Борис Филиппов. Памяти Ариадны Владимировны Тырковой

Красивая, спокойная, волевая, умная и все замечающая, с цепким взглядом и умом, она не сидела, а восседала в кресле, нет, лучше и сказать по-старинке: в креслах, — но во всем облике ее не было ничего археологического, была непринужденная свобода, была воплощенная традиционность, роднящая наше время с временами Пушкина и Екатерины, Дос­тоевского и начала века…

Первое же впечатление, сразу, при первой же встрече: умная, очень умная старая русская барыня. О, отнюдь не в «сослов­ном» или в ограничительном смысле этого слова. В самом прямом и точном: вот такими строилась наша жизнь и наша куль­тура. Вот такие хранили ее традиции, ее устойчивость, ее цвете­ние. Культура — явление многосложное. Жизнь — явление еще более неохватное. И создавались они, и жили, — а в особенности в России девятнадцатого и двадцатого века, России по самой своей сути апокалипсической, России предгрозья, — создавались и жи­ли жизнь и культура и революционерами, и мистическими анар­хистами, и просто бунтарями, и охранителями, и либералами. Многое было, многого уже нет, но было всякое. Но меньше всего было у нас вот этого коренного, в психологическом отношении характеризуемого непередаваемо-русским соединением, казалось бы, несоединимых слов: меньше всего было у нас либерально — консервативного начала жизни, того по-европейски уравновешенного и спокойно-прогрессивного начала, которое дол­жно в каждом обществе закреплять достигнутое в поисках и охранять и сохранять ценнейшее в прошлом.

Тыркова-Вильямс Ариадна Владимировна, 1898

Может быть, пристрастие Ариадны Владимировны Тырковой — в уму­дренные годы ее жизни — к Пушкину, ее многолетняя работа над капитальной биографией этого умнейшего русского гения — «Жизнь Пушкина» — и объясняется органическим влечением к гению русской культурно-исторической гармо­нии, к чуть ли не единственному нашему «либералу-консерва­тору» в русской литературе.
Ариадна Владимировна и была вот такой редкой в нашей жизни представительницей консервативного либерализма или ли­берального консерватизма. А как такое начало важно и целитель­но!
Наши гении были почти все неспокойны, мучительно-стре­мительны, наша культура металась в почти судорожных поис­ках правды-истины, и даже те, кто, казалось бы, был по природе взглядов своих консервативен — Константин Леонтьев, напри­мер, — по свойству своего характера были скорее бунтарями и анархистами. И вот—редкая, драгоценная черта А. В. Тырковой; сочетание разумного, уравновешенного либерализма—не останав­ливающегося перед открытой оппозицией, перед уходом и в под­полье, если это нужно — и внутреннего устойчивого консерватиз­ма. Необычайная привязанность не только к духу, но и форме культурной и государственной традиции. Это сказывалось и в языке. Боже мой, как ненавижу я интеллигентский, вымоченный в известковой воде обескровленный, вялый, ничего не говорящий язык! Ариадна Владимировна говорила тем сочным языком, ка­ким говорит наш народ, каким умели говорить наши писатели, выросшие в помещичьих усадьбах, соприкасавшиеся не с город­ской улицей, а исконным народом словотворцем. Язык А. В. Тыр­ковой был по-русски прост, меток, точен, наблюдателен и цепок.
«Либерализм-консерватизм» не мешал чуткому прислушива­нию ко всему новому, что казалось ей на потребу: одной из пос­ледних статей почти девяностолетней А. В. Тырковой была ста­тья о «Докторе Живаго», а на девяносто втором году жизни Ари­адна Владимировна с огромным интересом прослушала всю «По­эму без героя» Ахматовой и восторгалась и языком, и замыс­лом, и формой этой сложнейшей поэмы. Выросшая в эпоху всеоб­щего преклонения перед Надсоном и Гаршиным, подруга по сред­ней школе Надежды Константиновны Крупской, сама отдавшая дань преклонения русской сердобольной литературной традиции восьмидесятых годов, — Ариадна Владимировна интересовалась не только Пастернаком, но и такими самоновейшими поэтами и прозаиками, как Осип Мандельштам и Николай Заболоцкий, бе­седовала и с зарубежными авторами — читала их прозу и стихи, иногда умело и метко подмечала их слабые места, жила до конца своих дней, до самой затянувшейся на год своей смертельной бо­лезни, — полной напряженной жизнью.
И не только в области литературной. Ведь в Ариадне Влади­мировне всегда жили две души: душа политической деятельни­цы-общественницы и душа литератора. Мне не хочется гово­рить о ее общественно-политической и литературной биографии подробно: об этом писали люди, более осведомленные, более зна­комые со всеми этапами большой жизни покойной.

*****

Родилась 26 ноября 1869 года в старинной новгородской помещичьей семье. Даже псевдоним свой, под которым часто публиковала свои статьи и свою прозу, А. В. Тыркова взяла от имени родового имения «Вергежи» — «Вергежский». Гимназия, где подругами А. В. бы­ли Н. Крупская и Лидия Давыдова (1) , дочь известного виолончелиста — композитора, приятеля и сотрудника Антона Рубинштейна, буду­щая жена известного экономиста Туган-Барановского, и Вера Черткова, в будущем жена начальника Генерального штаба Е. А. Гернгросса. Математическое отделение Высших женских курсов, на которых, впрочем, А. В. пробыла один год — вышла замуж за инженера, талантливого кораблестроителя А. Н. Бор­мана. Брак не был ни счастливым, ни долгим. И, разведясь, Ариад­на Владимировна впервые стала на путь профессиональной писа­тельницы и журналистки.
В эти же годы начинается сближение Ариадны Владимировны с представителями нашей ли­берально-прогрессивной интеллигенции, закончившееся не только выступлением в конституционно-демократическую пар­тию, но и избранием А. В. Тырковой в число членов Централь­ного Комитета этой партии. По поручению «Союза освобожде­ния», тайной политической организации, А. В. Тыркова прини­мает участие в контрабандной переброске через Финляндию тира­жа журнала «Освобождение» (издававшегося в Штутгарте П. Б. Струве).

Тыркова-Вильямс Ариадна Владимировна, 1901

На границе Финляндии А. В. Тыркова и проф. Е. В. Аничков, взявшийся вместе с нею доставить тираж журнала из Финляндии в Россию, были пойманы полицией и арестованы. Ариадне Владимировне, осужденной за контрабандный провоз противоправительственной литературы (в 1904 году) на два с по­ловиной года тюремного заключения, удалось бежать в Швецию, а оттуда в Штутгарт. Там, в редакции «Освобождения», она и познакомилась со своим вторым мужем, новозеландским фило­логом и корреспондентом лондонского «Таймса» — Гарольдом Вильямсом. Затем — переезд в Париж, встречи с Максимилианом Волошиным и рядом русских писателей, художников, обществен­ных деятелей. Возвращение — после манифеста 17 октября 1905 года — в Россию, работа в печати — в газетах и журналах, частое общение со всеми тогдашними общественно-политическими и ли­тературными деятелями, деятелями театра и искусства, учеными, публицистами. В числе знакомых Ариадны Владимировны — Ме­режковский и Гиппиус, Вячеслав Иванов и Брюсов, Бунин, Зай­цев, Блок, Ахматова, Борис Садовской, Чулков, Максимилиан Во­лошин, Гумилев, Сологуб и Чеботаревская, Алексей Толстой, Кузмин, Розанов, Андрей Белый, Ольденбург, Тарле, Корнилов, П. Б. Струве, С. Л. Франк, Туган-Барановокий, — не говоря уже о деятелях кадетской партии. Работа в таких журналах, как «Нива», «Русская Мысль», «Вестник Европы», в таких газетах, как «Речь», «Русь», «Русская молва»; наконец, издание книг: ро­манов «Жизненный путь» и «Добыча», книги рассказов, книги «Анна Павловна Философова и ее время» и очерков «Старая Тур­ция и младотурки», написанных в результате поездки с мужем в Константинополь: Гарольд Васильевич был послан в Турцию лондонской газетой «Морнинг пост».

Тыркова-Вильямс Ариадна Владимировна (сестра милосердия). 1915

Война 1914-1918 гг. Ариадна Владимировна едет на фронт с санитарным отрядом Петроградской городской Думы. Война еще более укрепляет патриотическую и национальную настроенность А. В. Тырковой. И когда революционные красные знамена за­полыхали на русских просторах, Ариадна Владимировна не под­далась общему разливу чувств, не поддалась горячке революцион­ной весны. Уже и до революции никак не симпатизировавшая революционно — социалистическим настроениям значительной части русской интеллигенции, она — при свидании с Лениным в Жене­ве, куда приехала повидаться со своей школьной подру­гой, — затеяла с Ильичем горячий спор о марксизме-социализме. Провожая затем Ариадну Владимировну до трамвая, Ленин ус­мехнулся в усы:
— Таких, как вы, мы скоро будем вешать на фонарях.
— Это мы еще посмотрим, — улыбнулась в ответ Ариадна Владимировна.
После революции, избранная гласным в Петроградскую го­родскую Думу, Ариадна Владимировна сохраняет стойкость и уверенность в своей правоте среди клокочущего надеждами на близкий земной рай социалистического большинства Думы. Всег­да спокойная, уравновешенная и насмешливая, А. В. Тыркова умеет хорошо использовать малейшую промашку своих полити­ческих противников в Думе. Когда социалисты выдвигают в чис­ло членов Санитарной комиссии городской Думы Марию Спири­донову, всячески выхваляя ее подготовленность к городской санитарной работе, а революционные заслуги и страдания при старом режиме:
— Помилуйте, ее ведь изнасиловал жандармский офицер, — Ариадна Владимировна с невозмутимым спокойствием удивляет­ся:
— Я не знала, что именно этим наши социалистические това­рищи определяют пригодность кандидата для работы в санитар­ной комиссии…

*****

С 1918 года А. В. Тыркова в эмиграции. Бесконечная и труд­нейшая работа по ознакомлению Запада, в особенности Англии, с действительным положением вещей в революционной, а затем большевистской России. Работа неблагодарнейшая, ибо наталки­вается на слепой и недальновидный национальный мелкотравчатый эгоизм тогдашних правительств Запада. Ведь и теперь еще царят те же недальновидность и эгоизм, а тогда, положение было еще более безнадежным.
И все-таки А. В. не складывает рук, борется, выступает, пишет. А пишет она до конца дней. Пишет в газетах и журналах зару­бежья, пишет книги по-английски, пишет и выпускает два тома «Жизни Пушкина» и два тома воспоминаний — «То, чего больше не будет» и «На путях к свободе», пишет книгу о русском фоль­клоре, вышедшую, увы, только в журнальной публикации «Воз­рождения». Политическая публицистика, защита России и ее чес­ти, защита русской культуры, — А. В. Тыркова до конца остает­ся бойцом за Россию, за ее достоинство, за ее славу.
Познакомился я с Ариадной Владимировной после ее переез­да в Америку, в 1951 году. Красивая, спокойная, волевая, умная и все замечающая, с цепким взглядом и умом, она не сидела, а восседала в кресле, нет, лучше и сказать по-старинке: в креслах, — но во всем облике ее не было ничего археологического, была непринужденная свобода, была воплощенная традиционность, роднящая наше время с временами Пушкина и Екатерины, Дос­тоевского и начала века. Да она, Ариадна Владимировна, подрост­ком знавала Достоевского — встречалась с ним. Встречалась с Гончаровым, — и была для нас каким-то живым соединительным звеном, живой и мертвой водой русской культурной традиции, соединяющей Достоевского с Заболоцким и Пастернаком, и нас, говорящих с нею и слушающих ее рассказы и воспоминания, с эпохой величайшего напряжения нашей культуры: с временем Достоевского и Толстого.
Вот совместное выступление — в Вашингтоне — на вечере памяти Ремизова и Добужинского. Тихий, слабый старческий го­лос. Но напряженное внимание слушателей возмещает физичес­кую слабость звука. И перед слушателями — живые образы не только творческих обликов, а и просто знакомых, хорошо знако­мых людей, людей повсечастно встречавшихся и знаемых вот так, как мы знаем соседей. И все это — великолепным и крепким русским языком, который умеет одним словом определить, вле­пить характеристику, обрисовать. И — это уже редкая для рус­ских черта: ничего чересчур, всюду — мера. Ведь у нас только Пушкин да, пожалуй, Римский-Корсаков обладали этим чувством меры: остальные все были более или менее неистовы.


И когда пишущий эти строки как-то чересчурно сказал о Ремизове, Ариадна Владимировна тихо заметила: — Ну, зачем такие крайности: и слишком уж эмоционально…
У нас было много замечательного, яркого, резко и контрастно очерченного. Но как мало вот такой умной и сосредоточенной, по-хорошему барской сдержанности и умеренности. Осторожнос­ти в суждениях и поступках. И хотя мы больше всего ценим и лю­бим неистового протопопа Аввакума, не менее неистовых Гоголя и Достоевского, вовсе неспокойных Тютчева, Толстого, Аполлона Григорьева, Лермонтова, К. Леонтьева, Бло­ка, — но нужна ведь и осадчивостъ, успокоенность, мудрый кон­серватизм, закрепляющий то, что несется вскачь, что заносится иной раз и уже слишком высоко и далеко.
Умершая 12 января 1962 года в Вашингтоне большая русская женщина была не ровней указанным мною русским неистовцам, но зато — одной из малочисленных представительниц и предста­вителей того пушкинского начала в русской жизни и культуре, которые смело могут повторить за нашим величайшим поэтом и умником его сдержанные и крепкие слова:

Да здравствуют музы, да здравствует разум!
Ты, солнце святое, гори!
Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце, да скроется ТЬМА!


Примечания:

1. Давыдова (по мужу Туган-Барановская), Лидия Карловна, дворянка, дочь музыканта, известного виолончелиста и композитора К. Ю. Давыдова, директора Петербургской консерватории, замужем была за М. Ив. Туган-Барановским. Родилась в Москве 10 июня 1869. Окончила частную гимназию княгини Оболенской в Петербурге со званием домашней учительницы. В средине 1880-х гг. была знакома со студентом Петербургского университета Вас. Вас. Водовозовым и принимала участие в его нелегальном издательстве (литография), переведя главу из книги Туна «История революционного движения в России». При обыске В. Водовозова у него взята рукопись Давыдовой с этим переводом и письмо к нему, вследствие чего была обыскана в феврале 1887; при обыске найдены рукопись тургеневского стихотворения «Порог» и список прочитанных книг по истории революционного и рабочего движения. Привлечена к дознанию при Петербургского жандармского участка (управления/уезда) по делу В. Водовозова. Дознанием установлено, что взятая у Водовозова рукопись в части писана рукою Давыдовой, но не было доказано, что самый перевод был сделан ею. По высшему повелению от 30 янв. 1888 сделано строгое внушение. В 1892 департамент полмции разрешил допустить ее к преподавательской деятельности в народных училищах Петербургского уезда. Рано стала литературной работницей, выступив с переводом повести Мопассана «Орля» в «Северном Вестнике»; сотрудничала в биографической библиотеке Павленкова (Дж. Эллиот и Шопена), перевела книгу Уорда «Психические факторы цивилизации» и др. С основания ее матерью журнала «Мир божий» в 1892 сделалась деятельной сотрудницей его и членом редакции, руководила иностранным отделом и вела с первой книжки по ноябрь 1900 отдел «На родине»; поместила в журнальный ряд переводов беллетристических произведений, научных работ и публицистических статей, дала несколько оригинальных популярных статей по общественным вопросам; большая часть ее работ шла без подписи, иногда — под девичьей фамилией. Принимала деятельное участие в различных общественных, преимущественно просветительных, организациях, в том числе в «Союзе русских писателей», «Литературном фонде», в издательстве для народа, в устройстве чтений для рабочих Путиловского завода, Шлиссельбургского тракта. Умерла 22 дек. 1900 в Петербурге.

*****

Автор: Борис Филиппов, 1963



Станьте ДОНАТОМ проекта. Сделайте добровольное перечисление в размере 100 рублей для развития журнала об искусстве.
Наведите камеру смартфона на QR-код, введите сумму и произведите оплату.
При согласии ваша фамилия, как благотворителя, появится в разделе: «Донаты»

Оставьте комментарий