Уже более двадцати лет в Музее Москвы хранится наш семейный архив, переданный туда моей мамой В.Л.Миндовской. Среди отцовых рукописей и других документов и материалов в нем сохранились более шестидесяти никому не известных рисунков замечательного художника Льва Федоровича Жегина (1892–1969), сына выдающегося архитектора Ф.О.Шехтеля. Все эти работы были подарены Жегиным моим родителям в 1950–1960-е годы.
****
А начинались их знакомство и дружба вот как. Наш старенький дом, окруженный большим садом и утопающий летом в зелени, стоял метрах в пятидесяти от того места, где до сих пор на свет божий выскакивают из туннеля электрички метро между «Партизанской» и «Измайловским парком». Зимой мы с братом надевали лыжи у самого крыльца, а через десять минут уже катались с горок Оленьего пруда. В то время этому оригинальному двухэтажному строению с куполообразной крышей и декоративной башней было лет шестьдесят. Построила его в 1902 году на свои деньги папина бабушка, акушерка, рано овдовевшая Прасковья Максимовна Тарасова (Боголюбова).
Время превратило строение в теремок, набитый родственниками и подселенцами. А верхнюю комнатку с балконом родители часто сдавали на лето кому-нибудь из знакомых. Некоторое время жил там вернувшийся из тюрьмы Даниил Андреев, сын Леонида Андреева, с супругой художницей Аллой Александровной. Д.Л.Андрееву не разрешали проживать в Москве, и он, совершенно больной, вынужден был скитаться по домам отдыха и поездкам на теплоходе, не имея своего дома. Вот в промежутках между очередными странствиями они и приезжали к нам. Лежа на раскладушке на нижней террасе, он выверял рукопись книги «Роза мира».
Мама рассказывала, что еще до моего рождения мансарду снимали две известные теософки — вдова Бальмонта со своей родственницей и компаньонкой Анненковой. Своей клюшкой Екатерина Алексеевна обычно отодвигала собеседников на почтительное расстояние, опасаясь, как бы не нарушили ее ауру. И любила говорить, что Бальмонт не писал стихов, пока в юности не выпал случайно из окна второго этажа. Тут в нем и пробудился поэтический дар.
Дом наш всегда был богат стихами и творческими личностями. Жили все бедно, но ровно. Сбор компании в 50-е годы по выходным или в праздники украшали простые бутерброды с килькой и кружочками вареного яйца, бутылка «Столичной», отварная картошка да банка шпрот, если не бычки в томате. Затем чай на террасе с самоваром в саду. К чаю варенье, дешевая халва, мармелад, соломка и традиционная «измайловская ватрушка», которую готовила моя мама. А сразу после чая начиналось чтение стихов, или «стихийное бедствие», как мы с братом по озорству молодости называли этот процесс.
Мои родители, поэт Лев Михайлович Тарасов и Валентина Леонидовна Миндовская, до войны оба работали в Третьяковской галерее экскурсоводами. С 1948 года до выхода на пенсию отец прослужил в издательстве «Искусство». Им отредактировано свыше 100 книг по различным вопросам русского и советского искусства, а также издан ряд трудов о русских художниках. Мама — художник, работала в этом же издательстве с 1955 по 1968 год графиком-иллюстратором.
Лев Тарасов (1912–1974) писал стихи с самого раннего детства, но напечатать их при жизни ему так и не удалось. Он рожден был для поэзии, но пришлось быть экскурсоводом, редактором и даже солдатом. Белобилетник по зрению, он попал на фронт лишь в 1943 году, когда уже забирали всех подряд, и воевал до победы. Награжден двумя боевыми медалями: «За победу над Германией» и «За взятие Кенигсберга», где в живых от его полка осталось всего лишь несколько человек.
В молодости он увлекся сначала В.Хлебниковым, затем Андреем Белым и считал их своими учителями. Но исповедовал не «мистический», а «реалистический», как его называл, символизм.
Обходя редакции толстых журналов, он получал хорошие отзывы о своих стихах и отказ их напечатать. Ссылались то на тематику, то на нетрадиционность формы, — «белые стихи» в то время и стихами-то не считались, — уверяли, что написанное им нравится, но добавляли: «Вы же сами понимаете, что издать это сейчас невозможно». Папа, конечно, как редактор, хорошо их понимал. Неосуществимой осталась и его мечта о высшем образовании. Сыну белоэмигранта (а его отец и мой дед Михаил Иванович Тарасов перед 17-м годом метил в кремлевские прокуроры) путь в вуз был закрыт даже после войны.
И только через семнадцать лет после смерти Л.М.Тарасова три его стихотворения были напечатаны в 1991 году в Нью-Йорке в «Новом Журнале». В 2008 году удалось издать очень небольшим тиражом его первый сборник «Пестрый мир». В 2011 году появился второй — «Огонь Гераклита», составленный по сохранившимся тетрадям. Наконец в 2013 году издательством «Водолей» в серии «Серебряный век. Паралипоменон», посвященной неиздававшимся поэтам, выпущен довольно полный сборник стихотворений Льва Тарасова «Отрицательные линии», в который вошли и замечательные ранние стихи.
С Л.Ф.Жегиным отец познакомился в 1956 году или в начале 1957-го, а летом Лев Федорович с женой Варварой Тихоновной и сыном Ваней, который готовился к вступительным экзаменам в МГУ, уже жили в нашем измайловском доме. Из-за экзаменов они не могли уехать на дачу из Москвы, как это обычно делали каждое лето, и поселились у нас. После Садового кольца наша окраина казалась им чуть ли не деревней.
Небольшого росточка, очень подвижный, Лев Федорович внешне чем-то напоминал мне Чаплина, хотя в нем не было ничего смешного, упаси Бог. Но вьющиеся черные волосы, расчесанные на пробор, костюм, который, как и у моего отца, раз и навсегда принял облик хозяина, выдавали в нем художественную натуру. Ему было присуще необыкновенное внимание к собеседнику и немного смущенный, но внимательный взгляд. Мне нравилось, что от него приятно пахло скипидаром и красками. В компании он редко принимал участие в спорах или обсуждениях, ограничиваясь точными короткими замечаниями, больше слушая других.
Замечательной чертой Льва Федоровича была трогательная забота о жене и сыне, к несчастью, рано погибшем, а также о любом человеке, попадающем в сферу его общения. Как-то так получалось, что человек сразу ощущал поддержку и внимание с его стороны.
С того времени папу с Жегиным связывала большая, искренняя, многолетняя дружба. Оба Льва быстро нашли общий язык. Жегин был человек, который, вспоминая Чекрыгина, запросто называл его Васькой и мог, к слову, поведать, что Маяковский был помешан на чистоте и после каждого рукопожатия непременно долго мыл руки с мылом, которое всегда носил с собой.
Родился Лев Федорович Жегин в семье известнейшего архитектора русского модерна Ф.О.Шехтеля. Переменил фамилию в 1914 году, когда началась война с Германией, и взял фамилию матери. Учиться живописи начал в частной студии К.Ф.Юона, но затем в 1911 году поступил в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, где познакомился с талантливыми юношами: будущим художником Василием Чекрыгиным и начинающим поэтом Владимиром Маяковским.
В 1913 году Лев Жегин вместе с В.Н.Чекрыгиным оформили и проиллюстрировали книгу Маяковского «Я!». Кроме обложки, Львом Жегиным в этой книжке были созданы еще три рисунка.
С 1917 года Лев Федорович входил в объединение «Мир искусства» и принимал участие в выставках в Москве и в Петрограде. В 1921 году он вместе с В.Чекрыгиным стал одним из инициаторов создания нового объединения — «Искусство — жизнь», позже ставшего называться «Маковец». Молодые художники уговорили А.М.Чернышева, который до революции выпускал литературно-художественный журнал «Млечный путь», продолжить издательскую и редакционную деятельность.
Также читать
Презентация книги Веры Калмыковой «Лев Жегин. Мистика искусства»