Из воспоминаний Михаила Нестерова об Андрее Павловиче Мельникове, сыне знаменитого писателя

 

На рубеже XIX-XX веков в Нижнем Новгороде разве только Максим Горький мог соперничать с ним по известности. «Извозчика, бывало, нанимаешь на вокзале: «К Андрею Павловичу!» — и везут», — вспоминал уже на излете
1920-х гг. С.Н.Дурылин о Мельникове.

Старший сын писателя П.И.Мельникова-Печерского – Андрей родился 1/13 сентября 1855 года в Нижнем Новгороде.

С раннего детства мальчик был одержим Востоком и в 14 лет даже намеревался сбежать в Индию, чтобы овладеть искусством факиров. Однако другая страсть – к изобразительному искусству привела его в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Именно его преподававший в училище художник-передвижник В.Г.Перов, несмотря на блистательных одноклассников — К.А.Коровина, М.В.Нестерова, А.П.Рябушкина, называл любимым учеником. Хотя вскоре после окончания училища тяжелая болезнь зрения не позволила его таланту раскрыться, и закрыла путь к карьере художника, он до конца жизни был увлечен рисунком и оставил сотни набросков из путешествий по России. Приезд в Нижний из Санкт-Петербурга на похороны отца зимой 1883 года, оказался поворотным в судьбе А.П.Мельникова: он остался на родине навсегда. Поступив на должность чиновника особых поручений, он стал незаменимым человеком для семи губернаторов и даже комиссара Временного правительства. Унаследовав от отца увлечение этнографией, он досконально изучил и старообрядцев в заволжских скитах, и хлыстов, и типажи знаменитой Нижегородской ярмарки. Благодаря ему незримый Град-Китеж у озера Светлояр из романа «В лесах» стал не просто литературной небылицей, а реальным местом, к которому совершали паломничество представители русской творческой интеллигенции серебряного века. З.Н.Гиппиус, С.Н.Дурылин, М.Н.Нестеров, С.Н.Булгаков и многие другие усаживались в тарантас А.П.Мельникова чтобы, после сотни верст пути по проселочной дороге, часами бродить пешком вокруг озера в поисках заветной тропы, ведущей к китежским вратам…
Несмотря на блестящую эрудицию, недюжинный ум и благообразную внешность (современники отмечали его сходство с английским королём Эдуардом VII), единственный брак, в который Мельников вступил с девицей Е.А.Поливановой в 1904 году, оказался несчастливым. То ли молодые не смогли преодолеть разницу в возрасте (20 лет), то ли разницу в интересах, но брак распался уже через полтора года.
Едва увидела свет книга А.П.Мельникова «Очерки бытовой истории Нижегородской ярмарки», посвященная вековому юбилею всероссийского торжища, как грянула революция 1917 года. Будучи приверженцем буддизма, А.П.Мельников достаточно индифферентно воспринял социальные катаклизмы в стране, а потому безболезненно обрел новое поприще: в 1919 году он был назначен заведующим Архивом Революции. Обширный опыт, накопленный более чем за четверть века работы в Нижегородской губернской ученой архивной комиссии (НГУАК) оказался востребованным советской властью. До самой смерти в 1930 году, Мельников активно занимался краеведением – преподавал в университете, выпускал книги и статьи по истории края, принимал участие в создании Литературного музея имени М.Горького.
М.В.Нестеров, фрагмент из воспоминаний которого мы представляем Вашему вниманию, был близким другом Мельникова со времен обучения живописи в Москве. Художник не раз навещал своего одноклассника в Нижнем Новгороде, именно ему завещал А.П.Мельников свой портрет, написанный их незабвенным наставником – В.Г.Перовым.  (Роман Гоголев)
Михаил Нестеров. Автопортрет,1906 г.
«Бывало, по дороге из Уфы в Киев, непременно заедешь в Нижний, от парохода до парохода побываешь у Андрея Павловича, сына Павла Ивановича Мельникова-Печерского. Андрей Павлович, мой школьный товарищ, еще в школе прослывший великим чудаком, оригиналом, был постоянной мишенью для острот В. Г. Перова, да и мы не оставляли чудака в покое, но Андрей Павлович был неуязвим, смотрел на все наши проделки сверху вниз, как истинный мудрец, философ… Опишу его наружность: среднего роста, коренастый, приземистый, с большой рано залысевшей головой, крупными чертами лица, с окладистой рыжеватой бородой. Его «шекспировский» лоб был постоянно погружен в думы, от чего Андрей Павлович часто бывал рассеян, чем мы нередко злоупотребляли. Сколько раз на вечеровых классах он появлялся к концу занятий, а днем, в дежурство Перова, Андрею Павловичу приходилось плохо; его «обломовская» лень дорого обходилась ему. Бывало, натурщик поглядывает уже на часы, вот-вот пробьет двенадцать, класс кончается, как отворяется дверь и в ней показывается Андрей Павлович в своей коричневой в крупную черную клетку блузе. Нагруженный выше меры всякими художественными принадлежностями, огромной шкатулкой, большими кистями, муштабелем, какими-то свертками, он едва-едва боком пролезает в дверь. В классе веселое возбуждение… Чем-то встретит беднягу Перов? Он стоит вон там, у большого окна, ждет свою жертву, а жертва не спеша пробирается к своему мольберту и, когда, казалось-бы, все препятствия были преодолены, когда Андрей Павлович был у цели своего героического «дрейфа», вот тут-то и раздается от окна голос Перова: «Андрей Павлович, что это вы сегодня так рано-с?» — Андрей Павлович умоляюще смотрит на своего мучителя, начинает раскладывать свою мудреную шкатулку, в это время часы бьют двенадцать; натурщик Иван-кривой соскакивает с пьедестала, класс кончился, Андрей Павлович не спеша собирает свои художественные доспехи, мы окружаем его, расспрашиваем, он упорно отмалчивается… Так проходят наши школьные годы, наступает жизнь, деятельность у каждого своя, и у нашего Андрея Павловича сложилась своя жизнь в родном ему Нижнем, куда он, презрев художество, перебрался на жительство.
ЧИТАТЬ ТАКЖЕ:

Презентация уникальной книги Романа Гоголева «Странная история чиновника Мельникова и писателя Печерского» прошла в Московском Доме Ахматовой


Имя отца, Павла Ивановича Мельникова-Печерского, хорошее образование самого Андрея Павловича, далеко не глупого от природы, хотя и чудака, открывают ему путь к служебной карьере: он поступает чиновником по особым поручениям при нижегородском губернаторе, чуть ли еще не при «знаменитом» губернаторе-эксцентрике — Николае Михайловиче Баранове, и с тех пор едва ли не десяток «их превосходительств» приезжали и бесславно покидали нижегородское губернаторство, а Андрей Павлович, не спеша, без особых переживаний оставался на своем скромном посту. Он нужен был им в редких «дипломатических» случаях, когда в Нижний на ярмарку приезжал какой-нибудь знатный путешественник, иностранец, пожелавший ознакомиться с Нижегородским краем, с знаменитым «всероссийским торжищем», со всеми особенностями этого своеобразного государственного торгово-финансового аппарата огромной страны, захотевший узнать не только казовую сторону этого торжища, но и его интимную жизнь. Вот тогда-то «принципал» и вспоминал об Андрее Павловиче, вызывал его, давал указания, программу действий, а он, неглупый, образованный, владевший отлично языками, крепко любивший свой родной край — Волгу от Нижнего до Каспия, зная жизнь, обычаи и свычаи Поволжья, был незаменимым «гидом» для такой заморской персоны. Провозившись с ней сколько-то, показав ярмарку, ее торговый размах, показав все, все, чем дышала широкая грудь ярмарки, а дышала эта грудь всякой всячиной местного и привозного производства до «самокатов» в Кунавине включительно; свозив своего клиента за Волгу, в леса, на Керженец, на Светлояр-озеро, в места былых скитов, прокатив гостя вниз по Волге, Андрей Павлович доставлял его целым и невредимым нижегородскому владыке, получал похвалы и благодарность от той и другой стороны, удалялся в свой «флигель» при губернаторском доме, снова зарывался в свои книги, в пыль их покрывавшую, до следующего вызова.
Андрей Мельников. Корабли. 1878 г.
Я любил наши встречи с Андреем Павловичем. Они были мне памятны по разным обстоятельствам. Обычно на мой звонок у губернаторского флигеля открывалась дверь, в ней показывалась очередная Малания или Фекла, похожая на ту, что написана у Федотова в картине «Получение первого ордена»1. На вопрос, дома ли Андрей Павлович, она, осмотрев гостя, говорила: «Дома, вон он там, у себя зарылся в пыли, что ему делается». Я проходил из передней узкой тропой среди наваленных книг на полу. Книги лежали на креслах, диване, покрытые девственной пылью, а из недр обиталища чиновника по особым поручениям слышался голос: «Фекла, кто там?» Ответ был: «Да вот, к вам!» (а иногда и просто — «к тебе»).
Из лабиринта книг поднимался Андрей Павлович, следовали приветствия, расспросы, появлялся самовар, закуска, винцо, и разговоры без конца.
Андрей Павлович пописывал в каких-то американских газетах или журналах; они валялись не с большим почетом, чем отечественные, где ни попало. В один из таких моих заездов Андрей Павлович был особенно в духе, мы в меру выпили, и на мой вопрос, почему Андрей Павлович не женится, он рассказал мне про оригинальный случай его своеобычной жизни».
Несколько лет тому назад к нему позвонили. Малания открыла дверь: перед ней стояла элегантная молодая особа; она спросила, дома ли и можно ли видеть Андрей Павловича Мельникова. Ей ответили, что доложат. Доложили, и перед появившимся чудаком предстала молодая привлекательная дама или девица. Она, что называется, с места в карьер, не дав Андрею Павловичу опомниться, заявила ему, бегло оглядев окружающее: «Ну можно ли жить в такой пыли и грязи? Как вам не стыдно, образованному, умному, так опуститься? Посмотрите, что и кто вас окружает?» — и пошла… и пошла… Андрей Павлович едва успевал находить оправдания своей обломовщине, а девица, как власть имущая, входила в роль, в подробности его бытия, начинала проявлять инициативу, между прочим, заявила о цели своего визита — получить кое-какие сведения о Керженце и прочее; она потребовала чаю, очень умело, уютно хозяйничала, командовала Феклой как у себя дома. В конце концов, категорически заявила Андрею Павловичу, что ему необходимо жениться и чем скорее, тем будет лучше для него: «Вот вы увидите, увидите, как это будет хорошо!» На робкий голос Андрея Павловича, что у него нет невесты, ему заявили: «Вздор, вздор, плохая, несостоятельная отговорка закоренелого байбака-холостяка!» И на еще более несмелый голос моего приятеля милая девушка сказала ему просто и решительно, что она сама готова выйти за него и устроить ему человеческую жизнь, и все взять в свои руки, подтянуть, почистить и т. д., и что медлить тут нечего; она свободна, независима и уверена, что еще успеет из него сделать «разумного человека». Будущий разумный человек пытался что-то возражать, обороняться от нахлынувшего на него так внезапно счастья… Куда тут! Его слабый голос мгновенно тонул в бурных волнах речей милой гостьи, и не успел мой Андрей Павлович оглянуться, как был объявлен «женихом», и что удивительней всего — он сам вдруг почувствовал, поверил, что он подлинный жених, что иначе и быть тут не могло.
Посыпался град планов на будущее, конечно, счастливое и, главное, «разумное» будущее. Фекла или Малания мгновенно была водворена в пределы своей кухни, в границы своих прямых обязанностей. Словом, машина пошла полным ходом. Через несколько дней была назначена свадьба, а пока что новая хозяйка принялась ретиво наводить образ человеческий на жениха, преображать свое новое гнездышко во флигеле губернаторского дворца. Незаметно пролетели дни, все произошло, как в сказке, или это был «сон на яву». В этом наш «молодой», как тогда, так и после, так и не мог путем разобраться.
Пролетели первые дни, недели, даже месяцы «разумной» жизни. Сон начинал походить на явь, как совершенно неожиданно нашему счастливцу за утренним чаем было объявлено, что у него такая скука, что у нее отнимаются руки от его обломовщины, что он неисправимый, пожизненный байбак и что так жизнь продолжаться не может, что она молода, деятельна, у ней есть свои запросы; она не хочет с ним пропадать, уезжает от него немедленно, но что, конечно, они расстанутся друзьями, будут переписываться и, быть может, она когда-нибудь завернет в Нижний, ну а теперь, теперь она уезжает. Она уехала, он, недоуменный, остался. Время от времени стали приходить от эксцентрической экс-супруги письма то из Москвы, то из Иркутска или Питера; были письма и с Южного берега Крыма — Ялты, Мисхора, еще откуда-то. Потом наступил период долгого молчания, и так было до тех пор, пока прекрасная дама вовсе позабыла о нем… Не горевал и Андрей Павлович. Он снова погрузился в свою книжную премудрость, опять появилась Фекла, быть может, с еще большими правами, чем прежде. Андрей Павлович передал мне об этом эпизоде своей жизни со свойственным ему спокойным юмором, без сожалений и комментариев». (Михаил Нестеров)

Оставьте комментарий