От Пушкина до Мандельштама и Бродского русская литература постоянно грезила мечтами об Италии, снова и снова открывая ее почти с чистого листа. Но никто лучше Павла Муратова, приехавшего в эту прекрасную страну в 1907 году, и сразу же почувствовавшего «волнение духа, приятного на грани недомогания», не смог объяснить нам причины этой «италомании». Изданные Муратовым в 1911-1912 годах «Образы Италии» были приняты с восторгом: «В Венеции мы пьём вино забвения … Всё, что осталось позади, вся наша предыдущая жизнь становится лёгкой ношей» — писал автор, объясняя причины успеха своего литературного творения. На его страницах архитекторы периода эпохи Возрождения предстают в качестве «полубогов», «героев мифа», выступают в роли некого противоядия против «лени русской жизни», Достоевского и Толстого. «Он принадлежал к той группе писателей, как Джон Рёскин и Уолтер Патер, — вспоминает его друг Григорий Шилтян, — и у него было больше чуткости и таланта, чем у Беренсона». Но это не всеобъемлющая культура, которую ценили Альберто Савинио и Джорджо де Кирико, Филиппо де Пизис и Роберто Лонги, полагавшие чтение «Образов Италии» Муратова откровением. В книге нет влияния ни Патера, ни Стендаля, ни Гоголя. Во всяком случае, это скорее мгновенное, как электрический разряд, просветление на пути служения искусству, которое становится «поиском своих духовных корней» (Петровская); его способность передавать жизнь бесценных шедевров; искорка слов и очарование языка, благодаря которому повествование превращается в «книгу стихов»; склонность к восстановлению атмосферы и эпох посредством литературы: от Казановы до Божественной комедии, от Гоцци до Вебстера, чудесным образом близкого к «ледяной и скептической мудрости» шестнадцатого века….. Напомним, что пройдя негативный опыт пребывания в Советской России, Павел Муратов в 1923 году, приглашённый на конференцию в Рим, навсегда останется на Западе. Последние годы жизни знаменитый искусствовед провел в Ирландии, о чем интересно написано здесь.
