Ирена Желвакова. Музей Александра Герцена. Нежданные раритеты

Ирена Желвакова.
Музей Александра Герцена. Нежданные раритеты

Разве не чудо, что через полтора столетия рукописи, книги Александра Герцена — все эти редкости, пережившие непростые времена и дальние расстояния, — сосредоточились в небольшом староарбатском особнячке, где некогда нашел себе семейное пристанище (1843–1846) сам их владелец.
Вот уже более сорока лет, как на Сивцевом Вражке, где прошли самые возмужалые и деятельные годы молодого автора «Кто виноват?», обосновался его музей.
Вопрос о комплектовании и доступе музейных сотрудников в семейные собрания за рубежом, казалось бы, неразрешимый в эпоху холодной войны, в том числе по причине полного неприятия потомками Герцена советского порядка, был успешно решен путем человеческих контактов. И в этом беспримерном подвижничестве и служении памяти предка огромная роль принадлежала бескорыстным дарителям: правнучке писателя москвичке Наталье Петровне Герцен (1917–1983) и ее французскому кузену г-ну Леонарду Ристу (1905–1982), о чем не раз с благодарностью и нескрываемой восторженностью рассказывалось в периодической прессе и других изданиях тех лет1.
С 1987 года, на заре «перестройки», у Дома-музея появилась новая возможность установить потерянные контакты с потомками А.И.Герцена.

А.И.Герцен и Н.П.Огарев. Фотография братьев Майер. Лондон. 1861

Собранные нами в Швейцарии и во Франции в 1992–2004 годах уникальные материалы Герцена, Огарева и их ближайшего окружения (около трехсот единиц хранения из собраний семьи Сержа Герцена и праправнука писателя Жан-Пьера Риста), также влившиеся в музей, позволили значительно обогатить уже существующий в Гослитмузее с 1934 года герценовский мемориальный фонд и обнаружить раритеты, казалось бы, исчезнувшие навсегда2.
И вправду, эти принесенные музею дары сыпались как из рога изобилия. Зарубежные потомки Герцена щедро открывали для нас своеобразную terra incognita, этот бесценный кладезь за семью печатями.
Что же касается надежд на новые находки — вопрос даже не возникал. Казалось, наследие Герцена давно нашло свое успокоение в государственных собраниях — музеях и библиотеках.
Но вот фортуна дарит невозможное… «Колокол» (1857–1867), «смолкнувший на время», как оповещали издатели своих читателей в последнем номере газеты от 1 июля 1867 года, т.е. полтора века назад, словно зазвучал вновь.
Корректурные листы вольного издания, точнее, гранки двух номеров «Колокола», над которыми корпели Герцен, Огарев и их сотрудники, были случайно обнаружены в сегодняшней Москве и получены в дар Музеем Герцена. И это при том, что архив «Колокола» и Вольной русской типографии не сохранился, а гранки «Колокола» с дополнениями и правкой издателей вообще неизвестны.

Необыкновенная история о диалоге двух редакторов

Ветхие, пожелтевшие страницы двух номеров газеты «Колокол» (листы 194 от 1 февраля и 206 от 15 октября 1865 года) доносят до нас шелест ушедшего времени. Тончайшая, папиросная, газетная бумага еле дышит. И хотя страницы с разрывами и поздними владельческими подклейками, слабая надпись карандашом на наружном титульном листе газеты № 194 все же еще различима:
«С Чернецким3 не столкуешь — мне надобно последнюю часть, я это говорил 10 раз — достаньте и сверстайте текст во имя Иисуса Хр<иста>!»

Авторство этого обращения к верстальщикам не вызывает сомнений: рука и стиль Герцена! Эти гранки с корректорскими поправками и главное — с его наставлением Огареву и работникам типографии — дают нам возможность наблюдать процесс типографской подготовки и выпуска в свет данного номера. Заслуживает внимания, что в «корректорском поединке» с Огаревым, как подтверждает их переписка, появился совсем новый рукотворный текст Герцена.
Перелистаем лишь некоторые из писем, которыми издатели обменивались в этот сложный, трагический для них период. Напомним.
Смерть малолетних близнецов Герцена, ушедших в жесточайших мучениях в декабре 1864 года в Париже; семейные сложности (особенно в отношениях с Натальей Тучковой-Огаревой); усиливающаяся болезнь Огарева — не могли помешать срочному переводу Вольной русской типографии из Лондона в Женеву.

«Колокол». № 194 от 1 февраля 1865 года. Фрагмент. Надпись А.И.Герцена

Понятно, издателей газеты «Колокол», катастрофически терявшей свой тираж и прежнее влияние, особенно после польских событий 1863–1864 годов, привлекала близость к России. Герцен считал даже, что время для переезда на континент упущено. Встревоженно писал Огареву: надо бы раньше… Понимал, что в Париже и Женеве он узнает «в три дня больше новостей из России, чем все мы в месяц узнаем их в Лондоне» (ХХVIII, 44) *.
Увы, время, когда туманная столица притягивала, как магнит, самим фактом пребывания в ней Герцена, прошло, и уважаемому патриарху вольного книгопечатания следовало срочно действовать.
Для нового устройства типографии Женева — опорный пункт активной деятельности. Свободолюбивая, независимая Гельвеция по-прежнему центр разноплеменной демократической эмиграции, собравшейся здесь после разгрома европейских революций. Однако в этом заключена и значительная опасность, особенно со стороны враждебных Герцену «юных птенцов», нового отечественного поколения революционеров, жаждущего употребить издателей «Колокола» «пьедесталем» (XXVIII, 10) собственной пропаганды. Больше того, захватить влиятельную газету, позаимствовав деньги из Общего «бахметьевского фонда»4, что и было ими подтверждено на открывшемся в декабре 1864 года Женевском эмигрантском съезде. Разрыв был неминуем, обернувшись ярой враждебностью «молодых штурманов будущей бури» (XI, 341).

А.И.Герцен и Н.П.Огарев. Фотография братьев Майер. Лондон. 1861

10 января 1865 года Герцен, подавленный тяжестью обрушившихся на него несчастий, признавался Огареву: «…работать не могу. <…> Надеюсь, что ты мне отбираешь газеты и отмечаешь revues» (ХХVIII, 14. Письмо из Монпелье).
Понятно, печатный станок не остановишь. Не отставишь и насущные вопросы переезда.
План ребрендинга Вольной типографии, как бы мы выразились теперь, даже ее спасения, а для начала — превращения в акционерное общество с распределением функций между акционерами, приобретал крайнюю актуальность и четко реализовывался Герценом, несмотря ни на что.
12 января 1865-го Герцен наставлял Огарева: «Кто хочет акции — пусть берет у меня, кто хочет брать без имени — пусть берет без имени. Заведовать морально буду я, голландской сажей <т.е. самим производственным процессом> — Чернецкий» (XXVIII, 15).
На последнего возлагалась и корректура. Огареву доставалась самая значительная часть работы. Помимо авторского участия в газете, написания статей и составления раздела «Смесь» из массы прочитанных им газет, Огарев порой держал корректуру, особенно в отсутствие Герцена. Но так или иначе герценовское острое перо проходилось по текстам очередного сверстываемого номера. Лондонский издатель был точен и бескомпромиссен. Умел в организации и тверд в денежных расчетах. Идеологическая важность и своевременность статей выдвигались на первый план.
Предоставляя Огареву даже возможность стилистически его подправлять («поправь, как хочешь»5), он подмечал любую оплошность в общем деле. Понимал и принимал, конечно, состояние друга: участившиеся обмороки не давали Огареву «скоро работать».
В эти непростые январские дни в Лондоне как раз готовился к выходу 194-й лист «Колокола» от 1 февраля 1865 года, со знаковым и знакомым многим читателям эпиграфом-обращением «Vivos voco!» («Зову живых!»). Появиться он должен был в самые первые февральские дни6. Планировалось по-прежнему выпускать по два номера в месяц.
Герцен торопился с третьим полемическим письмом к бывшему «другу-врагу», славянофильскому лидеру Юрию Самарину. Это последнее из цикла «Писем к противнику», вместе с герценовским некрологом на смерть П.-Ж. Прудона и статьей неизвестного автора — «Освобождение крестьян в России и польское восстание», составляли главное содержание номера.
Важная анонимная статья с подписью «В-ъ» Герценом не слишком одобрена («Помещая эту замечательную по своей энергии статью, мы обязаны сказать, что не во всем разделяем мнения почтенного автора»), а Огаревым просто расхвалена. О ней Николай Платонович спешит сообщить ближайшей своей приятельнице, писательнице Е.В.Салиас де Турнемир: «…статья NN, и сам не знаю чья, из России, просто прелесть, как пробирательна <…> Склоняю колени перед этим новым неизвестным; хорошо, кабы побольше подобных»7.
Этот лист потаенной газеты, № 194, конечно, известен — давно прочитан, изучен, помещен в собрания сочинений лондонских издателей и даже воспроизведен факсимильно. Но гранки его с корректорскими поправками и наставлением издателя дают нам возможность подробного знакомства с процессом выпуска в свет этого номера. И дело не только в том, повторимся, что архив Вольной русской типографии не сохранился, а гранки, корректурные тексты «Колокола» не просто редки, а единичны8.
Перелистаем письма, которыми обменивались в эти месяцы Герцен с Огаревым, своеобразный разговор двух редакторов.

А.И.Герцен. Фотография Руэ и Лакабана. Монпелье. 1865

12 января 1865. Герцен — Огареву: «“Кол<окол>” выйдет 1 фев<раля> — куда же торопиться. Я думаю, что анекдот о цветах и о исповеди можно рассказать, прибавляя: “говорят, будто”… — важности особой нет» (XXVIII, 15). Это был совет другу упомянуть о реакции Александра II на инцидент с цветами, брошенными Марией Петровной Михаэлис9 к ногам Чернышевского во время его гражданской казни, о чем Огарев, очевидно, узнал от вятского купца И.П.Ворожцова (XXVIII, 46, 284, 393), возможного автора статьи в этом номере «Колокола», подписанной «В-ъ».
Огарев, извлекая сведения из легальных газет и журналов, разместил в «Смеси» заметку о гражданской казни Чернышевского. В письме из Парижа от 2 февраля 1865-го, когда дело дошло до корректуры номера, Герцен сообщал Огареву, уже внесшему в «Колокол» предложенный сюжет:
«Вчера я долго писал письма <…> Я поправил два-три слова да анекдот о барышне, который у тебя вышел без смысла, diе Pointe10 в том, что Ал<ександр> упомянул об исповеди» (XXVIII, 30).
Речь шла о гневных словах императора: «…эту девчонку следовало бы послать в монастырь — к кому сочувствие? …Мерзавец, которому я уменьшил 7 лет каторги, а он за это не хотел поблагодарить, причастившись святых тайн?» (XXVIII, 280, комментарий; Чернышевский вначале был осужден на 14 лет каторги).
Продолжая то же письмо, уже на следующий день, 3 февраля, в пятницу, Герцен рекомендовал Огареву: «…“Колок<ол>” посылать не нужно еще раз. Тот ли порядок вещей, другой ли — не беда, и “Смесь” оставь как есть. Я только прибавил бы одну строку к статье “Из Москвы”11 вроде: “Благодаря за присылку и вполне оценяя статьи, мы не можем сказать, чтобы соглашались с автором безусловно”. <…>
Посылаю Лизин портрет ясновельмож<ному> пану Тхоржевскому12. К Чернецк<ому> писал сегодня и ему послал совсем иной портрет» (ХХVIII, 31; выставлено точное время письма — 12 часов).
Это письмо Чернецкому не сохранилось, но речь, понятно, шла не только о фотографии дочери Лизы, но, иносказательно, о верстке и корректуре рассматриваемого номера. Не рассчитывая полностью на Чернецкого (с ним «не столкуешь»), Герцен просил Огарева сделать соответствующие поправки, прислав ему «последнюю часть».
Огарев последовал советам Герцена. Изменил, сократил текст о гражданской казни Чернышевского (ранее в «Колоколе» печаталась «Сенатская записка по делу Чернышевского») в части «анекдота о барышне»; сделал чернилами небольшую грамматическую правку, не забыв в последний момент и рекомендованную вставку («говорят», правда, без слова «будто»). Эта вставка рукой Огарева чернилами (вместе с другими его грамматическими правками) так и осталась в данном экземпляре с несколькими карандашными поправками, сделанными, очевидно, Чернецким.
Однако в продолжении письма к Огареву 3 февраля, когда Герцен проходился пером по означенной корректуре, имеются строки, которые долго оставались загадочными: «Насчет твоего антр-филея13-ре-штучки — поместить можно, но это бедно, право, обстоятельства важнее, чем кажется, — теперь нам надобно выплыть. Слово “ре-штучки“ потому не отлично, что напоминает дол<горуковские> востроты».
Что за юмор на серьезную тему? Что за намек Герцена на неуместные, а порой грубоватые шутки издателя-эмигранта, мастера-памфлетиста Петра Долгорукова, кстати, отношения с которым были отнюдь не просты.
Комментаторы академического Собрания сочинений Герцена в 30-ти томах были в затруднении: какую заметку в «Смеси», составленную Огаревым, Герцен имел в виду, ибо в печати соответствующий текст отсутствовал.

«Былое и думы». Том четвертый. Женева, 1866. Титульный лист. Дарственная надпись А.И.Герцена Н.Н.Ге

6 февраля, в понедельник, «Колокол» № 194 от 1 февраля 1865 года был Огаревым получен, и он в письме к Герцену, сокрушаясь, раскручивал «корректорскую сумятицу»: «Теперь еще плохая штука (выделено нами. — И.Ж.). “Кол<окол>” пришел сегодня. В пятницу я посылал нарочного, чтобы вычеркнуть рештучку (выделено нами. — И.Ж.) и напечатать на маленьком alinea14 (для большого места не было): “А почему им так кручиниться и пр.” — Что ж ты думаешь? Чернецкий рештучку вычеркнул, а то поместил внизу под Прудоном! Хоть бы уж он приезжал показывать, если ничего не может (entre nous soit dit15). <…> Браниться — совестно, потому что браниться можно только за сознательное зло, а бешенство охватывает при корректурах ужас какое»16.
Огарев сердится, что ему не свойственно, и, несомненно, чувствует и свою вину.
Что же это за «рештучка», «ре-штучка»?
Итак: в нашем экземпляре корректуры, после фразы из «Смеси», в самом конце текста: «И это все когда в ходу (по-видимому очень оригинальный) проект об уничтожении ценсуры!» — следует непонятное предложение: «Это уже скорей рештучки, чем реформы». Именно эта фраза, своеобразная острота Огарева, не понравилась Герцену, хотя и напоминала принятый редакторский жаргон (ср. штучки, проделки, выходки и т.п.). Уточним.
В статье неизвестного автора речь идет о продолжении в 1865 году «огромных реформ», которые должны были последовать за крестьянским освобождением — о судебной и цензурной реформах. Резко критикуя правительство, автор заметки резюмирует: «Или правительство, до введения гласного суда, торопится наделать вволю беззаконий, или оно думает гласный суд свести на штуку (выделено нами.– И.Ж.), на которую с удовольствием взглянут, как на серьез, только иностранцы».
Огарев, как прекрасный стилист, любящий игру слов, поймал в тексте это неожиданное слово «штука». В ответ на одну из авторских «забавностей», бичующих примеров, изложенных в статье, после заключительной авторской фразы, Огарев, видимо, не удержался, прибавив свою ре-штучку: «Это уже скорее рештучки, чем реформы».
Фраза и впрямь была изъята Чернецким и в вышедшем в свет «Колоколе» не появилась. Однако в нашем, еще раз повторимся, редчайшем корректорском экземпляре все же осталась.
А вот типографская перестановка, проделанная корректорами, действительно запутала и привела к абракадабре.

С.П.Яремич на хуторе Ивановский. Фрагмент. 1898. Собрание И.И.Выдрина, Санкт-Петербург

Упомянутый в письме от 6 февраля герценовский текст «А почему им так кручиниться…», который Огарев предполагал поместить в «Смесь» маленьким абзацем с отбивкой, перед заметкой «П.Ж. Прудон» о кончине политика, экономиста и философа, в наших гранках вообще отсутствует. Появился этот текст в самом конце номера после статьи-некролога в результате новой переверстки только в беловом выпуске «Колокола», причем в иной редакции:
«— А отчего императрица так кручинится, что Константина Николаевича назначили председателем государств. Совета?»
Общий замысел заметки был крайне неясен17, но нам удалось, с помощью переписки редакторов и найденных гранок, подтвердить авторство этого небольшого герценовского отрывка, в чем были не совсем уверены комментаторы его сочинений (см.: XVIII, 612–613).
Самое же главное, что теперь не осталось ни малейшего сомнения ни в почерке, ни в авторской манере издателя и что в «корректорском поединке» с Огаревым появился новый рукотворный текст Герцена, начертанный им на наружном листе газеты18.
Нежданный дар не ограничился только одним этим номером «Колокола», где редакторская рука Герцена проявилась четко. Другой неизвестный текст издателя открылся на втором, также подаренном музею, осеннем листе «Колокола», № 206 от 15 октября того же, 1865 года, сошедшем с Вольного станка уже в Женеве.
К середине апреля вся редакция была уже в сборе, а Герцен с семейством обосновался в своем недавно снятом женевском доме-дворце Буассьер. Огарев присоединился к ним к середине октября.
Случай сохранил не только гранки «Колокола» № 206 за 1865 год, но и чистые листы после проделанной издателями корректуры.
Этот беловой экземпляр от 15 октября 1865 года открывался заметкой «Лжецы», в которой утверждалось, что обвинение лондонских издателей в активном участии в пожарах, «прямо или косвенно, словом или делом, через Тульчу <эмигрантскую колонию на Дунае, организованную В.И.Кельсиевым> или иное место», не имеет под собой никакой почвы и является клеветой «казенных доносчиков», которых «мы имеем полное право назвать лжецами» (XVIII, 438).
В редакционной статье катковских «Московских ведомостей» от 21 августа 1865 года (№ 183) так называемому «агентству Герцена» в Тульче приписывалось участие в поджогах, якобы организуемых издателями «Колокола». На всяческие инсинуации в рептильной печати Герцен отвечал требованием документальных доказательств, а поскольку их быть не могло, редактор «Колокола» считал необходимым «обличение лжецов» и выведение их «на чистую воду». В ряде других статей, в ответах на ругательства, доставалось и Каткову, и «катковщикам».
Получив гранки 206-го номера газеты, издатель попросил корректоров сделать соответствующие изменения. Слева чернилами, на левом поле наружного листа, Герцен написал: «NB Вместо слова Лгуны поставьте Лжецы. О казни крестьян не нужно». Речь шла о подзаголовках присланной из России анонимной статьи «Казанский заговор».

Н.Н.Ге. Распятие. 1892. Холст, масло. Музей Орсе, Париж

Лист, вероятно, уже прошел первую корректуру, ибо слова «лгуны» в нем не было. Изменения, сделанные, скорее всего, Огаревым по вышеприведенному указанию Герцена, а возможно (частично) и самим главным редактором, заключались в следующем. Оглавление было исправлено, устранены ошибки и неточности набора. Подзаголовки ведущей статьи номера «Казанский заговор (1863–1865)» (о волнениях и арестах в некоторых губерниях) были вычеркнуты карандашом, а над печатным ее заглавием (также карандашом) вставлено: «Лжецы».
Исправлено, вставлено и напечатано было далеко не все, поэтому Герцен вновь обратился к верстальщикам, написав карандашом в правом верхнем углу газеты: «Пришлите еще раз —». Затем, решив уточнить просьбу, приписал чернилами: «пожалуй, один наружный лист». Требовалась небольшая переверстка. Вышедший номер газеты учел все необходимые редакторские изменения.
Таким, нежданным образом раскрывалась история выхода в свет этого номера «Колокола» и подтверждалось авторство Герцена (см.: XVIII, 666).
В результате изучения двух гранок, где творческое вмешательство редактора-корректора не вызывает сомнений, музей располагает совсем новыми текстами — автографами Герцена. А они в наше время — уже непредставимая редкость. И передали их в Дом-музей москвичи Вита Абрамовна и Марк Наумович Закс19.
Второе приобретение музея — книга, в которой сошлись судьбы двух художников, не случайно встретившихся на дорогах истории.
Герценовское десятилетие в жизни Николая Николаевича Ге (1831–1894) ознаменовано страстным желанием художника, преклонявшегося перед своим кумиром, познакомиться с Герценом и написать «для потомства» его портрет.
Десять лет Николай Николаевич ждал этой встречи, прежде даже мечтал бежать к Герцену в Лондон, чтобы его видеть, чтобы его узнать.
«Полярная звезда», «Былое и думы» и «Колокол», начавший выходить в 1857 году, давно стали его настольным чтением. В них он черпал свободные идеи и осмысление собственной творческой судьбы.
Так, замысел «Тайной вечери» осмысливался и реализовывался художником при огромном влиянии лондонского изгнанника. Н.Ге словно впитал в себя образ Герцена и увидел его Христом в своей будущей знаменитой картине (1863).

А.И.Герцен. Фотография С.Л.Левицкого. Париж. 1865

В 1863 году они могли бы встретиться, но обстоятельства их разлучили. Просто разминулись на европейских дорогах. Н.Н.Ге вез из Флоренции в Петербург свою «Тайную вечерю». А.И.Герцен кружил по Европе в надежде там обосноваться. Во Флоренции жил его сын Александр, а в 1862 году неподалеку от него поселились и дочери писателя: младшая Оля и восемнадцатилетняя Тата (Наталья), отпущенная отцом в Италию для занятий живописью. Юную художницу сразу же привлекла мастерская Н.Ге, а возможность брать у «артиста» уроки рисования привела в кружок его артистического «ателье», где она познакомилась со многими художниками и творческой флорентийской молодежью.
Во Флоренции круг близких знакомых Ге был и кругом Герцена, и мечта увидеть Александра Ивановича и немедленно взяться за его портрет не оставляла художника.
18 января 1867 года Герцен добрался до Флоренции и в конце месяца, без всякого предупреждения, появился на пороге мастерской Ге. Ответный визит известный портретист, воодушевленный радостной перспективой осуществить давнюю мечту, нанес 7 февраля с твердым желанием поскорее начать сеансы.
Герцен — Огареву: «Сегодня же известный живописец Ге приходил с требованием делать мой портрет “для потомства” — делает он удивительно <…> Завтра начнем, и Тата начала» (XXIX. Кн. 1, 29). Условились встретиться на следующий день.
По свидетельству Ге, Герцен дал пять сеансов, дочь Герцена деятельно присутствовала на всех, взявшись за портрет отца одновременно с живописцем. Герцен, по его же свидетельству, не мог и «не должен был отказать» (XXIX. Кн. 1, 31) первоклассному художнику.
Н.Ге, в свою очередь, словно впитывал все особенности облика писателя, он оставил его портрет, и не только живописный: «Небольшого роста, полный, плотный, с прекрасной головой, с красивыми руками; высокий лоб, волосы с проседью, закинутые назад без пробора; живые умные глаза энергично выглядывали из-за сдавленных век; нос широкий, русский, как он сам называл, с двумя резкими чертами по бокам, рот, скрытый усами и короткой бородой»20.
8 февраля, собираясь на первый сеанс, Герцен сообщил Огареву: «Иду к Ге рисоваться» (XXIX. Кн. 1, 29).
Портрет в рембрандтовской манере («rembrandtisch», по словам писателя) явно шел прекрасно. На темно-коричневом фоне, словно ярким лучом света, высвечивалось незаурядное лицо мощного человека.

Наконец 16 февраля работа над портретом была завершена. На следующий день, 17-го, Герцен сообщал Огареву среди прочих новостей: «Портрет Ге — chef d’њuvre. Тата будет его копировать» (XXIX. Кн. 1, 37).
Ге вспоминал, что после пяти плодотворных дружеских сеансов Герцен подарил ему «свою книгу, с надписью крепким почерком, карандашом»21. Это случилось именно 16 февраля. Дата дарственной надписи поставлена в тот же памятный день окончания нелегкой работы, сблизившей Герцена и Ге. На титульном листе мемуаров Герцена (Ч. IV. Женева, 1866) появились слова: «Посылаю вам в знак глубокой благодарности мой экземпляр “Былое и думы”, в знак дружеского сочувствия.
16 фев<раля> 1867 года. Флоренция»
Когда в 1869 году Н.Н.Ге отправился в Россию вместе с портретом и памятным томом, полученными от Герцена, он тщательно замаскировал портрет: поверх него, на наклеенном листе тонкой бумаги, появилось изображение на библейский сюжет. Близость с лондонским изгнанником была небезопасна, а строгий обыск на границе — обеспечен.
Своеобразная детективная история книги продолжалась.
Ге, вернувшись окончательно в Россию, через несколько лет переехал из Петербурга на свой небольшой хутор Ивановский Черниговской губернии, где и жил с 1876 года. Здесь художник писал картины преимущественно религиозного содержания. Самобытный, оригинальный мастер со своей жизненной философией, во многом последователь Л.Н.Толстого, был окружен учениками, почитателями и последователями его художественного и человеческого таланта. Среди любимых учеников Ге им был особо отмечен Степан Яремич, месяцами проживавший на хуторе: «Бог мне послал дорогого друга, молодого человека, который с полным самоотвержением мне служит и буквально висит22, когда нужно…»23.

Н.А.Герцен (дочь). Фотография Буассона. Женева. 1865

Степан Петрович Яремич (1869–1939) — известный искусствовед, художник, сценограф, признанный коллекционер, музеевед. Он родился в селе Галайки Киевской губернии, в семье простого земледельца, не чуждого приверженности к искусствам. После изучения иконописи в Киево-Печерской лавре (1882–1887) и учебы в киевской рисовальной школе Н.И.Мурашко (1887–1894) Яремич был приглашен Врубелем помогать ему расписывать Владимирский собор. В Петербурге Яремич жил с 1900 года, продолжая собирать свою коллекцию, в которой рисунки и книги заняли особое место, и тогда же начал публиковать искусствоведческие статьи. Дружил с А.Н.Бенуа, сотрудничал в журналах «Мир искусства», «Художественные сокровища России», «Старые годы».
В 1904–1909 годах Яремич жил в Париже, оформлял выставку русской живописи, писал декорации для «Русских сезонов» Сергея Дягилева.
С 1918 года Яремич получил должность в Художественном совете Русского музея, затем стал членом Государственного музейного фонда, членом совета Эрмитажа, его ученым хранителем в отделе гравюр и рисунков. С 1924 года он входит  в состав правления Академии истории материальной культуры. С 1928 года Яремич — заведующий реставрационной мастерской, профессор отдела истории западноевропейского искусства. Страстный коллекционер, он дарит Эрмитажу и Русскому музею свою гигантскую коллекцию рисунков. Всегда верный памяти своих духовных наставников, Яремич работает над монографиями, посвященными В.А.Серову, П.П.Чистякову, Н.Н.Ге, издает переписку последнего с Л.Н.Толстым.

Вид Флоренции. Площадь Синьории. Раскрашенная гравюра А.Парбони. 1820–1830-е годы

Яремич считал Ге «своим основным учителем» и не только «занимался живописью под его руководством»24, не только выполнял на хуторе обязанности библиотекаря, помогая художнику в архивной работе и домашних занятиях, но нередко ему позировал. Мастер, прибегавший к посредничеству друзей-натурщиков при работе над циклом «Распятие», воспользовался помощью и любимого ученика. Остались свидетельства, что Степан Яремич позировал, подвязанный веревками к импровизированному кресту, для последней трагической картины своего учителя. (Известно, что многочисленные варианты «Распятия» создавались в 1892–1894 годах.)25
Особое место на хуторе Ге занимал культ книги, и на страстного книгочея Яремича это значительно повлияло. Коллективные чтения и обсуждения классики стали традицией в доме, и Степан даже взялся за переводы.
Понятно, что том мемуаров, отпечатанный в Вольной русской типографии в Женеве, с автографом писателя — памятный экземпляр, имеющий огромную историко-художественную и нравственную ценность, — привлек внимание знатока и коллекционера и, как можем не без основания предположить, попал к любимому ученику из рук учителя или же после его кончины. Теперь владельцем книги надолго станет Яремич.
Внезапное появление описанного экземпляра «Былого и дум» в Музее Герцена продолжило историю этого раритета.

А.А.Герцен (сын), его жена Терезина и дочь Нерина в интерьере их дома во Флоренции с портретом А.И.Герцена (копия Таты Герцен с портрета Н.Н.Ге). 1890-е годы

В феврале 2015 года библиофил и галерист из Санкт-Петербурга И.Е.Прудников принес в Дом Герцена старую, давно затерявшуюся книгу. До этого момента ее местонахождение было неизвестно. Нынешний владелец сомневался в авторстве надписи на книге (автограф ли?), затруднялся в расшифровке неясной даты, которая читалась им с листа не как «1867», а как «1869», тем более совсем не подозревал об адресате дарственной надписи.
Понятно, что из соображений конспирации, в 1867 году, адресат Герценом назван не был, но нам-то, сотрудникам музея по должности, нетрудно было узнать, что это Н.Н.Ге.
Последующий графологический анализ надписи, произведенный в Доме-музее А.И.Герцена и подтвержденный профессионалами из Всероссийского научно-исследовательского центра имени И.Э.Грабаря, не оставил ни малейших сомнений в подлинности дарственного обращения. Рука Герцена! Оставалось лишь добыть деньги на доставшееся по счастью музею редчайшее издание и распутать нить его непростой судьбы.

Н.Н.Ге. Последняя вечеря Христа. 1867. Фототипия на бланке открытого письма. Петербург, 1912

По свидетельству владельца, эту книгу он приобрел в семье В.И.Данилевского, племянника Виктории Данилевской, гражданской жены Степана Петровича Яремича (!), которая вместе с ней пережила блокаду. Даже в самые трудные времена памятная книга, проделавшая свой нелегкий путь через время, из Флоренции в Ленинград, всегда хранилась в семье.
Итак, «родословная» будущего экспоната музея вырисовывалась с завидной ясностью: Герцен — Ге — Яремич — Данилевские — И.Е.Прудников — Гослитмузей — Дом Герцена26.
В год 205-летия со дня рождения Александра Ивановича именно этот редчайший экземпляр с дарственной надписью писателя художнику, завершившему работу над портретом 16 февраля 1867 года, был приобретен Гослитмузеем, чтобы через 150 лет после памятной встречи Герцена и Ге представить раритет на экспозиции в Доме Герцена.

Примечания:

*Ссылки на Собрание сочинений А.И.Герцена в 30 т. (М.: Изд-во АН СССР, 1954–1966) даются в тексте: римской цифрой обозначается том, арабской — страница.
1 См.: Желвакова И.А. Дом в Сивцевом Вражке / Предисл. И.Л.Андроникова. М.: Московский рабочий, 1982; Герцен — мыслитель, писатель, борец: [Сб. науч. тр.] / Предисл. С.А.Макашина. М., 1985; и др.
2 См.: Желвакова Ирена. Осколки былого // Наше наследие. 2012. № 101. С. 86–97; см. также: А.И.Герцен, Н.П.Огарев и их окружение: Альбом-каталог коллекции Государственного литературного музея / ГЛМ. М.: У Никитских ворот, 2015.
3 Людвиг Чернецкий (1828–1872) — поляк-эмигрант; давний и ближайший помощник Герцена.
4 Денежные средства были предоставлены Герцену в 1857 г., в полное его распоряжение на нужды русской пропаганды, молодым помещиком П.А.Бахметьевым, отправившимся «строить социализм» на Маркизовы острова и там сгинувшим. См.: XXVI, 117; XI, 344–349.
5 Летопись жизни и творчества А.И.Герцена. 1812–1870: В 5 кн. Кн. 4. Июль 1864–1867 / Авт.-сост. С.Д.Гурвич-Лищинер. М.: Наука, 1987. С. 68.
6 Первые восемь номеров «Колокола» выходили раз в месяц, но, с ростом популярности, 15 февраля 1858 г. издание перешло на двухразовый выпуск, по первым и пятнадцатым числам. В дальнейшем, в зависимости от количества корреспонденции и важности событий, периодичность колебалась от еженедельной до ежемесячной. С ноября 1861 по июнь 1863 г. газета издавалась 3–4 раза в месяц. Объем газеты составлял 8 (иногда 10) страниц. Листы печатались на тонкой бумаге, которую проще нелегально переправлять через таможню. Нумерация страниц была сквозная через все выпуски газет, так что последняя страница последнего 245-го выпуска имела номер 2002.
7 Литературное наследство (далее ЛН). Т. 61. М.: Изд-во Академии наук СССР, 1956. С. 842.
8 В собрании ГЛМ с 1995 г. находится переданная в дар Музею А.И.Герцена правнуком писателя Сержем Герценом заметка из французского «Колокола» (1868. № 9) «“Dйmocratie” et Michel Bakounine» с разметками и авторской правкой Герцена в верстке. См.: Новое литературное обозрение (НЛО). 2001. № 49. С. 278.
9 Кстати, сестрой Л.П.Шелгуновой (1832–1901) — писательницы, мемуаристки; супруги писателя Н.В.Шелгунова и гражданской жены поэта-народовольца М.Л.Михайлова.
10 Соль (нем.).
11 Речь о статье неизвестного автора «Освобождение крестьян и польское восстание», с подзаголовком «Из Москвы». В несколько измененном виде примечание Герцена действительно появилось, но в следующем номере «Колокола» (см. «Колокол» от 1 марта 1865 г., с. 1604, где было оговорено неполное согласие с автором этой статьи: XVIII, 692).
12 Станислав Тхоржевский — польский эмигрант, помощник Герцена, владелец книжной лавки в Лондоне. Даты жизни в литературе отсутствуют.
13 Антр-филей от entrefilet (фр.) — заметка (газетная).
14 Абзац (итал.).
15 Говоря между нами (фр.).
16 ЛН. Т. 39–40. М.: Изд-во Академии наук СССР, 1941. С. 403–404.
17 О причинах недовольства императрицы назначением вел. кн. Константина Николаевича председателем Государственного совета Герцен написал в статье «Прививка конституционной оспы» (XVIII, 13).
18 Результаты графологического анализа надписи на наружном листе не вызывают сомнений. При сравнении с другими эталонными автографами Герцена идентичность почерковой манеры (устойчивость приемов написания отдельных букв, их наклон и др.) полностью подтвердилась.
19 Пользуемся случаем выразить им огромную благодарность.
20 См.: Щиряков Н.Н. Изобразительное искусство на уроках литературы. Минск, 1968. Цит. по: Ге Николай Николаевич (1831–1894). «Портрет Александра Ивановича Герцена» 1867. — URL: https://www.liveinternet.ru/users/5124893/post387016950.
21 Цит. по: Порудоминский В. Николай Ге. М.: Искусство, 1970. С. 76, 78–79.
22 С.П.Яремич, позируя художнику для его цикла «Распятие», висел, привязанный к кресту. См. далее.
23 Цит. по: Величко В.Н. Н.Н.Ге и его ученики // Николай Ге. Вектор судьбы и творчества. Материалы международной научной конференции. Архивные публикации: Сб. ст. / Науч. ред., сост. Т.Л.Карпова. М.: Гос. институт искусствознания, 2014. С. 203.
24 Там же. С. 201.
25 Там же. С. 202–203.
26 Экземпляр издания, где публиковалась «Часть пятая. Париж — Италия — Париж (1847–1852)» «Былого и дум», имеет некоторые отличия от подобных экземпляров, вышедших в 1866-м. В конце тома отсутствует (просто вырезано) «Отделение второе. Русские тени», содержащее два очерка: «I. Сазонов и II. Энгельсон». В этом «читательском» экземпляре имеются пометы и карандашные подчеркивания, где особо выделены слова и фразы, связанные с политическим, антиправительственным контекстом (декабристы, Орсини, преследование властей и др.). Возможно, что при дальнейшем изучении среди этих неясных помет и подчеркиваний удастся разыскать пометы и самого Н.Н.Ге.

*****

Опубликовано: в журнале «Наше Наследие» № 127 2019


Присоединиться к нам на Facebook