Симеон Полоцкий (мирское имя — Самуил Гаврилович Петровский-Ситнянович; топонимическое имя – Полоцкий, от города, где родился – Полоцка.) (1629–1680) — деятель восточнославянской культуры XVII в., поэт, переводчик, драматург и богослов, один из идейных лидеров «латинствующих».
Талантливый духовный писатель, поэт, драматург, переводчик, богослов, монах, придворный астролог, педагог, наставник детей русского царя Алексея Михайловича.
Прожил всего 51 год, но успел многое сделать в своей непростой жизни…
Симеон Полоцкий – один из самых ярких представителей русской силлабической поэзии. Равными ему можно признать только Феофана Прокоповича и Антиоха Кантимира.
Симеон Полоцкий родился в Великом княжестве Литовском, которое входило в состав Речи Посполитой. Учился в Киево-Могилянской коллегии у епископа Черниговского – Лазаря Барановича. До конца жизни Симеон Полоцкий оставался тайным униатом, скрывавшим свою принадлежность к Базилианскому ордену.
Отсюда идет его западная ориентация как духовно-мировоззренческая, так и литературная.
Первые стихотворения написал в годы учебы. В 1656 г. принял монашеский постриг под именем Симеона.
Удача улыбнулась Симеону в 1656 году. Стоит заметить, что без удачи в нашей жизни ничего не бывает! При посещении Полоцка царя Алексея Михайловича двадцатисемилетний Симеон лично преподнес царю приветственные вирши собственного сочинения. Вот как важно лично передать что-то от себя в руки сильных мира сего…Монарх не забыл ученого инока и пригласил его в Москву. В первый приезд Симеон ознакомился с городом, но на окончательный переезд его подвигло то, что Полоцк заняли польские войска, опасаясь преследований (хотя и не будучи виновным) отец Симеон решается на эмиграцию.
В январе 1660 г. Симеон прибыл в Москву на поселение, он приехал в свите настоятеля Богоявленского монастыря. Его ученики прочитали «стиси краесогласные» (т. е. рифмованные стихи), воспевающие царскую семью. После возобновления в 1661 г. русско-польской войны и очередного взятия Полоцка поляками Симеон счел за благо окончательно переселиться в Москву, где обучал латинскому языку (а может быть и другим предметам) молодых подьячих Тайного приказа, с 1667 г. стал учителем наследника царевича Алексея, а позднее – царевича Федора.
Симеон остается в Москве. Царь поручает ему обучение юных подьячих Приказа тайных дел в Спасском монастыре. Однако интересы Симеона этим не ограничиваются… Всё-таки он был очень талантливым и разносторонним человеком.
Вот что пишет о нем А. С. Пушкин: «Иеромонах Симеон Полоцкий занимался при дворе Алексея Михайловича астрологическими наблюдениями и предсказаниями. …прорек за девять месяцев до рождения Петра славные его деяния и письменно утвердил, что „по явившейся близ Марса пресветлой звезде он ясно видел и как бы в книге читал, что заченшийся в утробе царицы Наталии Кириловны сын его (царя) назовется Петром, что наследует престол его и будет таким героем, что в славе с ним никто из современников сравниться не может“ и проч. (А. С. Пушкин „История Петра I“)
Симеон в личных беседах настойчиво говорит царю о необходимости повышении уровня образования в Русском государстве. Царь по достоинству оценивает провинциального литератора. В 1667 году Симеон Полоцкий назначается придворным поэтом и воспитателем детей царя Алексея Михайловича. В этот период Симеон составляет речи царя и пишет торжественные объявления. По сути, как сейчас бы сказали, он является спичрайтером президента…
Симеон Полоцкий — один из первых русских официальных поэтов. Он писал силлабические вирши на церковнославянском и польском языках. Сегодня можно было бы говорить о польском следе в творчестве Симеона, но лучше и точнее говорить о западном…
Симеон Полоцкий, надо признать, был плодовитым писателем. Он создал множество стихотворений, составивших сборник «Рифмологион». В этих виршах он воспевал разнообразные события из жизни царского семейства и придворных. Также им написано множество нравственно-дидактических поэм, которые вошли в книгу «Вертоград Многоцветный», признанной критиками нашей эпохи вершиной его творчества. При этом отмечается, что в этой книге наиболее ярко проявилось русское литературное барокко.
Симеон Полоцкий к тому же выступает и как драматург, создавший две комедии для зарождавшегося русского театра: «Комедия о Навуходоносоре царе, о теле злате и о триех отроцех в пещи не сожженных» и «Комедия притчи о Блудном сыне». Последняя пользовалась несомненным успехом у публики.
Однако главным в его жизни остается утверждение силлабической поэзии основным направлением в русской литературе того времени.
Интересно, что последующая эпоха Тредиаковского и Ломоносова признала силлабическую поэзию инородным телом в русской литературе, узаконив силлабо-тоническую систему стихосложения, как говорится, на вечные времена.
В Москве Симеон Полоцкий очень много писал. Как вспоминал его ученик и друг Сильвестр Медведев, «на всякий же день име залог писати в пол-десть по полтетради, а писание его бе зело мелко и уписисто». Писал он стихи, проповеди, много переводил с польского и латинского, пробовал писать для театра.
Вся литературная деятельность Симеона Полоцкого – он не без оснований придавал ей большое общественное значение – направлялась одним отчетливо выраженным стремлением: внести и свой вклад в дело русского просвещения. В этот период в различных слоях московской интеллигенции оживленно обсуждался казавшийся главным для дальнейшего общественного развития вопрос — «учиться ли нам полезнее грамматики, риторики или, не учася сим хитростем, в простоте Богу угождати, и котораго языка учитися нам, славянам, потребнее и полезнее – латинскао или греческаго». Симеон Полоцкий в этом споре безоговорочно примкнул к лагерю сторонников «грамматики» и латинского языка. Вопрос этот очень скоро перерос в другой – о путях дальнейшего развития русского просвещения.
Симеон считал чрезвычайно важной задачей развитие в Российском государстве школьного образования. Он считал, что надо строить училища, «стяжати» учителей, и даже составил свой проект устава Академии. По замыслу Симеона, она должна была быть организована по типу Киево-Могилянской, но со значительно расширенной программой преподавания отдельных наук. Устав Симеона Полоцкого предусматривал изучение учащимися всего круга «свободных» наук, гражданских и духовных, начиная от грамматики и пиитики и заканчивая философией и богословием. Устав предусматривал также «учения правосудия духовного и мирского», т. е. церковного и гражданского права. В Академии должны были систематически преподаваться 4 языка: славянский, греческий, латинский и польский.
Не меньшее просветительское значение придавал Симеон Полоцкий и развитию в Русском государстве книгопечатания. В конце 1678 г. он с разрешения царя Федора Алексеевича организовал в Кремле типографию. Эта так называемая «верхняя», превосходно оборудованная типография находилась в полном и бесконтрольном его ведении; тогдашний патриарх московский Иоаким сетовал на то, что Симеон «дерзал» печатать там книги даже без его, патриарха, благословения. К работе в «верхней» типографии Симеону удалось привлечь лучшие силы: крупнейшего русского художника того времени Симона Ушакова, и лучшего мастера книжной гравюры Афанасия Трухменского.
Итак, как отмечают исследователи, в последней трети XVII в. в России складывается литературная община со всеми признаками корпоративности, нечто вроде писательского кружка, члены которого связаны друг с другом – приятельскими или служебными отношениями, враждой или дружбой, материально или профессионально. Именно в этом кружке выработался особый писательский тип, который господствовал в высокой русской словесности примерно в течение полувека.
Основал эту общину Симеон Полоцкий, из его непосредственных учеников на литературном поприще особенно деятельно подвизался Сильвестр Медведев, видными членами корпорации должно считать Кариона Истомина, Мардария Хоникова, макарьевского архимандрита Тихона, позднее – Димитрия Ростовского и Стефана Яворского. Общая черта для всех членов писательской группы – принадлежность к монашеству. Оно не всегда было самоцелью, оно часто служило лишь средством. Сложившиеся в течение столетий законы литературного быта приводили человека, который посвятил себя литературе, за монастырские стены. Древняя Русь, как пишут историки литературы, в этом отношении не составляла исключения – таким же законам подчинялась и европейская писательская среда.
С творчеством Симеона Полоцкго обычно связывают вопрос о возникновении в русской литературе стиля барокко. Барокко как литературный стиль, как известно, определяется не только совокупностью формальных признаков, но и своей историко-культурной ролью, своим положением между Ренессансом и классицизмом. Поэтому главное отличие того стиля, который называют русским барокко, от западноевропейского заключается в том, что в России не было стадии Ренессанса. Если в европейских странах барокко пришло на смену Ренессансу и проявилось в частичном возвращении к средневековым принципам в стиле и мировоззрении, то русское барокко не возвращалось к средневековым традициям, а подхватило их и укрепилось на них. Поэтому выделяемые как отличительные признаки стиля барокко витиеватость, «плетение словес», любовь к контрастам, формальные увлечения, идея «суеты сует» всего существующего, хронологическая поучительность и многое другое – все это не «возродилось» в русской литературе XVII столетия, а явилось продолжением своих местных тра-диций.
Как писали исследователи русской литературы, барочная культура рус-ских силлабиков провинциальна, а всякий провинциализм может принимать ли-бо крайние формы, либо, напротив, формы облегчения. Московские поэты предпочитали уклоняться от крайностей, смягчать барочную мятежность и экзальтацию.
Стиль барокко как бы собирал и «коллекционировал» сюжеты и темы. Он был заинтересован в их разнообразии, замысловатости, но не в глубине изображения. Внутренняя жизнь человека интересовала писателя барокко только в ее внешних проявлениях. Быт и пейзаж присутствуют, но чистые и прибранные, по преимуществу богатые и узорчатые, многопредметные, как бы лишенные признаков времени и национальной принадлежности.
Действительность изображается в произведениях барокко более разносторонне, чем в предшествующих средневековых торжественных и официальных стилях. Человек живописуется в своих связях со средой и бытом, с другими людьми, вступает с ними в «ансамблевые группы». В отличие от человека в других официальных стилях, «человек барокко» соизмерим читателю, но некоторые достижения, уже накопленные перед тем в русской литературе, в этом стиле утрачены. Движение вперед почти всегда связано с некоторыми невознаградимыми утратами, и эти утраты особенно часты тогда, когда литература обращается к чужому опыту.
Излюбленный прием барочных писателей – аллегория. В произведениях ощущается обостренное ощущение противоречивости мира, а с другой стороны – стремление воспроизвести жизненные явления в их динамике, текучести, переходах. Одна из любимых тем – тема непостоянства счастья, шаткости жизненных ценностей, всесилия рока и случая. На уровне стиля – повышенная экспрессивность и тяготеющая к патетике эмоциональность.
Симеон принес в Россию новую, барочную концепцию писательского труда и старался ей следовать не только теоретически, но и практически, всем своим творчеством. Согласно этой концепции, писательский труд – это личный нравственный подвиг, подвиг творца: как Бог Словом сотворил мир, так и писатель творит художественный мир поэтическим словом. Таким образом, поэзия (и вообще литература) благословенна свыше и состоит в отождествлении Слова Божия и слова как первоэлемента словесности. Будучи невысокого мнения о древнерусской книжности, Симеон, человек европейски образованный, мыслил себя первым русским писателем, основоположником, творцом новой русской словесной культуры. Но он прекрасно понимал и то, что для нее нужны новые читатели, способные ее воспринять и оценить. Этим также объясняется его необыкновенная творческая активность.
Стремясь воспитать таких читателей, Симеон буквально насыщал быт царского двора и столичной аристократии силлабическими виршами. В праздничные дни публично исполнялись его стихотворения в жанрах «декламации» и «диалога», причем чтецами выступали и сам автор, и специально обученные отроки. Публично исполнялись также «приветства» — панегирики. Симеон старался использовать каждый мало-мальски подходящий случай, когда казалось уместным произнести речь в стихах. Он сочинял такие речи и для себя, и для других – по заказу или в подарок. Они звучали на царских парадных обедах, в боярских хоромах и в церквах в дни храмовых праздников.
Симеон Полоцкий оставил после себя несколько десятков тысяч стихотворных строчек. Центральными его произведениями стали сборник панегирических «стихов на случай», «Рифмологион», стихотворное переложение библейских псалмов «Псалтырь рифмотворная» и оставшийся рукописным огромный сборник «Вертоград многоцветный».
Симеон Полоцкий принес в русскую литературу силлабическую систему стихосложения, позаимствованную им из польской поэзии. Организующим принципом этой поэзии было равное количество слогов в рифмующихся строчках, что было органично для польского языка, имеющего фиксированное ударение на предпоследнем слоге. Из традиции польского силлабического стихотворства была позаимствована и женская рифма. То, что Симеон Полоцкий стремился как можно больше изъясняться стихами, само по себе также свидетельствовало о барочном характере его творчества: таким образом он стремился сделать литературное произведение странным, необычным, отличным от привычных речевых конструкций. Стихи Симеона Полоцкого отчетливо противостояли и прозе бытовой повседневности, и прозаической древнерусской литературной традиции. Именно эта вычурность, необычность силлабической поэтической системы стала осознаваться как недостаток реформаторами русского стиха в 30-х гг. XVIII в., когда эпоха барокко уже ушла в прошлое.
Центральное произведение Симеона Полоцкого – сборник «Вертоград многоцветный» (1677–1678). В соответствии с барочной концепцией творчества, сборник этот должен был одновременно и развлекать, и поучать читателя, т. е. он являлся одновременно и занимательным чтением и своеобразной энциклопедией. Такой замысел определил композиционное построение сборника: весь материал был распределен по тематическим рубрикам в алфавитном порядке названий. В содержательном, тематическом, жанровом и стилевом плане «Вертоград» характеризует прежде всего барочная пестрота. Перед читателем предстают исторические деятели прошлого: Цезарь, Август, Александр, Диоген, Карл Великий; экзотические животные, иногда вымышленные: птица-феникс, плачущий крокодил, страус, осмысляемые в аллегорической традиции древне-русских «физиологов», драгоценные камни, христианские символы, нравственные свойства и т. д. Справедливо замечание И.П. Еремина, говорившего о «Вертограде» как о «своеобразном музее», «на витринах которого… выставлено для обозрения все основное, что успел Симеон, библиофил и начетчик, любитель разных «раритетов» и «куриозов», собрать в течение своей жизни у себя в памяти».
В сборник вошли самые разнообразны в жанровом отношении («подобия», «образы», «присловия», «толкования», «епитафии», «образов подписания», «повести», «увещания», «обличения») и в отношении объема (от коротеньких двустиший до громоздких «поэм» в несколько сот стихов каждая) произведения.
Сравнительно большое место в составе сборника занимают стихотворения, посвященные общественно-политической проблематике. Сюда относится стихотворение «Гражданство», где Симеон Полоцкий устами ряда прославленных философов древности подробно характеризует все те основания человеческого гражданского общежития, которые «крепят государства, чинна и славна содеевают царства», говорит о гражданских добродетелях каждого человека, о необходимости правителям соблюдать установленные в стране законы, о труде как обязательной основе всякого благоустроенного общества и т. д.
Сюда же должен быть отнесен и обширный цикл стихотворений Симеона Полоцкого, назначение которых заключалось в том, чтобы наглядно показать читателю, что такое идеальный правитель и что такое правитель-тиран (слово «тиран» в этом именно его значении «дурного, жестокого царя» ввел в русскую поэзию, как отмечают исследователи, впервые именно Симеон Полоцкий). Идеальный правитель в изображении Симеона полон смирения, никогда не забывает о непрочности человеческого счастья. Он всегда и во всем являет собой пример для подданных: он трудится на благо общества, он строг и требователен и в то же время милостив и справедлив, он ревностно заботится о просвещении своего народа, он страж законности и порядка в стране. Тиран же никогда не заботится о гражданской потребе, обременяет поданных налогами и поборами, жесток и мстителен, несправедлив и своеволен.
Некоторые стихотворения сборника тоже построены по примеру такого барочного музея. Стихотворение «Купецтво» представляет читателю галерею пороков, которыми оказывается заражен «чин купецкий», а «Монах» изображает пороки монашествующих. И то и другое стихотворение заканчиваются патетическим обращением автора к представителям изображаемого сословия с призывом исправиться, а праведная жизнь в обоих случаях является залогом небесного блаженства. В данном случае перед нами – яркий образец трансформации жанра церковной проповеди («поучения») в новой – стихотворной – форме.
Барочный взгляд на мир предполагал возможность метафоры «мир – книга», очень близкой Симеону Полоцкому, приравнивавшему поэтическое творчество к акту Творения. В одном из стихотворений «Вертограда многоцветного» эта метафора отчетливо декларируется:
Мир сей приукрашенный – книга есть велика, еже словом написал всяческих Владыка. Пять листов препространных в ней ся обретают, яже чюдна писмена в себе заключают. Первый же лист есть небо, на нем же светила, яко писмена, Божия крепость положила. Вторый лист огнь стихийный под небом высоко в нем яко Писание силу да зрит око. Третий лист преширокий аер мощно звати, на нем дождь, снег, облаки и птицы читати. Четвертый лист – сонм водный в нем ся обретает, в том животных множество удобь ся читает. Последний лист есть земля с древесы, с травами, с крушцы и с животными, яко с письменами.
Этот «музей раритетов» отражает несколько основополагающих мотивов барокко – прежде всего, идею о «пестроте» мира, о переменчивости сущего, а также тягу к сенсационности. Однако главная особенность «музея раритетов» в том, что это музей словесности. Развитие культуры в представлении Симеона Полоцкого – это нечто вроде словесной процессии, парада слов. На первый взгляд, в этой процессии участвуют и вещи. Но сфинкс и саламандра, феникс и сирена, пеликан и кентавр, магнит и янтарь сами по себе Симеона Полоцкого не интересуют. Интересна их умопостигаемая сущность, скрытое в них Слово – ибо оно есть главный элемент культуры.
Барокко предполагало любовь к парадоксам, к взаимоисключающим вещам, к остроумному разрешению, казалось бы, неразрешимых противоречий. Эти черты можно видеть в стихотворении «Вино». Оно начинается с парадокса автор не знает, хвалить или хулить вино, т. к. оно, с одной стороны, «полезно силам плоти», с другой – будит в человеке «вредныя страсти». Ответ на постав-ленный вопрос оказывается остроумным снятием противоречия: «добро мало пити». Более того, в полном соответствии с поэтикой барокко, этот остроумный ответ не является изобретением автора, а тоже часть его «музея раритетов», т. к принадлежит известному герою прошлого: «Сей Павел Тимофею здравый совет даше». На остроумном ответе морского разбойника Дионида Александру Македонскому построено стихотворение «Разбойник»:
...Яко едным разбиваю Кораблем, за то злу титлу ношаю, Разбойника мя люди именуют, Тебе же царя обычно титулуют, Яко многими полки брань твориши, Морем, землею вся люди плениши.
Остроумный ответ выполняет роль аргумента в споре, причем аргумента решающего:
Царь, слышав ответ, дерзости дивися, Обаче сердцем нань не разъярися, Обличение оному простил есть, Близ правды быти слово разсудил есть.
Целый ряд произведений сборника «Вертоград многоцветный» предвосхищает жанр басни (притчи) в классицистической литературе. В качестве примера можно привести стихотворение «Жабы послушливыя». Сначала Симеон рассказывает сюжетный анекдот о том, как в некотором монастыре, находившемся рядом с болотом, «многи жабы… воплем своим досаждаху молящымся иноком». Один из братьев, посланный начальником ради смеха приказать жабам замолчать, действительно утихомиривает их именем Христовым: «Оттоле гласа тамо жаб не бе слышати». Из этого анекдота следует «мораль»: так же, как некогда жабы, ныне люди (особенно женщины) часто болтают в церкви во время службы. И стихотворение заканчивается призывом к ним:
Тщитеся убо, бабы, жабы подражати, Во время жертв духовных глас свой удержати.
В связи с этим интересно рассмотреть вопрос о специфике именно барочной басни. Она недаром становится одним из ведущих в литературе барокко жанров: в чем-то она аналогична любимой барочными писателями изобразительной эмблеме (структура эмблемы «изображение – надпись – подпись» оказывается тождественной структуре басни «сюжет – заглавие – мораль»). Ярким примером барочной басни может служить обработка Симеоном Полоцким эзоповской басни «Рыбак» в стихотворении «Труба». Сюжет о незадачливом рыбаке, отправившемся ловить рыбу и играющем на берегу моря на флейте, у Симеона оказывается пророчеством о конце мира: рыбак, играющий на флейте — Бог, возвещающий о начале Страшного суда; рыбы, которые не спешат выпрыгивать на берег, — грешники, стремящиеся избежать кары и все-таки извлекаемые «на брег суда», тогда как басня Эзопа всего лишь относится к тем, кто делает все невпопад.
И в поэтических сборниках, и в драматургии Симеона Полоцкого наиболее отчетливо отразились барочные веяния, проникающие в русскую литературу во второй половине XVII столетия. При этом надо иметь в виду, что русское барокко, отразившееся в поэтической практике поэтов-силлабиков, в том числе и их учителя Симеона Полоцкого, достаточно существенно отличалось от европейского. Чуждое решительных крайностей, избегающее описаний загробных ужасов и предсмертных мучений, русское барокко лишено мятежности и экзальтированности. Парадоксальным образом силлабики, воспитанные в европейской школе, в определенном смысле менее барочны, чем их современники-расколоучители, генетически с барокко никак не связанные. В произведениях последних мы находим того трагического максималиста, всякую минуту готового к подвигу духа и плоти, который напоминает нам европейца времен Тридцатилетней войны. Силлабики же – это медлительные просветители, уверенные в могуществе собственного разума.
Пользуясь благосклонностью царя, Симеон Полоцкий развернул в Москве широкую просветительскую деятельность — преподавал в Богоявленской и Заиконоспасской братских школах, открыл в Кремле типографию, свободную от церковной цензуры, в которой в большом количестве издавал свои книги стихов, учебную и богословскую литературу. Позднее, по поручению царя, Симеон Полоцкий занимался воспитанием и образованием царских детей — Федора и Софьи.
Кроме того, он возглавлял созданную при Приказе тайных дел первую в России школу нового типа, где обучал латинскому языку государственных чиновников — будущих дипломатов. Он же разработал проект организации в Москве высшей школы, который позднее был положен в основу создания будущей Славяно-греко-латинской академии.
Уже в первые годы пребывания в России Симеон Полоцкий принял самое активное участие в проведение церковной реформы и в борьбе со старообрядчеством. Его перу принадлежит несколько книг против старообрядцев. Так, после соборов 1666–1667 гг. он написал книгу «Жезл правления» с обличениями старообрядчества. Книга имела большое значение в полемике со старообрядчеством. В ряде случаев аргументация Полоцкого, и каноническая, и историческая, достаточно слаба. Ему не хватало серьезной исторической подготовки, а свои доказательства он часто строил только на авторитете западных историков или же на собственном филологическом анализе.
Интересна и еще одна мысль Полоцкого в «Жезле правления», когда, доказывая необходимость троеперстия, Симеон Полоцкий пишет о том, что троеперстного знамения употребляется всеми православными народами, за исключением небольшого числа великоруссов, и именно этот факт как нельзя лучше говорит в пользу апостольской древности троеперстия. В данном случае важно то, что Полоцкий искренне считает традиционные обычаи Русской Церкви заблуждением, а правила Греческой Православной Церкви — истиной, ведь он был воспитан именно в этой традиции. Здесь очень четко проявляется само отношение Симеона Полоцкого к собственно русским традициям, которые были от него очень далеки и, по большому счету, малоценны. Такое же отношение было у него и к русской истории. В «Вертограде духовном» Полоцкий не упоминает ни одного русского царя, кроме князя Владимира, крестившего Русь. Видимо, собственная русская история Полоцкого просто не интересовала.
После смерти многие его книги были запрещены, как «прельщающие» латинской мудростью, а рукописи изъяты и скрыты в патриаршей ризнице. Патриарх Иоаким осудил Симеона Полоцкого, как человека «мудрствоваше латинская нововы мышления». А о самих книгах, издаваемых Симеоном, патриарх Иоаким говорил: «Мы прежде печатного издания не видали и не читали тех книг, а печатать их не только благословления, но и изволения нашего не было».
Религиозно-философские предпочтения Симеона Полоцкого определялись его образованием, полученном в прозападных учебных заведениях Киева и Вильно. Впрочем, сам Симеон Полоцкий не был, так сказать, профессиональным философом, скорее он был профессиональным литератором и поэтом. Уверенный в том, что Россия должна избавиться от своей самобытности, он всю свою деятельность посвятил тому, чтобы распространить здесь идеи западноевропейского гуманизма и рационализма. И, прежде всего, он пропагандировал светскую науку, столь отрицаемую ранее в древнерусской мысли.
Конечно, будучи монахом, Симеон Полоцкий признавал, что светская наука и, в первую очередь, философия, вторична по отношению к богословию. В «Вертограде многоцветном» он писал:
Философии конец: тако людем жити, Еже бы по-силному Богу точным быти.
Больше того, немало трудов он посвятил тому, чтобы утвердить в российском религиозно-философском сознании истинное, как ему казалось, православное вероучение. Однако само подходы к толкованию православного вероучения Симеоном Полоцким значительно отличались и от традиционных для России, и даже от тех, что пришли с нововведениями, которые были привнесены в русскую жизнь церковной реформой. Поэтому совсем неслучайно то идейное направление, которое поддерживал и развивал Симеон Полоцкий, и получило название «латинства». На примере творчества Симеона Полоцкого, можно выделить основные компоненты этого направления.
Прежде всего, разделяя веру и рациональное, «разумное» знание, Симеон Полоцкий все же всегда подчеркивал, что светское, рациональное знание — это обязательная составляющая всякого познания. Он вообще всегда подчеркивал значение «разумности», призывая и своих читателей шествовать путем «разумения»:
Ты же, о читателю, изволь чести умно, Разум, удобь возмеши, внимая разумно, Употребляй… тогда полза будет…
«Разумное» знание, «разумная» «полза» всякого дела — вот к чему призывал Симеон Полоцкий. Рассуждая о философии, он прежде всего говорит о ее «ползе». Так, знаменитым философам прошлого, Фалесу Милетскому, Диогену, Аристиппу, в его стихах в разных вариантах задают один и тот же вопрос: «Кая в философии полза, человече?» А в строках, восхваляющих разум, он прямо отрицает предыдущую традицию, утверждая, что те, кто не пользуются своим разумом, «иже умом дети»:
Разум есть прешедшая добре рассуждати, настоящая паки благоустрояти, Еще предвидение будущих имети, — сих делес не творяют, иже умом дети.
В «безумности», то есть в отсутствие разума, обличал он сторонников старообрядчества, что они просто необразованные, «безумные» люди. «Безумию их каждый посмеется», — уверяет он в книге «Жезл правления». Кстати, и опровержения старообрядческих взглядов, Симеон Полоцкий строил, прежде всего, на том, что стремился показать не только отсутствие у них знания, но и элементарную неграмотность. Так, про известного старообрядческого полемиста Никиту Пустосвята он писал: «Чрез все житие вое в нощи невеждества слепствовав… Не весть он и алфа гречески чести». А другому старообрядческому писателю, Лазарю, говорил: «Иди прежде научися грамматичествовати, таже к вящшым хитростем учения». В отличие от них, для Симеона Полоцкого было аксиомой — истинное познание Бога возможно только путем сочетания веры и разумного знания.
Поэтому уже один тезис о «разумности», по сути дела, главный тезис Симеона Полоцкого, показывает, насколько его религиозно-философские воззрения были отличны от традиционных древнерусских представлений о соотношении веры и разума. Впрочем, отличались они и от греческой догматики. Ведь впервые в истории русской религиозно-философской мысли Симеон Полоцкий внес в нее самый значительный элемент рационализма. Даже к библейским текстам Симеон Полоцкий относился совсем по-новому. Так, по примеру польского поэта эпохи Возрождения Яна Кохановского, и впервые в русской литературе, он переложил современными стихами одну из библейских книг — Псалтирь. «Псалтирь рифмованная» была напечатана в 1680 году, а в 1685 году положена на музыку дьяком Василием Титовым.
Сам факт поэтического перевода библейского текста — небывалый в истории России, где очень трепетно относились к Священному Писанию. Ведь в этом факте явно прослеживается стремление к рационально-критическому восприятию Библии. Уже в предисловии к «Псалтири рифмованной» Симеон Полоцкий обозначает этот новый методологический принцип, предназначая свое сочинение тем, «кто разумно хвалят Господа», а читателей он призывает: «Молю тя, здравым умом да судиша». Сам же перевод осуществлялся, по словам Полоцкого, по принципу: «Держахася словес псалтирных и разума толкования приличнаго».
Интересен в этом смысле факт, что именно Псалтирь стала предметом первого поэтического перевода. Стоит напомнить, что Псалтирь была и одним из самых первых библейских текстов, переведенных в древности на славянский язык. Так что, история повторилась, только в других исторических условиях.
Таким образом, Симеон Полоцкий стал первым в истории древнерусской религиозно-философской мысли деятелем, который стремился утвердить в древнерусском сознании совершенно иную, новую систему мышления — рационалистическую.
Именно поэтому, в его трудах можно найти столь много ссылок на древнегреческих и западноевропейских философов, цитат из их произведений. Авторитет этих признанных во всем мире мудрецов, как бы позволял ему доказывать собственную правоту.
Вторая составляющая «латинства», как идейного направления второй половины XVII в. напрямую связана с первой. Речь идет о пропаганде образования вообще, и светского образования, в частности. Уже говорилось, сколь много сделал Симеон Полоцкий для развития системы образования в России. К этому стоит добавить подготовленные и изданные им буквари и другую просветительскую литературу. Множество призывов о необходимости образования разбросаны по разным его сочинениям. И снова мы встречаемся с главным обоснованием необходимости образования, — чем образованнее человек, тем ближе стоит он к постижению Бога.
Особую роль в образовании Симеон Полоцкий уделял «семи свободным наукам» — традиционному набору наук, преподаваемых в западноевропейских университетах (тривиум — грамматика, риторика, диалектика; квадриум — арифметика, геометрия, астрология, музыка). Необходимо помнить, что в древнерусской традиции не признавалась актуальность этого набора, тем более, что в него входила астрология, запрещаемая православием. Тем не менее, Симеон Полоцкий положил много сил для того, чтобы привить эти «свободные науки» на русской почве.
И славу России он видит именно в расширении пределов знания, в развитии образования, сокрушаясь о том, что многие его современники не понимают его устремлений:
…Россия славу расширяет Не мечем токмо, но и скоротечным типом, чрез книги с сущым многовечным. Но увы нравов! Иже истребляют, яже честным трудове раждают. Не хощем с солнцем мирови сияти, в тьме незнания любим пребывати.
Третий религиозно-философский компонент «латинства» является своеобразным синтезом двух первых. Вера, «разумность» и образованность позволяли решить главную задачу — воспитание «совершенного человека, на всякое дело уготованного». По сути дела, идеал «совершенного человека», возникший у Симеона Полоцкого под влиянием западноевропейского гуманизма и рационализма, и был основным идеалом всех последователей «латинства».
В представлении Симеона Полоцкого, «совершенный человек» — это добропорядочный, широко образованный христианин и верный сын своего государя. Больше всего этому идеалу соответствует, конечно, «иноческое житие». Однако, понимая исключительность иноческой судьбы, Симеон Полоцкий подчеркивает важность самого стремления к совершенству: «Духовнии вси, вы молитися непрестанно. Мирстии вси, вы трудитеся… во своем звании неленосно. Вои в полцех, художницы во градех и селех; тяжателие на нивах».
В понимании Симеона Полоцкого, «совершенный человек» включает в себя множество и, прежде всего, нравственных качеств. Именно нравственные качества составляют духовную основу человека. Поэтому детей необходимо учить «прежде добронравию, неже витийству: яко сие без оного, аки тело без души есть». Но и обучение «добронравию» Симеон Полоцкий понимал, как научение ребенка «разумному» знанию, ибо, как говорил он сам, воспитание без образования «яко душа телесе кроме».
Одним из важнейших качеств «совершенного человека» Симеон Полоцкий считал любовь и верность государю. Это было неслучайно, ведь сам Симеон, обладавший столь необычными для Древней Руси религиозно-философскими убеждениями, да еще и выходец из Белоруссии, напрямую зависел от благорасположенности царя. И недаром в «Букваре языка славенска» издания 1667 года обобщенный образ «совершенного человека» приобретает конкретные черты верноподанного царя. В этой книге утверждается, что благополучие царя является главной целью существования остальных членов общества:
Ты, чтый, за сию милость моли Бога царю пресветлу жити лета многа, Во книзе жизни написану быти, здраво, весело, славно в мире жити, Вся супостаты силно побеждити…
И в своих конкретных поступках Симеон Полоцкий всегда выступал на стороне царской власти и в ее защиту, что проявилось во время споров между царем Алексеем Михайловичем и патриархом Никоном о правах «царства» и «священства».
В понимание Симеоном Полоцким роли российского монарха прослеживается еще одна важная черта — он стремится обозначить русского царя, как вселенского, ибо именно в создание вселенского православного царства он и видит главную задачу России, как «Нового Израиля», в новых исторических условиях. В «Гусли доброгласной» (1676 г.), обращаясь к царю Федору Алексеевичу, он писал:
Да возвеселится Израиль Новый (царство Российское) о сотворшем его и синове Сиона Московскаго да возрадуются о тебе, царе своем.
В других сочинениях его идеал выражен еще более четко. Так, в «Рифмологионе» он не просто воспевает российского царя, но формулирует смысловые и целевые установки будущего развития России:
Царю восточный, царю стран премногих, нас избавивый от противник многих. Прогнавы з Руси еретики, будиж в победах преславен во веки! Царствуй над всеми вселенныя страны, из язык мрачных твори христианы. Разшири веру, свет омрачным буди, иже во смертней сени гибнут люди <…> Царствуй, пресилен, преславен повсюду, где солнца запад и встает откуду! Подай ти Господь во мире сияти, второму солнцу, всеми обладати, Дабы тобою мрака избежати всем родом земли и веру познати. Буди Константин и Владимир миру, сотри кумира и прослави веру. Подай Господь миром обладати, а в век будущий в небе царствовати.
Осмысление нового положения России в мире, как вселенского православного царства, имела большое значение для развитие отечественной историософии и было созвучно основным целевым задачам, которые формулировались в других историософских произведениях того времени. Просветительская деятельность Симеона Полоцкого оказала большое влияние на дальнейшее развитие отечественной религиозно-философской мысли, став своеобразной идеологической и культурологической подготовкой ко многим изменениям в российской жизни, осуществленными позднее Петром I.
Как бы мы сейчас не относились к этом человеку, надо признать, что Симеон Полоцкий не только вспыхнул яркой звездой в свое время на небосклоне российской поэзии, но и остался в истории отечественной литературы навсегда.
Вот и сегодня большинство из нас пишет стихи именно в силлабо-тонической системе! И всё-таки… что-то от силлабики осталось. Иногда встречаются стихослагатели с отсутствием поэтического слуха, так вот они пишут свои вирши с нарушением размеров силлабо-тонической системы, а если приглядеться, то можно сказать: они пишут в силлабической системе стихосложения, но сами об этом даже не подозревают!
Силлабическое стихосложение. Суть: деление поэтических строчек на ритмические единицы, равные между собой по количеству слогов, а не ударений и месту их расположения (традиционно 11-13 слогов). При этом обязательным является наличие в стихе (строчке) паузы – цезуры. И еще один важный элемент силлабики – женская рифма почти во всех стихотворениях.
Стоит подчеркнуть, что такого рода стихосложение распространено в языках, где ударение в слове всегда лежит на определенном слоге, а неударные слоги слабо редуцируются (во французском, в польском, итальянском, испанском, украинском языках). И надо признать, что такая схема ударений обедняет возможности поэтической речи в языке.
А вот русский язык с его вариативностью не только ударений, но и других лингвистических факторов является самым мощным и ярким средством по своим возможностям в сфере поэтического искусства. В качестве заключения предлагаю вниманию почтенной публики несколько стихотворений Симеона Полоцкого, типичных и характерных для пиита 17 века.
СТИХИ К ГОСУДАРУ ЦАРУ АЛЕКСИЮ МИХАЙЛОВИЧУ
ВЕЛИКИЯ И МАЛЫЯ Ы БЕЛЫЯ РУСИ САМОДЕРЖЦУ:
Велия радость сердце просвешчает, Егда мя Господь стати сподобает Пред лицем твоим, православны цару, Многих царств ы княств крепкий господарю. Ныне ликую весело и граю, Егда на скипетр пресветый смотраю. И падох егда к твоима ногама, Лобзая верно десницу устама. Ей же усердно желаю от Бога, Да крепка будет на лета премнога, Победит враги, смирит супостаты, Иже не хошчют тя за цара знати. Сотрет их выя, ы гордую славу Во чест всих, цару, а тебе во славу. Подаст Бог знати крепост ти десницу, Где слонца запад ы восток денницу. Даст веры дели, яже ти о Бозе Ы подвих ради иже в труде мнозе. Аз же раб прысны имам работати Верно ти всегда, чая благодати. Тебе же дай Бог царствовать над нами, Да велим слонце сияет лучами.
1657
СТИХИ К ГОСУДАРЫНИ ЦАРЫЦЫ:
Две Бог светиле велие на небе, Две созда в Руси,— с государем тебе, Царице наша, бы мир просвешчати, Як луна з слонцем светло исправляти. Сего аз дела на пресветло лице Твое взирая, Марие, царыце. О сияй светом, аки от светила, Молствую Бога да бысть ся не тмила. Свет диадимы тебе украшает, Россиа тебе лепотою знает. Иныя також царства, страны, грады Не чужды твоей желанной отрады. Под твою и аз милость прыбегаю А раболепно к стопам прыпадаю. Желая тебе долго царствовати, Пространным светом всюду обладати. Восток ы Запад, Сивер, Юга страны Царю ы тебе да будут подданы.
1660
СТИХИ К ГОСУДАРУ ЦАРЕВИЧУ:
Песнею сладкой птенцы восклицают, Егда денницы зары воссияют, Ибо близ дневи чают настояти Вону же ест мошчно алчбу утоляти. Ты, Алексию Алексиевичу, Денница наша, руски царевичу, В тобе надежду вси мы полагаем, Яко тмы ношчной никогда познаем. День светлый ныне за отца твоего, Даст Бог, день будет за тя, сына его. В онь же доволно будет насышчени Славою, в странах чуждых украшени. Сего аз ради, здрава тя видяшче, Стопы лобзаю, сице ти гласяшче. Свети, денницо, на многие лета. Будешы слонцем за прибытем света.
1660
От государя царевича к государю царю:
Царь всего мира на земли родися, но не в полатах царских водворися. В худе вертепе изволил витати, да всяк возможет удобь целовати. Нищ и богатый равно да приходит, всем бо в спасение днесь ся Христос родит. О сем соборы верных веселятся, ведуще яко Богу всыновятся. В первых же тебе, отче мой любезный, радости вина, Христос царь небесный. Царю от царя лепо ликовати, земну небесна благо целовати. За что он твою царскую державу укрепит твердо и разширит славу. Благоденствие даст и лета многа, о что аз молю всещедраго Бога.
От царевича:
День веселия ныне нам сияет, Царица неба Царя всех раждает. Яко да мир сей свободит от ада, вселит в жилища небеснаго града. Небо ликует, земля веселится, яко мир Богу уже примирится. Аггели песнми Христа прославляют, к славословию и нас возбуждают. Возопии убо и ты, моя мати, песнь похвалную юну отрочати. А он, яко Бог, даст ти здраве жити много лет в мире и небо влучити. Чесо аз верне тебе усердствую, празднества светла любоприветствую.
На лентяя
Напрасно, лентяй, спешишь ты к столу, Ибо не хочешь трудиться вместе с другими. Муравей — букашка, а погляди, как работает — Целое лето пищу себе заготовляет: Рано запасает, знать, в пример тебе, Чтоб, не ленясь, ты готовил что-либо себе. Один другому взаимно помогает, Тебя любви к ближнему тем научает. Зернышко вынутое, чтоб не проросло, Обгрызет, поучая тебя не возноситься Сердцем своим от добрых дел, но смиряться, Доброты в себе не зная нисколько. Узкая его стежка учит, что надо Узкой дорогой идти к сияющему небу. Землю выбрасывает из гнездышка, знать, для того, Чтоб земные дела вымел ты из сердца своего. Таким образом, вот тебе пример, на него равняйся, В ежедневной работе, как муравей, пребывай, Если не хочешь в нищете оказаться вечной Вместо постоянного блаженства на небе.
Картина человеческой жизни:
Лишь только на этот свет Бог человека выводит, Лет до шестнадцати, приметь, чем он занимается: Бодрое воспитание тут для разных увидишь. Найдешь баловство, удовольствия, разные игры. Потом, набрав разума и силы, Учится ремеслам мальчонка милый Следующие столько же лет, к чему имеет охоту. Как и там, видишь, тут — разные дела. Третье 16-летие полно забот — Искать пропитание предстоит каждому от своей работы. В это время, кто хочет, о спасении души заботиться может, Подчиняйся законам и старшим, мил друг. Сорок восемь лет когда уж минует, В четвертом 16-летии, как пример свету, Смело своими познаниями с другими делятся, Что в труде обретено, молодым предлагают. Как шестьдесят четыре уж наступило, Ходи на трех ногах, ибо уж мало силы. Голова тут тяжела, ручьи из глаз льются, Не влачись, а сядь при теплом камине. Есть ли что у тебя — употребляй, да помни о могиле. В ней отдохнешь, скоро конец тебе будет. Пять раз по шестнадцать лет — конец века, На что после того надеяться человеку? Прах ты есть, стало быть, в прах будешь обращен, Рухнешь, будь ты хоть как кедр высок. Скипетры, обряды, замки и тиары, Смотри, конец имеют. Твой конец — катафалк. (Пер. с польск., ориг. загл. O niebie)
Стихи на Рождество Христово ко Государыни
царице от Государя царевича:
Бог Господь в мире ныне проявися, во вифлеемстем вертепе родися от пречистыя Марии девицы, всех сил небесных сущая царицы, род человеческ хотя свободити, узы смертныя в конец сокрушити. В рай же небесный и мать водворити, еже бы вечно тамо верным жити. О сем днесь церковь весело ликует, всем благодати твоя приветствует. Ея образом тоя благодати приветствую ти, пресветлая мати, сыновним сердцам моля Христа Бога, да подаст тебе жити лета многа здраво, весело и венец съготует, идеже в славе вечной сам царствует.
Скотонравие:
Отнелиже человек скотом приложися, в различных нравы зверей весь род развратися: неции ядовиты яко змии быша, ближния своя ядом аспидим губиша. Инии яко тигри люте сверепеша, друзии лвом подобну жестоту имеша. Неции яко волцы овцохищни бяху, инии яко пави гордостне хождаху. Неции яко жребцы стаднии блудиша, инии яко вепри в блате ся грузиша. Неции яко осли в лености живяху, инии же яко пси всем завиствоваху. Прочии зверем прочым уподобишася, весма человечества чуждии творишася, чесо ради Бог-Отец посла Слово свое, Еже ословесити люто зверство тое. И отнелиже Слово отчее въплотися, нрав зверский в человеческ паки преложися.
Брань душы с плотью:
Плоть и дух в человеке всяком пребывают, выну же друг на друга бранно наступают. Имут своя воинства в пособие рати, взаим тщатся победу над собою взяти. Плоти похоть, чувствия, страсти помогают, уди вси, мечтания и мысль работают. Дух веру, и надежду, и любовь имеет, и вся добродетели, ими же брань деет На похоти плотския и на оны воя, а различна изводства видим того боя. Но частее победа плоти ся случает, а она пленники си во ад посылает — князю тмы века сего в жестокия руки, не в работу краткую, но на вечны муки. И сама плоть такожде огнь имать страдати, егда ю со душею имать Бог в ад дати. Духови паки егда когда то случится, яко плоть от воинства его победится. Но святая победа онаго бывает, ибо душе победный венец возлагает и Царю небесному к горнему Сиону во чести превелицей посылает ону, не в горце пленении и работе быти, но во сладце пении и свободе жити. Идеже в конце веков и плоть возвращенна душе будет — во радость вечну водворенна. Помози убо, Христе, духу на той брани пособием ти силным, пре ко плоти стани, да духа победою душами спасемся, во царствие небесно в чести воведемся. А плоти не попусти победы стяжати, да никогда торжества сподобится знати. Да раболепна будет си победителю, яви нам милость сию, Христе спасителю. Мы благодарственная хощем нести тебе и на земли живуще, дажд и в светлом небе.
Пиянство:
Человек некий винопийца бяше, Меры в питии хранити не знаше. Темже многажды повнегда упися, В очию его всяка вещь двоися, В едино время прииде до дому И вся сугуба зрешася оному. Име два сына, иже предстояста, — Ему четыре во очию стаста. Он нача жену абие мучити, — Дабы ему правду хотела явити, Когда два сына новая родила И с коим мужем она приблудила. Жена всячески его увещаше: Вино виновно быти сказоваше. Но он никако хоте веры яти, Муку жестоку нача умышляти. Взял есть железо, огнем распаляше, Ко жене бедней жестоко вещаше: «Аще ты инем мужем не блужденна, Сим не будеши огнем опаленна. Аще же с инем блуд еси творила, Имать ожещи тя огненна сила». Бедная жена в люте беде бяше, Обаче умно к нему глаголаше: «Рада железо огненное взяти, Невинность мою тебе показати, Токмо потщися своею рукою Подати оно ты на руку мою». А все железо распаленно бяше, Чесо пияный во ум не прияше. Ятся железа, люте опалися, Болезни ради в мале отрезвися. И се — два сына точию видяше, Невинность жены, свою вину знаше, Срамом исполнен, во печали был есть И прощения у жены просил есть. Тако пиянство ум наш помрачает. Всяк убо того верный да гонзает! Сугуба — вдвойне; гонзает — избегает.
Двенадцать месяцев:
Январь Когда Водолей в январе хладны воды льет И густым инеем сию юдоль покрывает, Люди застолья гулынки устраивают При лютне милой задорные думы в голове роятся.
Февраль Рыбы небесные люто движутся В феврале, ибо страшный холод в мире порождают. Бегом согревайся, кому теперь холодно. Садись, старинушка, к огню, или дымно?!
Март Обрезает март сады, наносит Навоз на пашни или порой подморозит.
Апрель Цветочек веселый под Быком встает, При нем земля — траву, сад, зелия дает. Кто хочет пользы: паши и засевай, Если сухо, сады поливай. Май Леды два сына маем управляют. По деревьям зеленые листья высыпают, Крик приятный птичек — по цветущему лесу, Что птица потеряет, то охотник несет. Июнь Рак в июне жжет, или сын холодной воды. В нем до сенокоса достаточно хорошей погоды. Моет он, остригши шерсть ножницами, Которые у него, гляди, — под ногами. Июль Когда солнце во Льве пресильном окажется, Повсюду в полях жнецов и снопы ты увидишь. Август В августе Дева солнцем правит в небе. Вези на гумно и молоти, что Бог дал тебе по твоей нужде. Сентябрь В сентябре Феб силой жара Приводит грозди к созреванию. Бочки и кадки хозяин готовит, Когда Весы небом округлым управляют. Октябрь В октябре земля, плугом вспаханная, Боронами разрыхленная, засевается. На полях он травы зеленые выводит, Но злой Скорпион вырасти им мешает. Ноябрь В Стрельце ноябрь желуди обивает, От таковой пищи сало у свиней прибывает. Декабрь Ноябрь откармливает, а декабрь забивает, Во время Козерога хозяин толстеет. Леды два сына — сыновья спартанской царицы Леды, возлюбленной Зевса, Кастор и Полидевк, ставшие созвездием Близнецов.
Купецтво:
Чин купецкий без греха едва может быти, на многих бо я злобы враг обыче лстити; Изрядное лакомство в купцах обитает, еже в многия грехи оны убеждает. Во-первых, всякий купец усердно желает, малоценно да купит, драго да продает. Грех же есть велий драгость велию творити, малый прибыток леть есть без греха строити. Вторый грех в купцах часто есть лживое слово, еже ближняго в вещех прелстити готово. Третий есть клятва во лжу, а та умноженна, паче песка на брезе морстем положенна. Четвертый грех татбою излишне бывает, таже в мире в мерилех часто ся свершает, — Ибо они купуют в меру велику, а внегда продаяти, ставят не толику. Инии аще меру и праву имеют, но не права мерити все вещи умеют. Инии хитростию вещы отягчают, мочаще я, неции худыя мешают. А вся сия без греха не мощна суть быти, яко Бог возбраняет сии луквства творити. Пятый есть грех: неции лихоимтсва деют, егда цену болшити за время умееют; Елма бо мзды чрез время неко ожидают, тогда цену вящшую в куплях поставляют. Шестый грех, егда куплю являют благую, потом лестно ставляют иную вещь худую. Седмый грех, яко порок вещы сокривают, вещь худую купующим дают. Осмый, — яко темная места устрояют, да худыми куплями ближние прелщают, Да во темности порок купли да не узрится и тако давый сребро в купли да прелстится. О сынове тмы люты! Что сия творите? Лстяще ближне вашы, сами ся морите. В тму кромешную за тму будете ввержени, от света присносущна вечно отлучени! Отложите дела тмы, во свете ходите, да взидите на небо, небесно живите!
Станьте ДОНАТОМ проекта. Сделайте добровольное перечисление в размере 100 рублей для развития журнала об искусстве.
Наведите камеру смартфона на QR-код, введите сумму и произведите оплату.
При согласии ваша фамилия, как благотворителя, появится в разделе: «Донаты»