В июне месяце 1914 года мне пришлось побывать в Оптиной Пустыни, Калужской губернии, известной широким образованным кругам русского общества по биографиям Гоголя, Достоевского, Константина Леонтьева и Льва Толстого.
Моим чичероне по осмотру монастыря был Иван К., молодой послушник из крестьян села Колодезского Елецкого уезда Орловской губернии, где было имение моего отца.
При последнем свидании мы с ним условились, что в случае моего приезда в Оптину, я его тотчас же вызову, а он проведет меня к старцам, которые в то время подвизались, и покажет все достопримечательности монастыря.
По прибытии в Оптину в 1914 году я, между прочим, обратился к нему с просьбой познакомить меня с монахом, который хорошо помнит и может подробно рассказать обо всех обстоятельствах последнего предсмертного посещения Львом Толстым Оптиной Пустыни в ноябре 1910 года.
Во исполнение этой просьбы, на третий день пребывания в монастыре, мой земляк повел меня представиться пожилому высокообразованному иеромонаху (бывшему профессору университета), заведующему обширной монастырской библиотекой. Когда я высказал ему свое заветное желание из уст беспристрастного очевидца узнать все подробности пребывания Толстого перед смертью в 1910 году, он вызвал к себе в библиотеку того монаха, который в то время, по приказанию Архимандрита, должен был следить за каждым шагом Толстого, и обо всем тотчас ему докладывать.
В присутствии отца библиотекаря, нас двоих с моим чичероне, и еще двух старых иеромонахов, случайно зашедших в библиотеку, вновь прибывший пожилой монах рассказал следующее (передаю его рассказ своими словами, но за точность его содержания ручаюсь):
О приезде Толстого к нам в Пустынь мы были предупреждены заранее. Часа за три до его прибытия полиция известила нашего Архимандрита, что Толстой в ночь выехал из Ясной Поляны и, согласно полученным сведениям, направляется к нам. Очевидно он был под строгим надзором полиции, и за каждым его шагом следили. Тотчас же отец Архимандрит вызвал меня и еще двух монахов, и велел нам встретить Толстого у парома и, как только он переправится на монастырскую сторону, неотступно за ним следовать, имея в виду, что ему, как отлученному от церкви, воспрещен вход в монастырь; поэтому он должен быть задержан в ворогах, если вздумает войти. Кроме того Архимандрит приказал предупредить игумена Скита о возможном посещении Толстым старца Иосифа, ныне покойного, у которого Толстой бывал раньше, до отлучения, предоставляя ему самому по соглашению со старцем решить — допускать ли его в Скит или нет.
Мы увидели Толстого часов около 11 утра, когда он, пройдя пешком путь в 4 версты от города Козельска до нашего монастыря, с котомкой за плечами спускался к парому. Ступив на наш берег реки, он по-видимому, с большим трудом стал подниматься по крутой тропинке, ведущей от реки к главным воротам монастыря и к монастырской гостинице. Он прошел совсем близко от нас, и мы по лицу его ясно увидели, что он чем-то глубоко расстроен. На небольшом расстоянии мы пошли за ним следом, и довели его до входа в монастырскую гостиницу. От отца гостиничника, который его встретил, мы узнали, что он взял небольшой номер, заказал самовар и просил нанять нарочного верхового, чтобы отвезти письмо его сестре, М. Н. Толстой, монахине Шамордицского женского монастыря, верстах в десяти от Оптиной.
Оставаясь далее в монастырской гостинице, я узнал, что Толстой написал записку, передал ее нанятому верховому, закусил, выпил чаю и лет отдохнуть. Часам к 4 дня он проснулся, оделся, вышел из гостиницы и медленно, в глубокой задумчивости, минуя ограду монастыря, пошел через лес по тропинке, соединяющей гостиницу со Скитом. Я пошел издали за ним следом, стараясь быть незамеченным. Из-за деревьев наблюдали за Толстым и другие монахи.
Таким образом, Толстой дошел до ворот скита, пробрался через толпу паломников, ожидавших выхода старца Иосифа, вошел в скит, и мимо цветников медленно пошел по направлению к келье старца. Когда он подошел к двери, отделявшей его от внутренних покоев старца, заметно было издали, как он остановился в раздумье и стал колебаться. Рука его взялась за скобу двери; нужно было сделать совсем маленькое усилие, чтобы ее повернуть и открыть дверь. Толстой стоял минуту или две, потом махнул рукой и быстрыми шагами вернулся в гостиницу. Следуя приказанию Архимандрита, я шел за ним следом. Примерно через двадцать минут или полчаса он пошел в скит вторично, по дороге несколько раз останавливался в нерешительности. Видно было, что в нем происходила мучительная внутренняя борьба. Как и в первый раз он подошел к самой келье старца Иосифа, взялся за скобу двери, постоял в раздумье несколько дольше, чем в первый раз, и вернулся в свой номер в гостинице. Опять прошло полчаса или больше. Он вызвал отца гостиничника, спросил его не вернулся ли нарочный из Шамордина, потребовал второй раз самовар и что-то писал.
За это время, как я потом узнал, к старцу Иосифу вошли несколько наших старцев и умоляли его, если Толстой в третий раз подойдет к двери его кельи, выйти к нему навстречу и тем помочь ему победить к себе беса гордыни, который держит его в своей власти, и не дает ему стать на путь покаяния и возвращения в лоно Православной церкви. Старец глубоко задумался, перекрестился и сказал: «Да свершится над ним воля Божья. Если содеянные им кощунства против православных святынь не превысили меры Божьего долготерпения, то он сам войдет ко мне и покается, как блудный сын в Евангельской притче. Если же он в своем безумном ослеплении сотворил хулу на Духа Святого, то, по слову Евангельскому, ему нет спасения в будущем веке. Над ним ныне свершается суд Божий».
И вот, наконец, Толстой в третий раз пошел по той же тропинке к старцу Иосифу. Он останавливался по дороге почти каждые два шага. Как и в первые два раза он взялся за скобу двери с очевидным намерением войти к старцу, но мне как наблюдателю ясно было, что сила дьявольская преграждает ему путь спасения, а он не в силах ее побороть. Сколько времени простоял Толстой у кельи старца, точно сказать не могу. Все мы, монахи, кто видел эту сцену, горячо молились, чтобы Господь над ним смиловался, допустил его принести старцу покаяние и вернуться в лоно Православной церкви. Но Бог судил иначе. Толстой внезапно прервал раздумье, энергично махнул рукой и быстрыми шагами пошел в гостиницу, куда уже по его следам приехали «столпы толстовства», дочь Александра Львовна и любимый ученик В. Г. Чертков, а измученный, ослабевший от внутренней борьбы старик отказался от своей воли и отдался всецело им в руки.
На этом закончился рассказ оптинского монаха, переданный мне в присутствии трех уважаемых старых монахов, которые подтвердили мне достоверность всего вышеизложенного.
Этот рассказ подтверждает появившиеся ранее в литературе о Толстом догадки, что Толстой ушел из дому тайком не потому, что скрывался от жены Софьи Андреевны, а потому, что скрывался от дочери Александры Львовны и Черткова, имея в виду отречься от своего еретического учения и примириться с Православной церковью. Этого «апостолы толстовства» допустить никак не могли, почему, заметив колебания дряхлого старика, взяли его под строжайшую опеку и контролировали каждый его шаг. Характерно, что они так опасались дальнейшего его пребывания в Оптиной Пустыни в непосредственной близости от старца Иосифа, которого Толстой очень почитал, что поспешили его увезти, не позволив ему дождаться приезда сестры Марии Николаевны, которую он вызвал письмом из Шамординского монастыря. Они справедливо опасались, что Мария Николаевна со своей стороны горячо поддержит в брате мысль о покаянии и возвращении в веру отцов.
В дополнение к вышеизложенному рассказу очевидца-монаха, считаю уместным привести еще один эпизод, имеющий отношение к предсмертной агонии Толстого на станции Астапово, описанный в воспоминаниях отца Василия Шустина об оптинском старце Варсонофии.
Со слов старца Варсонофия, которого он близко знал и глубоко почитал, отец Василий сообщает, что когда в Оптиной было получено известие, что Толстой умирает на станции Астапово, то старец Варсонофий попросил благословения у отца Архимандрита и у старца Иосифа немедленно выехать туда с запасными дарами, и попытаться исповедовать его, и приобщить Святых Таин, полагая, что все поведение Толстого в Оптиной свидетельствует о его стремлении покаяться и примириться с Церковью. Архимандрит и старец Иосиф отговаривали его ехать в Астапово, высказывая свое убеждение, что это дело безнадежное.
Все же старец Варсонофий настоял на своем и поехал в Астапово. Когда он туда прибыл, Толстой еще был жив, и находился в отдельной комнате в станционном здании. Старец попытался войти в комнату умирающего. Вышедшая ему навстречу дочь Толстого, Александра Львовна, наотрез отказалась допустить его к отцу на том основании, что появление старца с Дарами может его взволновать и ускорить конец.
В тех же воспоминаниях отец Василий отмечает, что Александра Львовна, впоследствии описывая в газетной статье последние минуты отца, говорит, что какой-то «попик» с Дарами в Астапове усиленно добивался, чтобы его пустили причастить умирающего и что она, конечно, ему отказала, возмущенная его недомыслием и бестактностью.
Если вдуматься во все описанные выше подробности предсмертного пребывания Толстого в Оптиной Пустыни, то невольно возникает вопрос: неужели этот труженик, этот добросовестный и неутомимый искатель правды заслужил вечное осуждение? Это совершенно не мирится с упованием на безмерное милосердие Божие, и противоречит четвертой заповеди блаженства, которая гласит: «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся». Будем же надеяться, что Вечный Судия, взвесивши на весах Божественного правосудия все его добрые и злые дела, вынесет ему оправдательный приговор, ибо добрые его чувства, мысли и дела должны намного перевесить злые. (Париж, 20. 09. 1958.)
****
Опубликовано: Журнал «Грани», №47, 1960
Дополнительные материалы:
Архив:
Елизавета Фокскрофт. Моя встреча с Александрой Львовной Толстой
http://muzeemania.ru/2018/12/17/%d0%bb%d0%b5%d0%b2-%d1%82%d0%be%d0%bb%d1%81%d1%82%d0%be%d0%b9_%d0%bd%d0%b8%d0%ba%d0%be%d0%bb%d0%b0%d0%b9-%d0%b1%d0%b5%d1%80%d0%b4%d1%8f%d0%b5%d0%b2/