Владимир Ершов. Работа НКВД в госпиталях во время войны

В. Ершов. Работа НКВД в госпиталях во время войны

Приемно-распределительный госпиталь

Все без исключения больные и раненые, прежде чем попасть в какой-либо госпиталь на излечение, обязательно должны были пройти через т. н. приемно-распределительный госпиталь № 1. Такой по­рядок был установлен для сортировки больных и раненых по роду их заболеваний или ранений. Каждый госпиталь в Ленинграде был строго специализирован: так, например,  в госпиталь где лежали ра­неные в ногу не могли попасть раненые в руку или в живот. В при­емно-распределительном госпитале врачи оказывали первую помощь, ставили диагноз и направляли больного или раненого в соответствую­щий госпиталь.
Приемно-распределительный госпиталь находился в громадном парке за монастырем Александро-Невской Лавры с выходом к реке у Обводного канала. Весь парк со всех сторон был огражден тремя рядами колючей проволоки и круглые сутки охранялся вооруженной охраной. Посторонним лицам вход во двор госпиталя был строго за­прещен.
В госпитале не было электрического света, не было канализации, не было отопления. Свечи приходилось очень экономить. В помеще­ниях, где лежали раненые, свечей не зажигали; лишь 3-4 раза в ночь, когда делал обход дежурный врач или дежурная сестра, они носили с собой огарок свечи. Все прибывающие лежали на полу, а некоторые на походных носилках. Раненые лежали почти вплотную, некуда было ногой ступить. Все лежали одетые, немытые, вшивые и от каждого так разило, что входившему со свежего воздуха человеку делалось дурно. Чтобы сделать раненому перевязку, над раной разрезали шинель, гимнастерку и нижнее белье. Были тяжело раненые, которые без посторонней помощи не могли отправлять своих естественных потребностей, но ими никто не занимался. В приемно-распредели­тельном госпитале перевязки делались только один раз. Вообще ра­неным полагалось быть в этом госпитале всего несколько часов. На деле же, больные находились здесь от шести часов до двух суток, так как им не успевали выписывать направления и не хватало автотранспорта для развозки их по госпиталям.

Госпиталь «ГЛР» № 268

По распоряжению заместителя командующего ленинградским фронтом генерала Лагунова и начальника кадров Ленфронта полковника Шкинева, я был переведен из 36 запасной стрелковой бригады в 268-й госпиталь на должность заместителя по «МТО». В этом госпитале, который считался одним из крупных, было постоянно до 2000 раненых и больных. Госпиталь был «специализирован» для раненых в кисть и состоял из девяти отделений, одно из которых — шестое — было для больных желтухой, так, по крайней мере, мне было официально сказано.
В отличие от приемно-распределительного госпиталя мы имели три превосходных здания на петроградской стороне; одно из них — учебное заведение им. Баранова — пятиэтажный дом с хорошо обо­рудованными помещениями, с отдельными койками для каждого больного, с постельным и нательным бельем, с электрическим светом; свет, правда, шел не из общей сети, а из собственной аварийной станции. Был хороший терапевтический кабинет, была своя механическая прачечная, были души, было паровое отопление и даже клуб на 1500 мест. Госпиталь отапливался дровами, полученными при разборе около 600 деревянных домов в Петроградском и Выборгском районах; угля в городе не было и доставать его из-за блокады было невозможно.
Вход в госпиталь посторонним лицам не разрешался, как и не разрешалось выходить из госпиталя раненым и больным.
Под угрозой расстрела обслуживающему персоналу было за­прещено передавать письма или извещать родных в Ленинграде о том, что такой-то их родственник находится в госпитале. Все врачи, сестры, санитарки и другие работники госпиталя должны были дать в этом подписку. Больным же предлагали опускать письма своим родным в ящики, которые имелись в каждом отделении. Письма эти вынимались два раза в день заместителем начальника отделения по политчасти и никогда не отправлялись адресатам; они передавались комиссару госпиталя, майору Васильеву, который имел специальный штат из двух политработников. Единственной их обязанностью было изучать письма бойцов к родным; по прочтении письма укладывались в специальные картотеки по именам авторов писем.

На основании этих писем специалисты изучали характер каж­дого бойца, его отношение к защите родины, к войне и власти. Каждому давалась индивидуальная характеристика и определялась его дальнейшая судьба. В каждом отделении кроме того находился штатный офицер, заместитель начальника отделения по политчасти, бывший в то же время и пропагандистом; он два раза в день проводил политинформацию среди раненых. Так как ему же сообщались фамилии лиц подозреваемых в неблагонадежности, то он старался втянуть их в разговор предлагая им рассказать, как они поняли политинформацию и т. д. В обязанность замполита входило зорко следить за высказываниями этих людей и делать нужные выводы.
Кроме того, в обязанность врача также входило «выявление преступников», т. е. солдат подозреваемых в членовредительстве, «самострелов», и симулянтов среди больных. Те врачи, которые да­вали больше материала о своих пациентах, как о членовредителях и симулянтах, были на лучшем счету; что же касается заместителей по политчасти, то наиболее активные из них получали правитель­ственные награды.
Самую главную роль в «выявлении» политически неблагонадеж­ных элементов, симулянтов и членовредителей играли сестры и са­нитарки, так как они проводили по 12 часов в сутки, а некоторые и по 24 часа с больными. Они были хорошо инструктированы как под­слушивать разговоры больных между собой; при приеме на службу в госпиталь они_ должны были давать подписку, что они обязуются также быть сексотами. Обычно эти служащие набирались из числа родных и знакомых политработников и людей, преданных режиму. В сестры и санитарки шли охотно по двум причинам; во-первых, по­тому, что будут относительно сыты и будут работать в тепле (на­селение Ленинграда зверски голодало и мерзло, получая 125 грамм хлеба в сутки; работница же госпиталя получала 400 грамм хлеба и спецодежду); а во-вторых, потому, что эта работа освобождала их от военных трудовых повинностей.
В хорошо обставленных кабинетах, вдали от больных, в го­спитале помещались председатель трибунала, начальник особого отдела и два следователя. Существование этих органов было почти незаметно. Они не имели никакого отношения к работникам штаба, к хозяйственной или медицинской работе, в палаты они никогда не заходили и на собраниях не бывали. Когда и где они принимали своих сексотов, никто не знал.
Мне скоро стало известно, что в их задачу входило: во-первых, ликвидировать всех подозреваемых в политической неблагонадежно­сти, а, во-вторых, строго контролировать выписку раненых и больных.
За два-три дня до выписки раненого, попавшего под подозрение, они вызывали его к себе и выжимали из него всё, что хотели. Пе­рекрестными допросами, подсказывая ему, цитируя его разговоры с товарищами по палате и его письма к родным, они добивались при­знания в предъявленном ему обвинении и подписи под протоколом допроса. После допроса с раненого брали подписку, что он никому не расскажет, где он был и с кем говорил. По выписке из госпиталя, его направляли в штрафную роту для искупления своей вины перед родиной. Когда же попадался членовредитель, то нужно было под­тверждение лечащего врача. После этого устраивался суд, на ко­торый раненые приглашались в клуб госпиталя. Самострелов-члено­вредителей приговаривали к расстрелу. После приговора осужден­ного прямо из клуба брали под стражу и увозили из госпиталя.
Санитарное управление ленинградского фронта установило норму выписки раненых и больных для каждого госпиталя, незави­симо от того выздоровело ли такое количество человек или нет. Для нашего 268-ro госпиталя было установлено ежедневно выписывать 7% общего числа находящихся на излечении. На основании этого приказа 268-ой госпиталь обязан был ежедневно выписать для от­правки в батальоны выздоравливающих, с последующей отправкой на фронт, 140 человек. За нарушение этого приказа отвечало на­чальство госпиталя, вплоть до разжалования в рядовые и отправки в штрафную роту. В виду особой важности этой задачи (фронт задыхался от недостатка людей), контроль над выполнением при­каза был возложен на политорганы НКВД.


Негодными к военной службе признавались лишь те, у кого не было ноги, руки, всех пяти пальцев на одной руке или совершенно ослепшие. Те же, кто хромал или имел лишь один глаз считались годными для защиты родины.


Мне вспоминается такой случай: в феврале 1943 года военный трибунал присудил одного раненого к расстрелу за то, что он будто бы выстрелил себе в руку, оставил фронт и попал в госпиталь. На следующий день не досчитались 4 раненых. Все розыски их были напрасны; охрана госпиталя была арестована, начальник госпиталя дрожал, докладывая по телефону начальнику санитарного управления генералу Верховскому, а комиссар Васильев готов был расстрелять всех и каждого. Лишь к 11 часам дня, когда приехала целая ко­миссия для следствия, всех четырех нашли повесившимися на чердаке госпиталя. Чердаки были немедленно забиты. Через несколько дней один раненый, после допроса, выбросился из окна четвертого этажа и разбился на смерть. Таких случаев было очень много. С января по октябрь 1943 года, трибуналом госпиталя были осуждены к рас­стрелу больше 40 человек, и больше 150 были отправлены в штраф­ные роты; по существу, это та же смерть, так как редко кто из штрафной роты возвращался живым.
Однажды на закрытом заседании партбюро комиссар госпиталя Васильев потребовал от всех заместителей начальников отделений пересмотра всей работы; он заявил, что оправдали себя только ка­питан Поспелов и капитан Михайлов. Они одни правильно поняли, как можно избавиться от врагов, они ежедневно находят и вылав­ливают вражеский элемент, у них установлен хороший контакт с врачами, и поэтому работа их идет хорошо. В тех двух отделениях, где они работают, выявлено 70-75% «мерзавцев», а на все остальные отделения приходится 25-30%.
Комиссар Васильев подчеркнул, что особенно плохо работают капитан Золманенок из девятого отделения и капитан Усоскин из четвертого отделения. Васильев сделал грозное предупреждение и дал каждому замполиту «план-количество» лиц, которые должны быть ими выявлены как политически неблагонадежные. «Всю эту мразь — говорил комиссар — на фронт пустить нельзя, их надо уничтожить здесь на месте или загнать в штрафные части».
Капитан Золманенок имел неосторожность сказать комиссару на заседании партбюро, что искусственное преувеличение числа вра­гов очень опасно. После разбора его «вредного выпада» на заседании партбюро политотдела сануправления фронта, капитан Золманенок был отправлен на передовую политруком роты. Второго «плохого работника», капитана Усоскина отправили на фронт, откуда он не вернулся. Он был убит при атаке у восьмого «ГЭЗ».
По статистике госпиталя каждый раненый оставался на лече­нии в среднем от 5 до 6 недель. Несмотря на то, что 268-й госпиталь по сравнению с другими был сравнительно благоустроен, смертность в нем всё же была высока. За месяц через госпиталь проходило примерно 4200 человек, а умирало человек 180-200. При этом следует учесть, что к нам в госпиталь поступали бойцы с легкими ранениями; у нас почти не было случаев смерти от последствий ранения, люди главным образом умирали от недостатка питания.
Каждое утро покойников выносили из палат в специальную ча­совню, где они лежали по 3-4 дня. Когда набиралось 20-25 покойни­ков, их укладывали на машину и в два рейса вывозили на кладбище; там укладывали в штабеля  и держали до весны. Весной всех хоро­нили в больших братских могилах. Семья раненого, даже если она находилась в Ленинграде, не извещалась ни о болезни раненого, ни о его смерти; раз в 10 дней строевая часть госпиталя направляла списки умерших в военкомат, а он уже сообщал родным, что их сын или отец «пал героем в боях с врагом за независимость нашей родины». О том, что родственник умер в госпитале, никогда не со­общали.
Большинство раненых, выписываемых из госпиталя, отправля­лись в «БВ» — батальон выздоравливающих. При госпитале содер­жалась специальная команда в 10 человек, которая ежедневно со­провождала 100-150 человек в «БВ». Каждое утро к 11 часам в коридоре госпиталя появлялась охрана и ей передавали всех людей (вместе с их документами) для отправки в «БВ». Строем по-четверо, сопровождаемые вооруженной охраной, бывшие раненые шагали по мостовым города. Бывали случаи, когда несколько человек исче­зало в пути. Но охрана не беспокоилась; знали, что люди забежали домой и явятся в «БВ». Но когда охрана сдавала, скажем, списки на 100 человек, а в наличности оказывалось 98, начальство «БВ», выполняя инструкцию, звонило в госпиталь о случившемся и оба учреждения т. е. «БВ» и госпиталь, объявляли «ЧП» — «чрезвы­чайное происшествие о дезертирстве». «Дезертиры» через 2-3 часа являлись, но в «БВ» их немедленно уже брали под стражу и в те­чение 24 часов их судили и отправляли в штрафную роту. Осуж­денные-штрафники знали, что их ждет, но они решались на этот шаг, чтобы перед смертью посмотреть на своих детей, жену, ро­дителей.

Шестое отделение госпиталя № 268

Выше я упомянул о шестом отделении госпиталя, — официально предназначенном якобы для желтушных больных. Вход мне туда был запрещен, но отделение это меня чрезвычайно интересовало и кое-что я узнал о нем от одной женщины-врача нашего госпиталя.
Больных в этом отделении было очень мало — всего 5-10 че­ловек; все они были какие-то «важные чины». Врачей и профессоров в нем было гораздо больше, чем больных, при чем всё это были не наши врачи, а какие-то большие специалисты. Не менее двух врачей дежурили круглые сутки в этом отделении, в то время как в других на 200-250 больных дежурил один врач и при нем была лишь одна сестра. Лечили «важных» больных не обыкновенными лекарствами, а какой-то специальной сывороткой. Сначала сыворотка эта испыты­валась на собаках — при госпитале было 10 собак, когда я начал там работать, мне было приказано выдавать им двойные порции (по сравнению с порциями для раненых). Один из врачей лично за­нимался приготовлением пищи для собак и кормлением их. Вскоре собаки сдохли, найти новых собак в Ленинграде в голодные годы не представлялось возможным, и тогда опыты стали делаться над бой­цами. В отделение номер 6 поместили столько же бойцов, сколько в нем было «важных» больных, их там так же хорошо кормили, как и «важных» и на них испытывали ту сыворотку, которую в случае ее пригодности, потом можно впрыснуть «важным чинам». А в слу­чае ее непригодности? Так на одних, менее важных с точки зрения государства, людях производились опыты с неиспытанными еще средствами, для лечения других — более «важных».

*****

Автор:  Подполк. Советской армии В. Ершов. Опубликовано в Новом журнале, N37, 1957



Дополнительные материалы:


Присоединиться к нам на FB


 Архив: