Сегодня исполнилось 99 лет Сигурду Оттовичу Шмидту, постоянному деятельному члену Редакционного совета журнала «Наше наследие», великолепному ученому-историку, возродившему на рубеже ХХ и ХXI века отечественное краеведение, уничтоженное в эпоху красного террора. Соратник Д..С. Лихачёва, Сигурд Оттович был частым автором журнала и статьи его никого не оставляли равнодушным.
Одну из них он назвал просто — «Автобиография».
Родился 15 апреля 1922 г., вечером в Страстную субботу, в Москве, в переулке близ Арбата, в квартире (в ту пору коммунальной), где обитаю и по сей день. На формирование моей личности и выработку склонности к занятиям в сфере гуманитарных знаний оказали влияние и традиции домашнего окружения и восприятие атмосферы особой ментальности, которые ныне обозначают словом-термином «арбатство». Возрастал в городской интеллигентской среде смешанного национального состава, но длительное (более 67 лет) общение с мудрой и доброй няней (изначально воспринимавшейся всеми как член семьи) Франциской Александровной Тетерской — «Татой», как я называл ее с малых лет, — рано убедило меня в том, что подлинная «интеллигентность» не всегда тождественна с представлением об «интеллигенции» (к которой относят людей в зависимости от уровня их образованности и служебного положения).
Раннее становление гуманитарных интересов объясняется и малыми способностями к техническим навыкам и точным наукам, и увлеченностью мамы ее работой. Мама, Маргарита Эммануиловна Голосовкер — видный музейный деятель, экспозиционер; автор выставок исторической тематики, создатель Сектора художественной иллюстрации в Институте мировой литературы Академии наук; под ее руководством был составлен альбом «М.Ю.Лермонтов. Жизнь и творчество» — своеобразная книга-музей, выпущенная в 1941 г.
Несомненно и воздействие «энциклопедизма» отца, Отто Юльевича Шмидта, — широты интересов и многосторонности знаний, привязанности основателя и первого главного редактора «Большой советской энциклопедии» к собственно редакторско-энциклопедической работе, внимания к составлению справочного аппарата, историографическим и библиографическим элементам. До тринадцати лет я много болел, пристрастился к чтению литературы для взрослых — и не только произведений классиков художественной литературы, но и мемуаров, биографий и особенно энциклопедических справочников.
Сейчас все более осознаю раннее воздействие на мой образ мировосприятия «арбатства», особенно после семидесяти лет, когда приохотился к теме «Арбат в истории и культуре России» и стал постигать, почему классики нашей литературы, начиная с Тургенева и Л.Толстого, а после 1917 г. писатели — и советские, и эмигранты — поселяли своих героев близ Арбата и Приарбатья для типологического отображения происходящего не только в Москве, но и в России. Я еще застал явственные следы того «дворянско-интеллигентско-литературного» Арбата, о котором в период моего младенчества любовно вспоминал в эмиграции Б.К.Зайцев, — Арбата и Приарбатья многих переулков и переулочков, небольших храмов, сквериков, старомодных одежд и привычек (особенно в тех квартирах, где бывшие владельцы сумели уплотниться себе подобными), а на самой улице с шумным и опасным движением трамваев, авто и извозчиков — множество книжных магазинов и ларьков и привлекательные витрины с антиквариатом и старинной мебелью.
И учился я в прежних гимназиях, где немало оставалось еще дореволюционных учителей — в бывшей женской Хвостовской (описанной в произведениях А.Н.Рыбакова о «детях Арбата») и в бывшей Флёровской у Никитских ворот, тогда уже знаменитой 10-й (позже 110-й) школе имени Ф.Нансена, — там преобладали дети из староинтеллигентских семей и поощрялись, при требовательной строгости в оценке знаний, оригинальная методика обучения и некоторая самодеятельность учащихся. Удивительный по яркости дарования и способности очаровать душу юных учитель русской словесности Иван Иванович Зеленцов внушил мне представление о достоинствах лекционного курса обучения и о радости совместного творчества разновозрастных участников в литературном кружке. Роль школьного учителя показалась мне особенно значимой, когда сам с удовольствием отдался общим и специальным лекционным курсам и пятьдесят лет руководил научным студенческим кружком.
Полагаю, что восприятие мастерства и преданности своему делу школьных учителей, в частности, организации еженедельного оригинального урока «Газета», т.е. рассуждения о газетных новостях, директором школы И.К.Новиковым (а также и осмысления недостатков в школьном преподавании), предопределили во многом то, что уже в восьмом классе у меня возникло желание стать профессором. Думаю, что это объяснялось не мечтательной самонадеянностью, а тем, что собственно «профессорская» среда, хорошо знакомая с детства, воспринималась и как естественная сфера обихода; и там не принято было (что существенно в период юношеского морального максимализма) демонстрировать свое положение с вызывающей неприязнь спесью (что позже приходилось не раз наблюдать в иной уже обстановке).
Уверенный уже тогда (и, как показала дальнейшая моя жизнь, не без основания), что знания по не интересным для меня и нелегко дающимся предметам (по физике у меня в аттестате стояла тройка) мне никогда не пригодятся, я высвобождал время от подготовки уроков на ознакомление (правда, беспорядочное) с художественной литературой, трудами историческими, по истории литературы и искусства, мемуарами и изданиями в плане биографики, с энциклопедическими справочниками (первые, самые элементарные познания во французском языке приобрел от самостоятельного чтения второй части «Пти-Лярусса», приобретенного мамой, когда она училась в Сорбонне). Так, с целодневным восприятием творческого трудолюбия самых близких мне людей и с возрастающей заинтересованностью избранными мною занятиями, закреплялось представление о трудолюбии не только как основе жизненного существования, но и о радости такого ощущения.
Зарождался и начальный опыт работы, так сказать, редакционно-издательской: был редактором стенгазеты, школьных альманахов. К юбилею И.И.Зеленцова инициировал подготовку машинописного сборника статей и воспоминаний о нем, «организовал» устные мемуары его знакомых. Укреплявшийся вкус к такого рода самодеятельности, как понимаю теперь, немало предопределил в тематике и методике моей будущей деятельности — и научной, и преподавательской, а также в формировании тяги к редакционно-организаторской работе, которой неизменно отдаю силы и по сей день.
О.Ю.Шмидт. Портрет работы М.В.Нестерова. 1937; М.Э.Голосовкер. Портрет работы С.М.Шор. 1942
Позволил себе столь подробно написать о периоде, предшествовавшем студенческим годам, когда собственно и началась биография ученого и педагога, так как убежден в том, что если — согласно представлениям современной психологии — основные способности, пристрастия и антипатии складываются еще в дошкольные годы и считается общепризнанным, что все мы «вышли из детства», то профессиональные склонности определяются уже в школьном возрасте. Что это именно так, подсказывает опыт ранней подготовки подмастерьев в «цеховых» ремеслах и в искусствах, организация специальных школ для одаренных музыкантов, танцовщиков и художников. То же обнаруживается и в сфере овладения научными знаниями и подготовки к профессиональным занятиям. Теперь, когда в последние годы возглавляю жюри Всероссийского конкурса исторических исследовательских работ старшеклассников «Человек в истории. Россия — XX век», соображения мои о раннем развитии научных (и даже специализированных) исторических интересов и о возможностях самостоятельного овладения некоторыми приемами исследовательской методики, все в большей степени подтверждаются (к счастью, и в отношении тех юных, у которых не имелось семейных культурных традиций).
Наконец, делаю это, руководствуясь убеждением, что всякое историческое явление в его развитии — стало быть, и собственный путь историка! — следует рассматривать в контексте и настоящего и последующего времени, т.е. выяснять, чем оно казалось (и как воспринималось) в тот момент и чем оказалось для будущего — таким образом выявляются и зарождение развивающегося явления и его последствия и, тем самым, становится возможным определить особенности (и явления в целом, и хода его развития) и оценить его «историческое» значение.
С сентября 1939 г. — студент исторического факультета Московского университета. Даром судьбы оказалось то, что просеминарий в нашей группе вел Михаил Николаевич Тихомиров, ставший вскоре главным моим научным руководителем. Приемы комментирования текстов «Русской правды» (заимствованные им в какой-то мере от М.М.Богословского, т.е. основанные на впечатлениях его студенческих лет) легли затем в основу моих семинарских занятий в Историко-архивном институте. Понял, сам став преподавателем высшей школы, что это не только метод возбуждения самостоятельной мысли студентов, но и путь выявления способностей учеников и, соответственно, отбора тех, с кем хотелось бы продолжать дальнейшую работу уже исследовательской направленности. Осознал потом и существенно важное в методологическом и даже в общественно-политическом планах внушение мысли о том, что не следует ограничиваться однозначным подходом к историческим явлениям, тем более однозначными объяснениями и оценкой. Это уже начало восприниматься как убеждение при изучении всех исторических эпох, и тем более новейшего времени (хотя публично об этом тогда не принято было говорить и обязаны были придерживаться «единственно верных» формулировок четырех классиков марксизма-ленинизма, особенно здравствующего четвертого классика).
26 декабря 1939 г. выступил на семинарских занятиях с докладом «Идеология самодержавия в произведениях Ивана Грозного». Этот, никем, кроме меня, не замеченный факт считаю началом моей публичной биографии историка. Тему выбрал из предложенных Тихомировым и готовился по первоисточникам, сразу же приобретя у букиниста устряловское издание сочинений Курбского, овладевая древнерусским языком и оставляя на полях первые маргиналии наукообразного стиля. Не помнится, чтобы Тихомиров консультировал и подсказывал литературу. Доклад получился самостоятельный и, главное, основанный на изучении (конечно, доступными мне тогда, относительно примитивными приемами) текста источника и комментариев к нему. Это внушило первую мучительную радость творческого осмысления исторического материала и показало всеопределяемую значимость источниковедческого подхода к теме.
С тех пор именно такой подход в основе дальнейшей моей самостоятельной научной работы, а затем и обучения студентов. А тематика истории России времени Ивана Грозного стала надолго главной темой исследований, к которой возвращаюсь иногда и поныне.
Поскольку, видимо, уже примеривался к «профессорской» деятельности, полезным для будущего оказался и стиль замечаний Тихомирова, его заключительных слов. Навсегда уроком остался его вопрос о фразе в тексте моего доклада о боярах, которые «руками и ногами» защищали свои богатства или привилегии: «Скажите, а как они это делали ногами?» И понял, что даже в темпераментно написанном тексте недопустима подобная неряшливость. И, что еще более важным оказалось для будущего педагога и руководителя научного подразделения, — острая ироническая реплика подчас куда действеннее, чем морализующее поучение.
Я заинтересованно, вовсе без желания высунуться, участвовал в обсуждении почти всех докладов на семинаре (и, как понимаю теперь, вероятно, немало мешал профессору, нарушая его план ведения занятий), знакомился с литературой и источниками достаточно широкой тематики. Тогда уже утвердился и в круге проблем, которым позже и ограничился исследовательский интерес, –государственно-политическая история, история общественного сознания и специального научного знания, история культуры. Обнаружился (быть может, еще явно не осознаваемый) особый интерес к изучению «исторической» личности в контексте исторических обстоятельств ее времени (как масштабных, так и частного свойства). Это проявилось в выборе тем докладов на втором курсе — о «Государе» Макиавелли и об Алкивиаде.
Рано понял и то, что занятие источниковедением не только особо привлекательная форма научного мышления, но и относительно нейтральная в идеологическом контексте, так как собственно «ремесленные» навыки (определение места и времени создания, авторства, текстологических особенностей, редакций источника) ценятся как полезное наследие специальных знаний.
В 1941 г. вошел как представитель студентов 2-го курса в оргбюро по созданию на историческом факультете Научного студенческого общества; проект выработанного нами устава был напечатан в многотиражке «Московский университет» в мае 1941 г., а в апреле в книжечке тезисов докладов на Третьей научной конференции МГУ появилась страница моих тезисов «Алкивиад» (по докладу в семинаре К.К.Зельина). Упоминанием об этом теперь начинаются изданные списки моих печатных трудов.
В ноябре 1941 — июле 1943 г. был студентом историко-филологического факультета Среднеазиатского университета в Ташкенте. Там учился достаточно интенсивно (даже стал сталинским стипендиатом), и оказалось возможным получить, по существу, историко-филологическое образование. В Ташкент эвакуировали не только мамин, но и другие академические гуманитарные институты Москвы и Ленинграда. Я слушал лекции виднейших ученых и бывал на научных заседаниях, где выступал и старик Р.Ю.Виппер, и пожилые уже ученики историков В.О.Ключевского и С.Ф.Платонова, литературоведа А.Н.Веселовского; особенно полезным было участие в методологическом семинаре по литературоведению Н.К.Пиксанова. С М.Н.Тихомировым переписывался, и во время встречи в поезде (когда эшелон МГУ направлялся из Ашхабада в Свердловск) получил благословение на занятия избранной мной темой — об А.Ф.Адашеве (этому выдающемуся современнику царя Ивана IV тогда не было еще посвящено специальных работ). Такой интерес к жизни и оценке деятельности влиятельнейшего реформатора, лишенного власти, а затем посмертно оболганного самим властителем, объяснялся и аллюзиями на события времени сталинского тоталитаризма. Дипломную работу писал уже в Москве.
В 1944–1948 гг. — аспирант М.Н.Тихомирова по кафедре истории СССР истфака МГУ. В июне 1949 г. защитил кандидатскую диссертацию «Правительственная деятельность А.Ф.Адашева и восточная политика Русского государства в середине XVI столетия» (первая часть работы о биографии Адашева и его участии в делах внутренней политики). Выбрав аспирантуру не в Академии наук (куда тоже приглашал Тихомиров) и готовясь прежде всего к преподавательской деятельности, полагал важным иметь опыт работы с архивными документами и специальной литературой не только по истории XVI века, — первоначально темой диссертации были государственные реформы П.И.Шувалова. Сделал уже немало заготовок, пользовался и консультациями Н.Л.Рубинштейна и Г.А.Новицкого, но по состоянию здоровья лишен был возможности длительного сидения в ленинградских архивах, необходимого для завершения знакомства с источниками. И потому, во многом опираясь на ранее сделанное, спешно написал диссертацию, близкую к теме дипломной работы, используя заготовки, не могущие вместиться в дипломное сочинение обычного объема, и убеждаясь при этом, как расширяется понимание явлений в контексте с другими, даже иных столетий. К истории политики России середины XVIII в., к обоснованию мысли о политике просвещенного абсолютизма еще при Елизавете Петровне, до восшествия на престол Екатерины II, возвращался, однако, затем не раз в статьях и докладах (и в России и за рубежом).
Своими впечатлениями об университетских годах делился уже не раз: в статьях о Тихомирове и его учениках, и о Рубинштейне, и моем сверстнике А.П.Каждане. Все больше убеждаюсь в том, как много мне дало общение в те годы с профессорами С.В.Бахрушиным, Е.А.Косминским, С.Д.Сказкиным, с моими товарищами студенческих и аспирантских лет, особенно с однокурсниками Б.С.Поповым, А.П.Кажданом, А.И.Першицем, Н.И.Разумовской, Е.В.Чистяковой, а также с В.В.Дорошенко, А.А.Зиминым, А.П.Пронштейном.
В 1945–1951 гг. был внештатным преподавателем-консультантом Заочной высшей партийной школы: выезды с лекциями и консультациями в другие города, семинары с московскими группами, отзывы на контрольные работы; причем все это за весь период отечественной истории, — как тогда выражались, от палеолита до Главлита. Это давало и опыт преподавания (и прежде всего, опыт общения с учащимися), и существенно расширяло исторический кругозор: и в рамках хронологии, и по далекой от моих индивидуальных исследовательских пристрастий проблематике социально-экономической истории и об источниках ее изучения. После первой — и удачной — командировки в Литву возгордился успехом, а особенно тем, что ко мне обращались «профессор» (что понятно для местности распространения латинского языка, где этим словом обозначают преподавателя). Видимо, следовало сразу же сбить с меня спесь, и через несколько дней после возвращения дома раздался телефонный звонок: нарочито деланным голосом попросили к телефону «профессора Шмидта». На удивленный мамин вопрос: «Кто его просит?», ответом было: «Академик Шмидт» (родители жили врозь, но до конца жизни поддерживали самые близкие отношения). Это был полезнейший урок — слово «профессор» применительно к самому себе я стал употреблять лишь через 25 лет, когда в 1970 г. мне присвоили это звание.
К аспирантским годам относятся первые пробы пера в широкой прессе: хроникальные обзоры научных конференций и популярная газетная статья «Основатель Москвы — Юрий Долгорукий» (1947), первые попытки написания материалов для энциклопедических словарей — сначала мелкие статейки для трехтомного словаря, а затем и статьи для 2-го издания «Большой советской энциклопедии».
В аспирантские годы главной формой моей общественной работы (а также деятельности в обществе «Знание») были лекции (конечно, устные) и беседы на исторические темы. Это были встречи с аудиторией разного возраста, разной степени образованности — в вузах, художественных училищах, научных институтах, на заводах, на профсобраниях служащих и работников сферы бытового обслуживания. Часто подобные выступления сопровождались ответами на вопросы. И оказалось, что в дальнейшем это существенно помогло в преподавательской работе, в выступлениях за рубежом и в особенности в выступлениях перед телекамерой: в 1960–1970-е гг. на учебном телеканале были циклы передач «Беседы об истории», обычно из Исторического музея, по отечественной истории до XIX в. (они повторялись в течение нескольких лет). И по сей день в моей жизненной практике беседы на разные темы — и по истории, и по истории литературы, и по проблемам современной культуры и общественной жизни (краткие интервью во время научных форумов, конкурсов школьных работ, вернисажей выставок и т.д., и т.п.).
Существенной вехой в моей жизни стал февраль 1949 г., когда я начал работать в Московском государственном историко-архивном институте (МГИАИ), с которым не расстаюсь и после перехода на основную работу в Академию наук (зимой 1956/57 гг.) и без которого не мыслю своего существования.
Здесь, связанный работой преимущественно со студентами дневного отделения, по-настоящему обрел и совершенствовал навыки лектора и руководителя семинаров, научных работ студентов (первым дипломником был В.И.Буганов, впоследствии член-корреспондент РАН) и диссертантов. Лекционный курс отечественной истории до XIX века я очень скоро стал предварять чтением вводных лекций для первокурсников — о первичных основах и о ходе истории, об источниковедении и специальных исторических дисциплинах, об историографии (позднее такого типа лекции, получив название «Введение в специальность», внедрены были в практику многих вузов). Изначально ограничивал число моих дипломников, ориентируясь прежде всего на тех, в ком видел потенциальных исследователей. Они, как и настроенные на дальнейшую самостоятельную научную работу ученики некоторых других преподавателей кафедр вспомогательных исторических дисциплин (где застал заведующим еще А.И.Андреева) и истории СССР, составили костяк начавшего работу зимой 1949/50 учебного года студенческого научного кружка источниковедения — официальной датой его основания признается 12 апреля 1950 г., когда заседание еще очень маленького по составу кружка (с участием преподавателя И.А.Мироновой) сфотографировали для фотовыставки к 20-летию МГИАИ.
Прежде всего, именно в кружке формировалась та научная школа, созданием и работой которой более всего дорожу в своей деятельности. И особенно горжусь тем, что в одной из статей обо мне (в однотомном «Всемирном биографическом энциклопедическом словаре») написано: «Создал науч.-пед. школу в источниковедении».
Кружок, называвшийся «студенческим», сразу же имел среди участников и аспирантов, а затем в его работе продолжали участвовать и «старики», т.е. окончившие уже МГИАИ, и даже «остепененные». Докладчиками нередко выступали и «гости» — в их числе видные ученые (и не только московские). При том, что все заседания завершались заключительным словом Шмидта, руководителями работ молодых участников были и другие преподаватели. Кружок отличался широтой тематики: обсуждались проблемы общественно-политической истории и истории культуры в хронологическом диапазоне от древней Руси до наших дней, и особенно проблемы источниковедения, историографии, краеведения и такого нового направления, как «источниковедение историографии». Издали несколько книг научных трудов кружковцев; многим из них открыли дорогу к публикациям в академических изданиях. На руководителя пала и печальная обязанность посмертного издания книг ушедших от нас кружковцев — Е.С.Сизова, А.А.Амосова, А.Д.Зайцева. В атмосфере кружковых заседаний, экскурсий, домашних встреч как бы стиралась разница в возрасте, и у некоторых надолго закреплялись дружеские отношения (у старших кружковцев центром сближения стал С.М.Каштанов, теперь член-корреспондент РАН; он и поныне выступает и как «историограф» и поэт-пародист нашего кружка). Юбилеи кружка становились событиями в жизни и руководителя и кружковцев нескольких уже поколений. Кружок собирался 50 лет, и теперь, в пожилые годы, самые мне близкие люди — все из кружковцев.
Творческое общение с участниками кружка (среди которых ныне немало докторов наук и несколько десятков кандидатов), не в меньшей мере, чем с коллегами-сверстниками (К.Н.Тарновским, В.В.Дорошенко, Б.Г.Литваком и др.), обусловило активность моего участия в журнальных и устных дискуссиях по вопросам источниковедения, историографии и особенно преподавания их, а затем и по археографии.
Опыт кружковых заседаний с разнообразием и широтой их тематики и с системой быстрого реагирования при обсуждении и оценке тех или иных вопросов явно пригодился при работе (особенно организационной и редакторской) в Академии наук — и тогда, когда стал заместителем главного редактора журнала «История СССР» (в 1957–1960 гг.), а позднее руководителем группы теоретического источниковедения Института истории (в 1963–1968 гг.), и тогда, когда стал председателем Археографической комиссии Академии наук (в 1968 г.), ответственным редактором «Археографического ежегодника» и других ее изданий; руководителем организуемых ею научных конференций. На этих собраниях кружка выработалась (а потом и совершенствовалась) своеобразная манера ведения заседаний, которую отмечают, когда председательствую на различных форумах у нас и за рубежом.
С.О.Шмидт и Б.Ш.Окуджава в Доме-музее А.И.Герцена. 28 мая 1988 года. Фотография И.В.Желваковой с автографом Б.Окуджавы
Д.А.Гранин и С.О.Шмидт. Юсуповский дворец. День вручения премии им. академика Д.С.Лихачева. 2006
Очевидно, это в некоторой степени отражало (и в то же время предопределяло) и мою манеру исследовательской работы, с ее явным предпочтением «малых форм» (статьи — иногда, впрочем, и типа микромонографий; доклады; дискуссионные выступления) и быстрым реагированием на волнующую научную общественность проблематику или методические установки. Ведь и написанные (преимущественно на основе защищенной в январе 1965 г. докторской диссертации «Исследования по социально-политической истории России XVI века») книги «Становление российского самодержавства: Исследование социально-политической истории времени Ивана Грозного» (1973; с тремя разделами: «Начало Московского царства» — преимущественно о восстании 1547 г. в Москве, «Становление земских соборов», «Местничество и абсолютизм») и «Российское государство в середине XVI столетия: Царский архив и лицевые летописи времени Ивана Грозного» (1984), называемые за солидность объема и тематики монографиями, на самом деле объединяли в одном переплете несколько микромонографий (конечно, с авторским объяснением допустимости подобного объединения). Более или менее приближаются к типу монографий лишь сравнительно небольшие книги, задуманные отчасти и как учебные пособия: «Документы делопроизводства правительственных учреждений России XVI–XVII вв.» (1985), «Краеведение и документальные памятники» (1992) и «Василий Андреевич Жуковский — великий русский педагог» (2000).
Преобладание «малых форм» объясняется и тем, что подавляющее число моих научных трудов не инициировано самим автором, а обусловлено скорее внешними обстоятельствами — необходимостью скорого отклика на предложение принять участие в научной конференции, дискуссии, издании, посвященном юбилейной дате, в сборнике в честь или в память ученых. Зачастую первые подходы в виде сравнительно кратких этюдов (обычно с предпочтением эссеистского стиля) стимулировали дальнейшую, более углубленную работу по той же проблематике и появление новых (иногда даже более объемных) трудов.
Круг моей каждодневной работы — и как исследователя, и как пропагандиста гуманитарных знаний — многообразной проблематики. И лишь в период непосредственной подготовки какой-либо статьи, текста или тезисов доклада сосредоточиваюсь — притом всегда на сравнительно недолгое время — только на одной теме (или срочном редактировании). Как правило, возвращаюсь — и не раз! — к прежней (или соприкасающейся с ней) тематике уже на новом витке знаний, в контексте новых обстоятельств.
Правда, можно проследить и то, какие проблемы становились «фаворитами» в те или иные годы: сперва «Россия Ивана Грозного и источники ее изучения», далее «источниковедение историографии», а затем и специально история архивного дела, позднее — краеведение. Проблематика теории и методики источниковедения — особенно определение понятия «исторический источник» и принципы классификации исторических источников, обоснование значения природных явлений как источника исторических знаний — была едва ли не самой главной в период подготовки инициированных мною сборников «Источниковедение. Теоретические и методические проблемы». Периодически усиливался интерес к изучению восприятия трудов историков широкой «публикой» (статьи «“История государства Российского” Н.М.Карамзина в культуре дореволюционной России», «В.О.Ключевский и культура России», «Сочинения Н.П.Павлова-Сильванского как памятник истории и культуры», и др.). Появились циклы работ об «Арбате» в истории и культуре России, о культуре российской провинции, о краеведении как научном знании и как форме общественного самопознания, об общественном самосознании российского дворянства… В то же время не угасал в определенной мере преобладающий интерес к отдельным творцам культуры — к Карамзину, Жуковскому, к историкам Тихомирову и Платонову, с конца прошлого века неизменно к Пушкину и пушкинознанию. Старался обеспечить и возможность издания творческого наследия моего дяди — философа и писателя Якова Эммануиловича Голосовкера.
Все более или менее заметное в моей биографии детально зафиксировано в разделе «Основные даты жизни и творчества», предваряющем «Список печатных трудов С.О.Шмидта», подготовленный А.В.Мельниковым и опубликованный в книге «Сигурд Оттович Шмидт: Биобиблиографический указатель» (М., 2000; серия «Ученые РГГУ»), — там и о служебных назначениях (включая данные о членстве в ученых советах и редколлегиях), и об участии в научных конференциях в России и за рубежом, и о научных командировках, и о награждениях. А в списке печатных трудов объединяются данные обо всем напечатанном за год (от книг до газетных интервью и заметок), приводятся сведения об устных выступлениях (отсутствуют, правда, сведения о выступлениях по телевидению и радио), о выступлениях в качестве официального оппонента диссертаций, а также даются перечни написанных под моим руководством и диссертаций и дипломов. Указатели облегчают ориентирование в этом большом списке, так как отдельно указаны данные о «книгах и брошюрах», «статьях, тезисах, выступлениях в изданиях книжного типа», «рецензиях», «документальных публикациях», «статьях в энциклопедиях и справочниках», «редактировании», «выступлениях в периодике, интервью». Имеется и раздел «Литература о жизни и трудах С.О.Шмидта» с подразделами «Справочные издания» и «Статьи в периодике и изданиях книжного типа». Расписаны там и статьи сборника 1994 г. «Мир источниковедения. (Сборник в часть Сигурда Оттовича Шмидта)» и сборника 2000 г. «Источниковедение и краеведение в культуре России. Сборник к 50-летию служения Сигурда Оттовича Шмидта Историко-архивному институту», в котором участвовали не только считавшие себя моими учениками, но и коллеги из разных городов России и ближнего и дальнего Зарубежья. Старейший из авторов — академик Д.С.Лихачев — родился на 71 год раньше, чем самый младший — студент Андрей Мельников, ставший затем сотрудником Археографической комиссии и главным верным помощником моим в работе последних лет.
В 2000–2003 гг. степень интенсивности работы, пожалуй, не уменьшилась; отличает ее по-прежнему и многотемность. Это видно и по списку печатных трудов за 1997–2002 гг., приведенному в «Археографическом ежегоднике» за 2002 год. В 2003 г. среди напечатанных статей есть и большого объема — «“Феномен Фоменко” в контексте изучения современного общественного исторического сознания»; «Замыслы пожилого москвича-москвоведа и пути их реализации: “Большая Московская энциклопедия”, “Арбат — визитная карточка истории и культуры Москвы”», «Самый талантливый с нашего курса» (в сб. «Мир Александра Каждана»). Выступал с пленарными докладами на международных научных конференциях: «Краеведение в России (1890–1990). Зарождение, кризис, возрождение» (в Париже), «Региональная история России XVI и XVII вв. в российской историографии» (в Вене), «Региональные энциклопедии в России на рубеже столетий» (в Санкт-Петербурге), «Русская эмиграция и ее влияние на отечественную историческую мысль» (в Москве) и других. По-прежнему координирую работы в области краеведения и москвоведения (председатель Союза краеведов России, руководитель учебно-научного Центра исторического краеведения и москвоведения в РГГУ, главный редактор «Московской энциклопедии»). В Археографической комиссии РАН, став с апреля 2002 г. ее почетным председателем, остаюсь ответственным редактором ее изданий («Археографического ежегодника», «Каталога личных архивных фондов отечественных историков», сочинений академиков С.Ф.Платонова и М.М.Богословского) и организатором и руководителем научных конференций. Как академик Российской академии образования принимаю участие в работе ее Отделения образования и культуры и пишу статьи для ее изданий. Продолжаю — естественно, с меньшей регулярностью — участвовать и в деятельности тех редколлегий, ученых и научных советов, членом которых остаюсь и поныне. Продолжаю и педагогическую работу (теперь уже на организованной по моему почину кафедре региональной истории и краеведения, возглавляемой В.Ф.Козловым). И до сих пор знакомство первокурсников с ИАИ, по ставшей уже давней традиции, начинается с моих вводных лекций. Сохраняются потребность и способность учиться; но теперь уже не у старших (ранее для меня было очень значимо близкое общение с ленинградцами С.Н.Валком и Д.С.Лихачевым), и даже не у сверстников, а у младших.
В 2002 г. издали четвертую книгу моих избранных трудов «Общественное самосознание российского благородного сословия (XVIII — первая треть XIX в.)» — первые три книги избранных трудов, подобранных по проблемно-тематическому признаку («Путь историка: Избранные труды по источниковедению и историографии», «Археография. Архивоведение. Памятниковедение», «Россия Ивана Грозного»), изданы были в 1997–1999 гг. Выходят из печати книги под моей редакцией и с моими предисловиями, статьи в научных и других изданиях, газетные интервью. Пришла корректура книги «История Москвы и проблемы москвоведения». В издании, объединяющем сто работ, пять разделов: «Прошлое Москвы» (с XII по XX век); «Москвоведение и очаги его развития» (только о XIX–XX вв.); «Ревнители истории и культуры» (с преобладанием материалов об историках); «Представления изданий (предисловия и послесловия)» и «Журналистские публикации бесед-интервью». Одна из главных тем исследовательской работы сегодняшнего дня — «Пушкин в среде дипломатов».
