Красивая, спокойная, волевая, умная и все замечающая, с цепким взглядом и умом, она не сидела, а восседала в кресле, нет, лучше и сказать по-старинке: в креслах, — но во всем облике ее не было ничего археологического, была непринужденная свобода, была воплощенная традиционность, роднящая наше время с временами Пушкина и Екатерины, Достоевского и начала века…
Первое же впечатление, сразу, при первой же встрече: умная, очень умная старая русская барыня. О, отнюдь не в «сословном» или в ограничительном смысле этого слова. В самом прямом и точном: вот такими строилась наша жизнь и наша культура. Вот такие хранили ее традиции, ее устойчивость, ее цветение. Культура — явление многосложное. Жизнь — явление еще более неохватное. И создавались они, и жили, — а в особенности в России девятнадцатого и двадцатого века, России по самой своей сути апокалипсической, России предгрозья, — создавались и жили жизнь и культура и революционерами, и мистическими анархистами, и просто бунтарями, и охранителями, и либералами. Многое было, многого уже нет, но было всякое. Но меньше всего было у нас вот этого коренного, в психологическом отношении характеризуемого непередаваемо-русским соединением, казалось бы, несоединимых слов: меньше всего было у нас либерально — консервативного начала жизни, того по-европейски уравновешенного и спокойно-прогрессивного начала, которое должно в каждом обществе закреплять достигнутое в поисках и охранять и сохранять ценнейшее в прошлом.
Тыркова-Вильямс Ариадна Владимировна, 1898
Может быть, пристрастие Ариадны Владимировны Тырковой — в умудренные годы ее жизни — к Пушкину, ее многолетняя работа над капитальной биографией этого умнейшего русского гения — «Жизнь Пушкина» — и объясняется органическим влечением к гению русской культурно-исторической гармонии, к чуть ли не единственному нашему «либералу-консерватору» в русской литературе.
Ариадна Владимировна и была вот такой редкой в нашей жизни представительницей консервативного либерализма или либерального консерватизма. А как такое начало важно и целительно!
Наши гении были почти все неспокойны, мучительно-стремительны, наша культура металась в почти судорожных поисках правды-истины, и даже те, кто, казалось бы, был по природе взглядов своих консервативен — Константин Леонтьев, например, — по свойству своего характера были скорее бунтарями и анархистами. И вот—редкая, драгоценная черта А. В. Тырковой; сочетание разумного, уравновешенного либерализма—не останавливающегося перед открытой оппозицией, перед уходом и в подполье, если это нужно — и внутреннего устойчивого консерватизма. Необычайная привязанность не только к духу, но и форме культурной и государственной традиции. Это сказывалось и в языке. Боже мой, как ненавижу я интеллигентский, вымоченный в известковой воде обескровленный, вялый, ничего не говорящий язык! Ариадна Владимировна говорила тем сочным языком, каким говорит наш народ, каким умели говорить наши писатели, выросшие в помещичьих усадьбах, соприкасавшиеся не с городской улицей, а исконным народом словотворцем. Язык А. В. Тырковой был по-русски прост, меток, точен, наблюдателен и цепок.
«Либерализм-консерватизм» не мешал чуткому прислушиванию ко всему новому, что казалось ей на потребу: одной из последних статей почти девяностолетней А. В. Тырковой была статья о «Докторе Живаго», а на девяносто втором году жизни Ариадна Владимировна с огромным интересом прослушала всю «Поэму без героя» Ахматовой и восторгалась и языком, и замыслом, и формой этой сложнейшей поэмы. Выросшая в эпоху всеобщего преклонения перед Надсоном и Гаршиным, подруга по средней школе Надежды Константиновны Крупской, сама отдавшая дань преклонения русской сердобольной литературной традиции восьмидесятых годов, — Ариадна Владимировна интересовалась не только Пастернаком, но и такими самоновейшими поэтами и прозаиками, как Осип Мандельштам и Николай Заболоцкий, беседовала и с зарубежными авторами — читала их прозу и стихи, иногда умело и метко подмечала их слабые места, жила до конца своих дней, до самой затянувшейся на год своей смертельной болезни, — полной напряженной жизнью.
И не только в области литературной. Ведь в Ариадне Владимировне всегда жили две души: душа политической деятельницы-общественницы и душа литератора. Мне не хочется говорить о ее общественно-политической и литературной биографии подробно: об этом писали люди, более осведомленные, более знакомые со всеми этапами большой жизни покойной.
*****
Родилась 26 ноября 1869 года в старинной новгородской помещичьей семье. Даже псевдоним свой, под которым часто публиковала свои статьи и свою прозу, А. В. Тыркова взяла от имени родового имения «Вергежи» — «Вергежский». Гимназия, где подругами А. В. были Н. Крупская и Лидия Давыдова (1) , дочь известного виолончелиста — композитора, приятеля и сотрудника Антона Рубинштейна, будущая жена известного экономиста Туган-Барановского, и Вера Черткова, в будущем жена начальника Генерального штаба Е. А. Гернгросса. Математическое отделение Высших женских курсов, на которых, впрочем, А. В. пробыла один год — вышла замуж за инженера, талантливого кораблестроителя А. Н. Бормана. Брак не был ни счастливым, ни долгим. И, разведясь, Ариадна Владимировна впервые стала на путь профессиональной писательницы и журналистки.
В эти же годы начинается сближение Ариадны Владимировны с представителями нашей либерально-прогрессивной интеллигенции, закончившееся не только выступлением в конституционно-демократическую партию, но и избранием А. В. Тырковой в число членов Центрального Комитета этой партии. По поручению «Союза освобождения», тайной политической организации, А. В. Тыркова принимает участие в контрабандной переброске через Финляндию тиража журнала «Освобождение» (издававшегося в Штутгарте П. Б. Струве).
Тыркова-Вильямс Ариадна Владимировна, 1901
На границе Финляндии А. В. Тыркова и проф. Е. В. Аничков, взявшийся вместе с нею доставить тираж журнала из Финляндии в Россию, были пойманы полицией и арестованы. Ариадне Владимировне, осужденной за контрабандный провоз противоправительственной литературы (в 1904 году) на два с половиной года тюремного заключения, удалось бежать в Швецию, а оттуда в Штутгарт. Там, в редакции «Освобождения», она и познакомилась со своим вторым мужем, новозеландским филологом и корреспондентом лондонского «Таймса» — Гарольдом Вильямсом. Затем — переезд в Париж, встречи с Максимилианом Волошиным и рядом русских писателей, художников, общественных деятелей. Возвращение — после манифеста 17 октября 1905 года — в Россию, работа в печати — в газетах и журналах, частое общение со всеми тогдашними общественно-политическими и литературными деятелями, деятелями театра и искусства, учеными, публицистами. В числе знакомых Ариадны Владимировны — Мережковский и Гиппиус, Вячеслав Иванов и Брюсов, Бунин, Зайцев, Блок, Ахматова, Борис Садовской, Чулков, Максимилиан Волошин, Гумилев, Сологуб и Чеботаревская, Алексей Толстой, Кузмин, Розанов, Андрей Белый, Ольденбург, Тарле, Корнилов, П. Б. Струве, С. Л. Франк, Туган-Барановокий, — не говоря уже о деятелях кадетской партии. Работа в таких журналах, как «Нива», «Русская Мысль», «Вестник Европы», в таких газетах, как «Речь», «Русь», «Русская молва»; наконец, издание книг: романов «Жизненный путь» и «Добыча», книги рассказов, книги «Анна Павловна Философова и ее время» и очерков «Старая Турция и младотурки», написанных в результате поездки с мужем в Константинополь: Гарольд Васильевич был послан в Турцию лондонской газетой «Морнинг пост».
Война 1914-1918 гг. Ариадна Владимировна едет на фронт с санитарным отрядом Петроградской городской Думы. Война еще более укрепляет патриотическую и национальную настроенность А. В. Тырковой. И когда революционные красные знамена заполыхали на русских просторах, Ариадна Владимировна не поддалась общему разливу чувств, не поддалась горячке революционной весны. Уже и до революции никак не симпатизировавшая революционно — социалистическим настроениям значительной части русской интеллигенции, она — при свидании с Лениным в Женеве, куда приехала повидаться со своей школьной подругой, — затеяла с Ильичем горячий спор о марксизме-социализме. Провожая затем Ариадну Владимировну до трамвая, Ленин усмехнулся в усы: — Таких, как вы, мы скоро будем вешать на фонарях.
— Это мы еще посмотрим, — улыбнулась в ответ Ариадна Владимировна. После революции, избранная гласным в Петроградскую городскую Думу, Ариадна Владимировна сохраняет стойкость и уверенность в своей правоте среди клокочущего надеждами на близкий земной рай социалистического большинства Думы. Всегда спокойная, уравновешенная и насмешливая, А. В. Тыркова умеет хорошо использовать малейшую промашку своих политических противников в Думе. Когда социалисты выдвигают в число членов Санитарной комиссии городской Думы Марию Спиридонову, всячески выхваляя ее подготовленность к городской санитарной работе, а революционные заслуги и страдания при старом режиме:
— Помилуйте, ее ведь изнасиловал жандармский офицер, — Ариадна Владимировна с невозмутимым спокойствием удивляется:
— Я не знала, что именно этим наши социалистические товарищи определяют пригодность кандидата для работы в санитарной комиссии…
*****
С 1918 года А. В. Тыркова в эмиграции. Бесконечная и труднейшая работа по ознакомлению Запада, в особенности Англии, с действительным положением вещей в революционной, а затем большевистской России. Работа неблагодарнейшая, ибо наталкивается на слепой и недальновидный национальный мелкотравчатый эгоизм тогдашних правительств Запада. Ведь и теперь еще царят те же недальновидность и эгоизм, а тогда, положение было еще более безнадежным.
И все-таки А. В. не складывает рук, борется, выступает, пишет. А пишет она до конца дней. Пишет в газетах и журналах зарубежья, пишет книги по-английски, пишет и выпускает два тома «Жизни Пушкина» и два тома воспоминаний — «То, чего больше не будет» и «На путях к свободе», пишет книгу о русском фольклоре, вышедшую, увы, только в журнальной публикации «Возрождения». Политическая публицистика, защита России и ее чести, защита русской культуры, — А. В. Тыркова до конца остается бойцом за Россию, за ее достоинство, за ее славу.
Познакомился я с Ариадной Владимировной после ее переезда в Америку, в 1951 году. Красивая, спокойная, волевая, умная и все замечающая, с цепким взглядом и умом, она не сидела, а восседала в кресле, нет, лучше и сказать по-старинке: в креслах, — но во всем облике ее не было ничего археологического, была непринужденная свобода, была воплощенная традиционность, роднящая наше время с временами Пушкина и Екатерины, Достоевского и начала века. Да она, Ариадна Владимировна, подростком знавала Достоевского — встречалась с ним. Встречалась с Гончаровым, — и была для нас каким-то живым соединительным звеном, живой и мертвой водой русской культурной традиции, соединяющей Достоевского с Заболоцким и Пастернаком, и нас, говорящих с нею и слушающих ее рассказы и воспоминания, с эпохой величайшего напряжения нашей культуры: с временем Достоевского и Толстого.
Вот совместное выступление — в Вашингтоне — на вечере памяти Ремизова и Добужинского. Тихий, слабый старческий голос. Но напряженное внимание слушателей возмещает физическую слабость звука. И перед слушателями — живые образы не только творческих обликов, а и просто знакомых, хорошо знакомых людей, людей повсечастно встречавшихся и знаемых вот так, как мы знаем соседей. И все это — великолепным и крепким русским языком, который умеет одним словом определить, влепить характеристику, обрисовать. И — это уже редкая для русских черта: ничего чересчур, всюду — мера. Ведь у нас только Пушкин да, пожалуй, Римский-Корсаков обладали этим чувством меры: остальные все были более или менее неистовы.
И когда пишущий эти строки как-то чересчурно сказал о Ремизове, Ариадна Владимировна тихо заметила: — Ну, зачем такие крайности: и слишком уж эмоционально…
У нас было много замечательного, яркого, резко и контрастно очерченного. Но как мало вот такой умной и сосредоточенной, по-хорошему барской сдержанности и умеренности. Осторожности в суждениях и поступках. И хотя мы больше всего ценим и любим неистового протопопа Аввакума, не менее неистовых Гоголя и Достоевского, вовсе неспокойных Тютчева, Толстого, Аполлона Григорьева, Лермонтова, К. Леонтьева, Блока, — но нужна ведь и осадчивостъ, успокоенность, мудрый консерватизм, закрепляющий то, что несется вскачь, что заносится иной раз и уже слишком высоко и далеко.
Умершая 12 января 1962 года в Вашингтоне большая русская женщина была не ровней указанным мною русским неистовцам, но зато — одной из малочисленных представительниц и представителей того пушкинского начала в русской жизни и культуре, которые смело могут повторить за нашим величайшим поэтом и умником его сдержанные и крепкие слова:
Да здравствуют музы, да здравствует разум! Ты, солнце святое, гори! Как эта лампада бледнеет Пред ясным восходом зари, Так ложная мудрость мерцает и тлеет Пред солнцем бессмертным ума. Да здравствует солнце, да скроется ТЬМА!
Примечания:
1. Давыдова (по мужу Туган-Барановская), Лидия Карловна, дворянка, дочь музыканта, известного виолончелиста и композитора К. Ю. Давыдова, директора Петербургской консерватории, замужем была за М. Ив. Туган-Барановским. Родилась в Москве 10 июня 1869. Окончила частную гимназию княгини Оболенской в Петербурге со званием домашней учительницы. В средине 1880-х гг. была знакома со студентом Петербургского университета Вас. Вас. Водовозовым и принимала участие в его нелегальном издательстве (литография), переведя главу из книги Туна «История революционного движения в России». При обыске В. Водовозова у него взята рукопись Давыдовой с этим переводом и письмо к нему, вследствие чего была обыскана в феврале 1887; при обыске найдены рукопись тургеневского стихотворения «Порог» и список прочитанных книг по истории революционного и рабочего движения. Привлечена к дознанию при Петербургского жандармского участка (управления/уезда) по делу В. Водовозова. Дознанием установлено, что взятая у Водовозова рукопись в части писана рукою Давыдовой, но не было доказано, что самый перевод был сделан ею. По высшему повелению от 30 янв. 1888 сделано строгое внушение. В 1892 департамент полмции разрешил допустить ее к преподавательской деятельности в народных училищах Петербургского уезда. Рано стала литературной работницей, выступив с переводом повести Мопассана «Орля» в «Северном Вестнике»; сотрудничала в биографической библиотеке Павленкова (Дж. Эллиот и Шопена), перевела книгу Уорда «Психические факторы цивилизации» и др. С основания ее матерью журнала «Мир божий» в 1892 сделалась деятельной сотрудницей его и членом редакции, руководила иностранным отделом и вела с первой книжки по ноябрь 1900 отдел «На родине»; поместила в журнальный ряд переводов беллетристических произведений, научных работ и публицистических статей, дала несколько оригинальных популярных статей по общественным вопросам; большая часть ее работ шла без подписи, иногда — под девичьей фамилией. Принимала деятельное участие в различных общественных, преимущественно просветительных, организациях, в том числе в «Союзе русских писателей», «Литературном фонде», в издательстве для народа, в устройстве чтений для рабочих Путиловского завода, Шлиссельбургского тракта. Умерла 22 дек. 1900 в Петербурге.
*****
Автор: Борис Филиппов, 1963
Станьте ДОНАТОМ проекта. Сделайте добровольное перечисление в размере 100 рублей для развития журнала об искусстве.
Наведите камеру смартфона на QR-код, введите сумму и произведите оплату.
При согласии ваша фамилия, как благотворителя, появится в разделе: «Донаты»
