Заметки Бориса Садовского

Мы с удовольствием печатаем «Заметки» Б. Садовского, присланные нам из Финляндии.

Борис Садовской. 1916
Борис Александрович Садовский (псевдоним Садовской), род. в 1881 r.. умер в 1952 г,. в Москве. Замечательный литературный критик. Сотрудничал в журнале московских символистов «Весы», но был внутренне чужд символизму, и no вкусам. влечениям был ближе к акмеистам. Издал несколько сборников стихов, напр. «Самовар» (1914 r.). Интересны его исторические повести — «Двуглавый орел» (о Потемкине) и другие. Подчеркивал свою верность монархии. В 20-х r.r. было издано несколько его книг. В последние годы жизни тяжело болел (паралич). В его «Записках» немало несправедливых отзывов и неверных замечаний. Так. ничего точно неизвестно о связи К.Н. Леонтьева с ero племянницей Марией Владимировной Леонтьевой. Она умерла в 1927 r. жила при монастыре, но не постриглась. Судя по его Записям советского времени. Са­довской во многом разочаровался и был очень озлоблен. Его яркий портрет находим в «Петербургских зимах» Георгия Иванова. Андрей Белый часто упоминает о нем в своих воспоминаниях. В США о Садовском была написана докторская диссертация.
***
ЗАМЕТКИ
Если век стремится в бездну, лучше отстать от него. (Филарет)
Надо не вешаться, а постепенно давиться петлей: эта смерть приятна.
*
Сижу у могилы Гилярова-Платонова. Летний вечер. Пьяный молодой рабочий, шатаясь, подходит: — Здесь похоронены подлецы! Положительно одни подлецы! Елена Павловна Виноградова мать ее… Одни подлецы! Никита Петрович Гиляров-Платонов! Подлец! Положительно похоронены одни подле­цы! Вот и Никита Петрович дождался эпитафии от русского народа.
*
Зачем складывать руки, когда настало время раздвигать ноги.
*
Победоносцев женат был на Екатерине Александровне Энгельгардт, смоленской дворянке. Она его лет на 40 моложе. У Победоносцева на столе всегда лежал портфель с 30 тыс. «сбережений» и с запиской на имя «Катеньки». Она от наследства отказалась в пользу мужниной родни и получила 12 тысяч пенсии. Дом их в Хлебном переулке в Москве —два флигелька; городская управа запрещала эти флигельки ремонтировать ввиду их ветхости. После смерти Победоносцева усадебное место купил прокурор Виппер.
*
Приезжая в Москву, Победоносцев останавливался в Славянском базаре. В 7-м часу утра шел в Хлебный переулок. В дворницкой ставили ему самовар; здесь он пил чай, давал хозяйственные распоряжения дворнику. Победоносцев умер от астмы. Огромный архив его весь погиб.
*
Я женщина физическая.
*
Позвольте предложить Вам сердце, руку и всякую штуку. — Духи, цветы и помидор.
*
Леонтьев жил с племянницей Марией Владимировной. Связь началась до 1871 и кажется продолжалась позже. Она потом постриглась и умерла несколько лет назад.
*
Могилы Леонтьева и Розанова срыты и сравнены с землей, на их месте площадка для футбола.
*
Могилу Салиаса я в Новодевичьем в этом году нашел.
*
Хитрее еврея на два аршина.
*
Студент разошелся с женой и чтобы не платить алиментов отравил сына.
*
Теперь мы не едим, а только закусываем.
*
В 1924 году заграницей разнесся слух, что я умер, и Хода­севич в одном журнале поместил мой некролог.
*
Обер-кондуктор рассказывал мне в Петербурге в 1923 г. Я видел, как Керенский провожал Государя на вокзале перед отъез­дом в Тобольск. Государь был в темном пальто и коричневой фуражке. Прощаясь, Керенский протянул ему левую руку. Мы спросили его потом: Почему вы подали Н.А. не ту руку? — Мне так хотелось. С Государем ехал только один камердинер сказав­ший: «На куски меня разорвите, а я его не оставлю».
*
Поговорка Распутина: — По доброму, по хорошему.
Баронесса Кусова не хотела есть с ним из общей чашки. — Ишь ты говенная баронесса — погоди будешь помои жрать. Эти слова Кусова вспомнила в тюрьме после революции, когда принесли ей под видом похлебки отвратительную бурду.
*
Эта запись будет последней.
Боже, помоги! Помилуй меня и мою бедную Надю!
Прощайте, бумага и карандаш! Здравствуй, простая челове­ческая жизнь.
(30 ноября. 1890-1932)
 
МОСКВА, 1932
Собственная квартира в Новодевичьем монастыре, под Красной Церковью.
Разве Тебя мы не знаем? Мимо Тебя не минуем.
Семья Бориса Садовского. Публикуется впервые
*
Акафист преп. Серафиму составил о. Восторгов
Быть во своясях (дома).
Мирствуйте и здравствуйте
Мой путь: от Фета к Филарету.
*
Толстой, ты доказал с уменьем и талантом,
Что женщинам не следует гулять,
Ни с камер-юнкером, ни с флигель-адъютантом
Когда она жена и мать.
*
Граф А. Д. Апраксин и друг его, оба лейб-уланы, вели no Невскому на розовых ленточках двух поросят. Александр II встречает их, велит стать на запятки своих саней и часа три катается no Петербургу в сильнейший мороз.
*
Бог есть непреклонная необходимость, которую Христос изменить не может.
*
Наместник Антоний послушнику, несущему куриные ножки: Это что?
— Рыбьи лапки,
— Ну, неси с Богом!
*
У нас был скрытый процесс от самодержавия до комму­низма. Гнойник вскрылся вдруг. История наша с 988 по 1918 бы­ла недоразумением.
*
Игнатий Брянчанинов советует для мирян внимание и только. Контроль над собой, особенно по вечерам и покаяние. Молитву Иисусову читать постоянно, но без попыток входить в сердце и т.п. Все эти попытки без надлежащего приготовления и очищения ведут к страшной гибели.
*
Ирония в женщине нестерпима. Иронизирующая женщина -чудовище.
*
Имп. Александр III на смотре снял шапку; солдаты зашептали: «Лысый, лысый. Царь-то лысый». Государь усмехнулся.
*
Проезжая мимо Главного Штаба, Государь (Алекс. III) приветствовал гуляющих писарей. Те, растерявшись, не ответили. Потом писарям было внушено отвечать, но без выговора и в форме патриархальной.
*
Потому и «времени больше не будет», что тотчас после смерти дух мой оставит землю, — и движение, т.е. время для него прекратится.
*
Еще можно бы понять «прогресс», если бы земля неслась по прямой линии в бесконечное пространство, но когда приходится вращаться по избитой дорожке вокруг солнца, о каком прогрес­се можно говорить?
*
МОЯ молитва. Господи, верни меня к истокам дней моих. Ущедри. Боже, руку Твою!
*
Андрей Белый в «Петербурге» похабит Россию; я в «Истоках дней» благословлю её.
*
Теперь из всего Островского ставят только «Лес» да кое-где изредка «Без вины виноватые».
*
П. И. Бартенев Снегиреву. — Два раза в году коленопре­клоненно молиться о Его здоровье — вот ваша конституция!
Семья Бориса Садовского. Публикуется впервые
МОСКОВСКИЙ ХАОС
Москва ломается, рвется на отдельные миры, дробится. Враждебные миры, исчезая, борются в ней.
Стародворянский мир. Осевшие особняки на Поварской, на Ситцевом Вражеке, необитаемые, отданные в наем… дряблые выродки; отживающая челядь, обрывки семейных преданий, давно никому не нужных, сословные традиции, потерявшие вся­кий смысл. Мир новокупеческий: Тит-Титычи в модных смокингах и Акульки в парижских туалетах; их краснощекие сынки в мунди­рах катковского лицея, палаццо с гобеленами и картинами, декадентские издательства; художественные коллекции. Далее мир литературный, бюрократический, Бунин и дешевая брюсовская культура. Малый театр и синематограф, Суриков и Пикассо. Английский клуб и литературно-художественный кружок. Псовая охота графа Шереметева и автомобильные гонки. Кремлевский благовест и стрекотанье аэроплана. Извоз­чики и трамваи. Иловайский и Гершензон, «Московские ведо­мости» и «Раннее утро», трещотки ночных сторожей и фабрич­ные гудки.
Выйдешь на улицу: всюду борьба обреченных миров. Иногда прошлое до того выпирает, что становится ясно ощутимым, почти осязаемым. Вот церковка времен первых московских царей. Вот храм, где Елизавета Петровна венчалась с Разумовским. Вот дом Дениса Давыдова. Здесь отпевали Василия Львовича Пушкина. Здесь страдал и скончался Гоголь. Воспоминания на каждом шагу. Но одним минувшим разве прожить; а изнанку бытия, что сочится из старческих пор не только Москвы, но и всей Российской империи, можно ли считать жизнью? Ведь русская история кончается; неумолимый химический процесс овладел бесчувственным телом разлагаю­щейся России.
А сердце равнодушно. Исчезают боярские особняки. Не все ли равно: скоро и совсем не будет. Один за другим умирают Ленский, Плевако, гр. Салиас, Забелин. Я не иду провожать их: ведь вся Москва…
Мир представителей свободных профессий: миры неприкаян­ные и никчемные.
Кто теперь помнит юбилей Гоголя? Безграмотно-безвкусный монумент, казенное торжество, отметки Гоголю, простав­ленные Толстым, тучи газетной лжи и скандальная речь Брюсова. Вот кончился гоголевский праздник. По Пречистен­скому бульвару самодовольно проходит один из почетных его участников, актер Южин. Блестящий цилиндр так и лоснится над бритым лоснящимся лицом. Московские миры соприкасаются. Скромный дом Шереме­тева в Шереметьевском переулке и чудовищные хоромы Морозо­ва на Воздвиженке. Обильная житница «Русского архива» и золоченый орех издыхающих «Весов». Строгое творчество рухнет завтра в общую могилу. Осенью ждут Льва Толстого.
Ну, что ж. Я могу с ним познакомиться… А зачем? И так жутко внимать увлекательным рассказам П.И. Бартенева: точно слу­шать великолепную панихиду над самим собой. Близится эпоха войн и военных слухов.
*
Я уже начинал входить в моду, и в этот приезд богатый еврей-петербуржец пригласил меня на чай. В роскошной столо­вой закуски, ликеры, фрукты. Все хорошо, но не хватает чего-то. Как будто дует из углов и на стенах паутина; все, кроме меня, евреи. И между ними сознавал я себя каким-то обсосанным ле­денцом.
Семья Садовского; друзья, сослуживцы, соседи отца. Публикуется впервые
*В январе 1911 года, приехав ненадолго в Петербург, я решил во что бы то ни стало побывать у Розанова. С бьющимся сердцем взялся я за телефон. — «Кто говорит?» — «Василий Васильевич, вы меня все равно не помните, я нижегородец, с вами в переписке. Позвольте вас посетить». — «Да цель-то посещения какая?» — «Никакой, просто увижу вас». — «Ну, приходите вечером».
В девять часов я был на Звенигородской, Розанов встретил меня в передней на пороге кабинета с серьезным видом, с неприветливым лицом. Едва я заговорил, он широко улыбнулся и ввел меня в кабинет.
Не понимаю, как это могло случиться: в час с небольшим рассказал я всю свою жизнь. Выслушав меня, Розанов заметил: «А вы человек с характером». Весь вечер вспоминал он Нижний, Покровку. Черный пруд. В Розанове я нашел ту задушевную нежность, что пленяла меня в статьях, его ребяческие жесты, шаловливая походка. Ни дать, ни взять переодетый гимназист. Василий Васильевич подарил мне несколько своих книг,  ласково проводил меня и поцеловал на прощание.
В «Уединенном» есть отрывок »Голубая любовь», где упоминается о бывшей невесте Константина Леонтьева, 3. Я. Остафьевой, важной даме, начальнице Нижегородского Мариин­ского института. Из двух ее дочерей одна и была голубою любовью «рыжего Васеньки», как звали Розанова одно­классники.
*
Прежде я любил Розанова почти до обожания. Соловьева же не очень. Теперь наоборот. Соловьеву я многим обязан, особенно последнее время. Его могила видна из моих окон. Он действенно помогает мне. Respice finem [ред. — делаешь, так делай и смотри на конец.] Сравни конец Розанова с концом Соловьева и многое уяснится. Розанов строил свое ветхозаветное счастье на семье — семья его шумно распалась еще при жизни отца. Все его учение — импровизационная чепуха, последователи его — Зубакины и т. п. наглые идиотихи. У Соловьева — стройная христианская система в соответствии с жизнью. Никогда Соловьев, доживи он до 1917 г., не унизился бы так, как Розанов. Да что Розанов — на пробном камне православия даже Пушкин оказывается — так себе. Поэт — и только. Блестящий стиль у таких писателей как Пушкин или Розанов — чешуя на змеиной коже. Привлекает, отвлекает, завле­кает. А как в настоящий возраст войдешь, вся пустота их сразу откроется.
****
Автор: Б. А. Садовской. Впервые опубликовано в «Новом журнале», №133, 1978.


Архив:

 

 

Оставьте комментарий