Рашель Мироновна Хин-Гольдовская «Очарованье старых дневников»
Владимир Соловьев в Италии
20 июня 1903. Париж.
Сегодня за чаем Надежда Евгеньевна рассказала и просила меня записать прелестный эпизод из своего раннего знакомства с Влад. Серг. Соловьевым. Это было в 1878 или 79 году. Отец Н. Е. — Евгений Венцеславович Пеликан, бывший в то время директором Медицинского департамента, захворал и отправился на продолжительный отдых в Италию. Его сопровождали: Над. Евг., подруга ее Манечка Трапп, камердинер, и доктор Штейнберг, один из бесчисленных «proteges» Пеликана.
Путешествие шло терпимо, пока в Италии к ним не присоединился Влад. Серг. Соловьев. А случилось это так. Влад. Серг. проигрался в пух в Монте Карло. У него в кармане оставалось два франка, и он решил обратиться к русскому консулу в Ницце, рассказать откровенно, в чем дело — и просить денег на дорогу в Россию. Уходя из казино, он купил две чудные розы у хорошенькой цветочницы, вдел их в петлицу сюртука и отдал цветочнице последние два франка. Та, пораженная щедростью прекрасного иностранца, не переставала приседать, награждая его всеми титулами, пока он не скрылся из глаз. Представ пред ясные очи русского консула, он чистосердечно покаялся в своем беспутстве и просил дать ему денег на дорогу до Москвы или Петербурга, обещая немедленно вернуть всю сумму.
— У меня сейчас нет ни сантима, господин консул. Последние два франка я отдал за эти розы.
Консул поглядел на него, как на сумасшедшего.
— Кто же здесь платит по франку за розу, — воскликнул он. — Это Бог знает что! Скажите, — продолжал он после краткой паузы, — вы не состоите в родстве со знаменитым историком Соловьевым?
— Я его младший сын, — скромно ответил Влад. Серг.
Консул был, очевидно, потрясен…
— У такого отца и такой легкомысленный сын, — произнес он, качая головой, но уже гораздо приветливей, — и выразил готовность помочь молодому человеку. Не сомневаясь в его талантах, но не доверяя твердости его характера, консул предложил дать ему билет до Вены, где его встретит чиновник русского посольства, который ему вручит билет до Москвы и некоторую сумму на содержание.
Этот план не понравился Влад. Серг. и он сказал, что будет себя чувствовать как в карцере. Тогда консул предложил ему обратиться к кому-нибудь из русских знакомых и дал ему «лист» пребывающих в Италии россиян. Увидав, что в Неаполе находится с дочерью Евг. Венц. Пеликан, Влад. Серг. обрадовался и тут же написал ему письмо и телеграмму, предоставив консулу их отослать. В ответ был получен денежный перевод и настоятельное приглашение в Неаполь. Консул был умилен и до отъезда не переставал его «содержать», категорически отказываясь от всякого «возмещения». Так это и должно было кончиться: когда консул провел в обществе этого «легкомысленного» молодого человека три дня, он был им так очарован, что простил ему и рулетку, и цветочницу, и всё…
Таким образом, Влад. Серг. очутился у Пеликана, который встретил его как «родного».
Владимиру Сергеевичу было тогда 23 года. Над. Евг. говорит, что он был так божественно красив, что ни один человек не мог пройти мимо него, не оглянувшись… Остроумен, очарователен, добр и обаятелен так, что пленял всех одним своим появлением. Уже тогда, в юноше, чувствовалось это присутствие высшей силы…
Манечка Трапп, конечно, сейчас же в него влюбилась. Зато доктор Штейнберг возненавидел Влад. Серг. с первого же разу, завидовал ему, говорил ему грубости, ревновал, что дамы за этим «пустозвоном» ухаживают, называл его «купидоном».
Из Неаполя молодежь стала предпринимать экскурсии. Собрались на Везувий. Штейнберг в этой экскурсии не участвовал, так как Пеликан не особенно хорошо себя чувствовал. Отправились Соловьев, Над. Евг., Манечка Трапп, молодой ученый Фишер и приехавший в Неаполь приятель Влад. Серг. — Калачев.
Тогда еще не было фуникулера. Ехали на лошадях, с гидами, а к кратеру поднимались гуськом, привязанные к гидам. Когда стали спускаться, Соловьев, по своему обыкновению, дал гидам вдвое больше на чай, чем остальные. Фишер рассердился: «Зачем вы это делаете, Соловьев? Теперь они к вам пристанут».
Действительно, гиды накинулись на их компанию. Они кое-как уселись в коляску и уехали. Тогда гиды окружили Соловьева и разноголосым хором протягивали к нему руки, орали, что он должен расплатиться за своих «amici». Желая их успокоить, Владимир Сергеевич отдал им все бывшие у него деньги. Итальянцы не унимались. Тогда он бросил им свой пустой кошелек, прыгнул в первую оказавшуюся подле него тележку и покатил вниз… один, без кучера! Вместо того, чтобы спускаться медленно (тропинки застывшей лавы тянутся вдоль горы капризными зизгагами), он помчался вскачь, не разбирая по близорукости дороги. Вдруг Над. Евг. заметила, что сидевший против нее в коляске Фишер очень побледнел. Она оглянулась назад и, увидав летящего вниз Соловьева, закричала:
— Боже, он сейчас… Она не успела сказать «упадет», как Влад. Серг. уже перелетел через голову лошади и лежал на земле. Все, конечно, бросились к нему. Он лежал на земле бледный, как труп, с посиневшими губами и хохотал, всхлипывая… Из его глаз струились слезы, а из разорванной вдоль всей ноги штанины сочилась кровь…
Послали вниз Фишера за Штейнбергом. Он явился разъяренный, бормоча:
— Конечно, этот болван не мог не «убиться», — и т. п. «любезные» слова. Кое-как он перевязал ногу, но, когда Фишер, Калачев и Манечка Трапп подняли Влад. Серг. и понесли в коляску, доктор не помогал. Шагом дотащились до отеля. Тут доктор объявил, что он «с этим дураком возиться не намерен» — и, точно ничего не случилось, пошел обедать. Дамы, возмущенные доктором, обедать не пошли и остались при Влад. Серг.
На другой день надо было уезжать в Сорренто. Пеликан сам осмотрел и перевязал Соловьева и позвал к нему доктора-итальянца, которому поручил за ним наблюдать. Штейнберг был в восторге, что Соловьев ехать не может и что от него, наконец, «отвяжутся»… Манечка Трапп была в отчаянии. Евг. Венц, сказал дочери: «Знаешь, это, может быть, к лучшему. Взял я Манечку Трапп на свою ответственность. Она уж слишком увлекается Соловьевым, а ведь он на ней не женится.
Все, разумеется, уехали в Сорренто, оставив при Влад. Серг. — Калачева.
Прошел день. Вдруг на двор отеля, где остановились Пеликаны, въехала коляска, в ней на матрасе лежал Соловьев, а рядом с ним сидел Калачев…
Тут уж ухаживанье за интересным больным приняло гомерические размеры. Комната его была полна цветов. Дамы от него не отходили. Евг. Венц, читал ему газеты и дремал около него в кресле. Штейнберг бесился. Лечил Влад. Серг. очень милый доктор-итальянец под наблюдением самого Евг. Венц.
Но так как безоблачных идиллий нет на земле, то в один прекрасный день в комнату Над. Евг. в слезах вбежала Манечка Трапп и на тревожные вопросы, что с ней, бросилась на шею Над. Евг. и, рыдая, стала рассказывать:
— Влад. Серг… я ему читала… Он взял меня за руку и сказал: вы такая милая… вы такая чудная… ваш муж будет самым счастливым человеком… И я прошу у вас руки…
— Тут, понимаешь, Nadine, я вся задрожала, а он… а он вдруг говорит: для моего друга Феди Калачева! Он сам не решается… Ох-ох-ох! Я вскочила и убежала… Ох, я глупая, несчастная! Что он обо мне теперь будет думать!
Когда Над. Евг. упрекала Влад. Серг. за этот «пассаж», он изумленно воскликнул:
— Да неужели она в меня влюбилась?
— Конечно.
— Не может быть! Ха-ха-ха… — и он долго смеялся своим всхлипывающим, неудержимым смехом…
А эпилог?
Манечка Трапп вышла замуж за немца и была очень несчастна. А божественный Владимир спит вечным сном на кладбище Новодевичьего монастыря, рядом со своим отцом… Но он ведь бессмертен…
*****
Автор: Рашель Мироновна Хин-Гольдовская (1863 — 1928) — русская писательница, драматург, член Всероссийского Союза писателей, Общества любителей российской словесности при Московском университете.
Дополнительные материалы:
Присоединиться к нам на FB
Помочь копейкой выжить проекту в криминальной России
Архив:
Тезис и антитезис Серебряного века: Владимир Соловьев и Фридрих Ницше
http://muzeemania.ru/2019/10/15/%d1%83%d1%81%d0%b0%d0%b4%d1%8c%d0%b1%d0%b0-%d1%83%d0%b7%d0%ba%d0%be%d0%b5-%d0%bb%d0%b5%d0%ba%d1%86%d0%b8%d1%8f-%d0%b5%d0%b2%d0%b3%d0%b5%d0%bd%d0%b8%d1%8f-%d1%80%d0%b0%d1%88%d0%ba%d0%be%d0%b2/