Воспоминания Татьяны Логиновой-Муравьевой: Наталья Гончарова и Михаил Ларионов

Когда у Н. С. была работа, а значит и деньги, друзья уговари­вали их купить квартиру, но собственность страшила их. В конце концов приобрели они место на кладбище «Иври Паризиен» для вечного упокоения, другой собственности, кроме этого памятника из серого камня, у них никогда не было.

Меня познакомил с Гончаровой и Ларионовым их приятель, журналист С. — Чтобы их встретить — сказал он — надо напра­виться в «Пети Сен-Бенуа». Это с давних пор их ресторан. Они там бывают ежедневно, часто два раза в день. Приходят первыми, уходят, когда гарсоны начинают убирать. Это место дружеских и деловых свиданий с элитой артистического мира, с прессой, с импресарио. Тут бывали Андре Жид, Сартр, Леон Блюм, Пикассо, Шагал, Кандинский, Дягилев и все звезды балета.
В те далекие годы, 1928, Ларионов работал над второй поста­новкой «Ренара» и весь был поглощен ею. Находился в лихорадоч­ном, наэлектризованном состоянии, говорил без умолку, иногда шепелявя, как-то заикаясь, торопясь развить для слушателя свои идеи. Когда приходилось объясняться по-французски, то прибегал к жестам, к мимике. Меня поразил контраст: Михаил Федорович громко смеялся, шутил, прерывая других, заказывал необыкновенные блюда, его меню было, как и он сам, особое. Наталья Сергеевна была привет­лива, но сдержана. Расспрашивая меня о моих занятиях, она время от времени останавливала мужа: «Миша, тише!».
Михаил Ларионов и Наталья Гончарова, Париж, 1950-е.
М. Ф. был высокого роста, скорее грузный, чем полный, но очень подвижной. Его небольшие голубые глаза пронзительно смотре­ли на вас; иногда они светились лаской и добродушием. Хорошо сказал Фредерик Поттшер, работавший в журнала «Комедиа»: «Ларионов — полярный медведь, с нежностью незабудки». Н. С. статная, моложавая. «Без сносу девушка» — говорила она и заразительно смеялась. Одевалась просто, предпочитала темные тона, которые оттенял цветной воротничок, шарфик или брошка. Волосы гладко зачесаны, часто с повязкой или платочком. Она не бывала ни у парикмахера, ни у модистки. Держалась она с большим достоинством. Мадам Варе, хозяйка ресторана, с восхищением го­ворила: «Как хороша мадам Гончарова, сразу видно — гранд-дам и гранд-артист!»
Очень скоро я примкнула к группе ее учеников. Каждую неделю мы собирались в огромном ателье № 13 на улице Висконти (это ателье Гончаровой было описано Мариной Цветаевой). Иногда шли вместе на выставки. — «Видите ли, видите ли — повторяла она — главное, это уметь видеть!».
«Видимость» всего мира была ее стихией. Летом писала на берегу Сены. Как сейчас вижу ее, сидящей на опрокинутой лодке, ее карие, внимательные глаза устремлены на беспрерывно меняю­щиеся оттенки воды, на отражения облаков. Часто завтракали вместе, потом начинались бесконечные беседы в кафе «Флора». — «Все проходит — говорила она — любовь, дружба, только труд остается». Терпение у Н. С. было безмерно, как и ее трудоспособ­ность.

Наталья Гончарова. На юге Франции.

Н. С. была «затворницей». Они редко кого допускали в свою квартиру, это была «привилегия», Когда я впервые пришла к ним, то изумилась: некуда было поставить ногу. На полу в коридоре лежали пакеты, картоны, рисунки, повернутые к стене картины. Стопки книг занимали всю большую комнату, где спал М. Ф. и стоял на столике телефон. Н. С. жила в маленькой комнате, тоже застав­ленной рамами и картинами. Потом я узнала, что эта «загружен­ность» была для обоих «жизненной необходимостью». Еще в Москве, в родительском доме, в Трехпрудном переулке, две комнаты были так же «загружены». М. Ф. был страстный коллекционер — он собирал книги, иконы, лубки, картины, газетные вырезки, редкие безделушки, словом все, что, так или иначе, могло возбудить его творческую деятельность.


Михаил Ларионов
Никогда не говорила Н. С. о себе, была замкнутым, даже секретным человеком. Не показывала нам своих картин, чтобы не было подражания, всячески стараясь, чтобы проявилась наша инди­видуальность. Когда рассказывала что-нибудь, не относящееся к урокам, а к ней самой, и я вынимала карандаш, чтобы записать, Н. С. хмурилась: «Оставьте, оставьте, я этого не хочу!» Гончарова не хотела «увековечивать» себя; подобно средневековым мастерам, творила ради творчества. Вот ее слова: «Картина продана в Лондон. Подпись стерлась. Кто художник? Неизвестно. Да и не важно это — есть картина! (Художника знаю только я)». Как не похоже на теперешнее: продается подпись и не важна картина.
Только после их смерти узнала я про московский период их жизни.
Сверстники, оба родились в 1881 году, Ларионов на юге в Тирасполе, Гончарова — в средней полосе России. Детство «Наташи» прошло в «дворянском гнезде», в имении «Ладыжино» у бабушки, культурной, любящей искусства. Детские годы «Миши» — тоже у бабушки, в провинции, где отец его был военным врачом. Девочка была спокойная, прилежная, это спокойствие и выдержанность со­хранит она на всю жизнь. Напротив, «Миша» — проказник, выдум­щик — не поддавался никакой дисциплине.
У обоих была тяга к карандашам и краскам. Когда встрети­лись они в Училище Живописи, Ваяния и Зодчества, 20-летний Ларионов был поражен приветливой, ясной, спокойной Наташей, а в ответ заинтересовал он ее своим умом, своими проектами, своей неутомимой энергией. Позже Н. С. скажет: «После нашей встречи мы, так сказать, больше и не расставались».
Влияние Ларионова сказалось тотчас же: Наташа оставляет скульптуру, чтобы заняться живописью. Удивительно то, что эти два художника сохранят на всю жизнь каждый свою творческую индивидуальность. (Пример другой пары: Соня Делонэ приблизилась к теме Робера). В живописи Гончаровой можно видеть скульптур­ность, даже монументальность («Евангелисты»), есть тут и влияние ее отца, архитектора.
Михаил Ларионов, 1922
Живопись Ларионова более лирична, впослед­ствии Анненков скажет о ее «музыкальности». Была ли Гончарова «первой и блестящей ученицей Ларионо­ва», как напишет Камилла Грей? Едва ли можно это утверждать — но что совершенно очевидно для тех, кто их ближе знал, это, что | Ларионов, в течение всей ее жизни, оставался ее «художественным советником». До конца авторитет М. Ф., с его блестящей эрудицией и необыкновенной памятью, был непоколебим. Место Ларионова и Гончаровой среди множества художников беспредметного, «абстрактного» искусства совсем особое. Начиная с 1909 по 1913 год Ларионов создал первое в мире течение «Лучизм». Кратко можно определить «лучистую» картину, как плоскость, на которую перенесены лучи, исходящие от предметов. Эти лучи-линии, пересекающиеся в разных направлениях и в разных ритмах, создают новую гармонию, причем предметы частично или совершенно исче­зают. В июне 1912 года Ларионов опубликовал свою теорию в издательстве Мюнстер в Москве. В 1913 году вышел Манифест Лучизма, подписанный 12 художниками — «лучистами». Абстракцию в живописи в те же годы искали Купка, Делонэ и Сюрваж во Франции, Кандинский в Мюнхене, но каждый в одиночку.
Наталья Гончарова, 1917
По словам Мишель Сефора, Ларионов и Гончарова — два имени, которые история не может разделить — являются пионерами беспредметности. Оба, как сказочные богатыри, сражались с сухос­тью академизма, противопоставляя ей народный эпос — «примити­визм» и «вещевую лучистость», как бы ожившую повседневность в трансцендентном ее преломлении. Варсонафий Паркин, критик и апологет всех новшеств, внесенных Ларионовым в русское искусство [прим. ред. — псевдоним Михаила Ларионова], пишет: «Гончарова дает следующие даты — 1901-1906 — Импрессионизм. 1906-1911 Синтез, Кубизм, Примитивизм. 1911-1913 — Футуризм, Лучизм». Если Ларионов создатель «Лучизма», то Гончарова — его утвердительница. На выставках ее полотна занимают целые стены. В ларионовско-гончаровскую группу входят все новые артисты и, научившись, покидают их. Удивительно то, что «ученики исполь­зуют приобретенное, становятся более известными и имеют у публики успех. Ларионов ищет все новых путей, а не успеха; Гончарова служит искусству: слава не интересует ее». Только после ее смерти узнала я о блестящей выставке «800 картин» в 1913 г. в Москве, о том, как встретил громом аплодисментов Париж ее «Золо­того Петушка»! Одна из главных черт характера, присущая обоим, была неза­интересованность — материальная выгода как бы не существовала, оба жили в «другом плане», «бессеребряном». Уроки давались даром, гостеприимство было широкое.
Наталья Гончарова
Надо сказать, что Ларионов, очень ценивший талант Н. С., ставил ее на первое место, любил говорить о ней, о ее художествен­ных успехах, совершенно замалчивая свои собственные. Он не только был скромен, он недооценивал себя. В работе у него не было усидчивости и железной воли, как у Н. С., но он никогда не расставался с карандашом, рисовал на ходу, в ресторане на меню, на бумажной скатерти, щедро раздавая свои, подчас, шедевры. Гонча­рова работала не разгибая спины, работала и по ночам. После смерти Дягилева М. Ф. был как бы ее «импресарио», он искал для нее работу, главным образом для балета. Он все время выходил, был с людьми, Н. С. была «затворницей». Они редко кого допускали в свою квартиру, это была «привилегия», Когда я впервые пришла к ним, то изумилась: некуда было поставить ногу. На полу в коридоре лежали пакеты, картоны, рисунки, повернутые к стене картины. Стопки книг занимали всю большую комнату, где спал М. Ф. и стоял на столике телефон. Н. С. жила в маленькой комнате, тоже застав­ленной рамами и картинами. Потом я узнала, что эта «загружен­ность» была для обоих «жизненной необходимостью». Еще в Москве, в родительском доме, в Трехпрудном переулке, две комнаты были так же «загружены». М. Ф. был страстный коллекционер — он собирал книги, иконы, лубки, картины, газетные вырезки, редкие безделушки, словом все, что, так или иначе, могло возбудить его творческую деятельность.
В 1913 году приехал в Москву Илья Зданевич (Эли Эганбюри), написавший их первую монографию. Так как места для кровати не было — сняли дверь и на ней устроили постель. Гостей принимали на кухне. В Париже она была крошечной. Сидели на табуретках вокруг стола, уставленного множеством маленьких блюд: гречневая каша, рис, чернослив, сардинки, селедка, компот, печеные яблоки, апельсины, творог, печенья, сыр, вино, чай, кофе. Заведовал угощением М. Ф. (о нем говорилось, что он ест колбасу с вареньем и запивает рыбу гренадином). Отказываться было невозможно, оба любили угощать. Прожили они в этой квартире полвека, без всякого комфорта, с тем же заведенным ритуалом. После войны средства все уменьшались и они уже не бывали в ресторанах, а принимали у себя. Всегда гости уходили от них обогащенными, растроганными тем богатством духовным, которым жили эти необыкновенные, ни на кого не похожие художники.
И в Москве, и в Париже М. Ф. находил время приводить покупателей к начинающим художникам и, если покупка состоялась, то радовался, как ребенок, получивший подарок. А, случалось, и сам покупал картины у своих учеников (так купил он у меня несколько головок).
Редкая черта в артистическом мире: ни малейшей зависти они ни к кому не испытывали; щедро одаривали картинами и богатых и бедных.
Когда у Н. С. была работа, а значит и деньги, друзья уговари­вали их купить квартиру, но собственность страшила их. В конце концов приобрели они место на кладбище «Иври Паризиен» для вечного упокоения, другой собственности, кроме этого памятника из серого камня, у них никогда не было.
Там и покоятся те, кто, по словам историка искусства, Мишель Сефора: «Руководили и вели к новому художественному пути рус­ское искусство. Их творчество имело огромное значение. Их кисти написали тогда главнейшую главу искусства нашего века».
******
Автор: Татьяна Логинова, впервые опубликовано в сборнике «ALMANACH RUSSE», Париж, 1981 г.

Дополнительные материалы:
Татьяна Логинова «Живое прошлое, воспоминания об Иване  Бунине»
Письма Буниных к художнице Т. Логиновой-Муравьевой
Лекция Екатерины Середняковой «Наталья Гончарова и Михаил Ларионов»
Письмо Михаила Ларионова к Александре Прегель 

Архив:

Лекция Марии Васильевой о Михаиле Ларионове и русском Монпарнасе

«Русские художницы». Лекция  искусствоведа, старшего научного сотрудника Государственной Третьяковской галереи Валентины Бялик состоялась в Музее Тропинина

 

Оставьте комментарий