Дмитрий Швидковский. Анна Петровна Остроумова-Лебедева: у Петербурга женское лицо

Дмитрий Швидковский. Петербурга женское лицо

У Петербурга не было ни своего Пиранези, как у Рима, ни Каналетто, как у Венеции. Не родился художник, который бы посвятил себя целиком прославлению города на Неве.
В середине XVIII века Михаил Махаев мог бы стать таким мастером, но эпоха распорядилась иначе, и ему пришлось, исполнив несколько великолепных гравюр барочного Петербурга, заниматься массой практических дел. Получилось так, что и Федор Алексеев, создатель замечательных живописных панорам северной столицы конца XVIII столетия, должен был посвятить большую часть своих полотен Москве.

 

В. А. Серов. Портрет художницы А. П. Остроумовой-Лебедевой. 1899. Государственный Русский музей

Среди известных мастеров, изображавших городские виды, в истории русского и мирового искусства нашелся лишь один художник, имя которого немедленно ассоциируется с изысканно прекрасными, величественными, точными и характерными образами Санкт-Петербурга.
Это была маленькая ростом женщина, с мягкими, чуть неуверенными движениями, почти всегда, в силу близорукости, носившая пенсне, которое, впрочем, не скрывало доброго взгляда слегка прищуренных глаз, — дама, характер которой отнюдь не во всем соответствовал ее облику. Она обладала несгибаемой художественной волей, редкой искренностью чувств, прямотой, удивительной наблюдательностью и исключительной силы пристрастием к любимому городу, о чем, впрочем, говорить избегала. Речь идет об Анне Петровне Остроумовой-Лебедевой.
Именно она, наряду с поэтами Серебряного века, и прежде всего Александром Блоком, создала образ великого города на Неве, который до сего дня живет в каждом из нас, образ уже современный и, в то же время, классический в своей неизменной выразительности и запоминающейся навсегда характерности. Как сказано у Блока в стихотворении «Пушкинскому Дому»:

Это — звоны ледохода
На торжественной реке,
Перекличка парохода
С пароходом вдалеке.

Это — древний Сфинкс, глядящий
Вслед медлительной волне,
Всадник бронзовый, летящий
На недвижном скакуне.

 Что за пламенные дали
Открывала нам река!..

Именно эти образы — петербургские, особенные, архитектурные и речные дали, прославленные монументы и памятники зодчества: здание Академии художеств с привезенными из Египта сфинксами на пристани, Сенатская площадь и «Медный всадник» на фоне грандиозного Исаакиевского собора, и новый по тогдашнему времени город, громады доходных и конторских домов — войдут и в поэзию Блока, и в гравюры Остроумовой-Лебедевой.

Но сфинкса с выщербленным ликом
Над исполинскою Невой
Она встречала легким вскриком
Под бурей ночи снеговой.
<…>

Ей стали нравиться громады,
Уснувшие в ночной глуши,
И в окнах тихие лампады
Слились с мечтой ее души.
(Из стихотворения «Снежная Дева»)

Анна Петровна родилась в 1871 году в семье Петра Ивановича Остроумова, к моменту зрелости дочери ставшего тайным советником, одним из высших гражданских чиновников Синода Русской православной церкви. Она училась в известной петербургской Литейной гимназии вместе с дочерьми Федора Михайловича Достоевского и Якова Петровича Полонского, кстати, ближайшего друга ее отца. И хотя она училась весьма старательно, непреодолимой была страсть Остроумовой к рисунку, что отнюдь не всегда радовало ее родителей. Одновременно с занятиями в гимназии она посещала вечерние классы школы барона Штиглица, а затем настояла на не вполне обычном для девушек ее круга действии — поступила в Императорскую Академию художеств.

«“Я в Петербурге, я в Академии, я начинаю новую жизнь!..” Такая запись стоит в моем дневнике от 16 сентября 1892 года… Обширность здания, громадные классы… темные коридоры, винтовые лестницы, уходящие вверх и вниз… интересовали меня до крайности»1. Художница пережила изменение самой Академии, когда был создан ее новый устав, уменьшена роль изучения классики в пользу изображения натуры и пришли новые профессора, по преимуществу из числа «передвижников».
Ее мечтой стало попасть в мастерскую Ильи Ефимовича Репина, и это удалось, хотя их отношения складывались временами по-разному. Анна Петровна писала:

Милый Репин! Я то люблю его, то ненавижу! Интересно его видеть, когда он работает. В блузе, лицо совсем меняется, ничего не видит, кроме натуры, чувствуется сила в нем, и вместе с тем он почему-то возбуждает во мне жалость2.

Художница остро реагировала на быстрые перемены в изысканно-запутанной, быстро текущей, то вспыхивающей, то увядающей жизни петербургского искусства. В те годы Россия, доказав Европе свою творческую силу литературой XIX столетия, начинала сама поражать мир радикальным изобразительным искусством, чтобы вскоре повести его за собой в двадцатые и тридцатые годы, достичь вершин авангарда, а затем вновь вернуться к идеалу неоклассики, более полно, чем любая другая национальная художественная школа в ХХ веке. И в то же время русская культура именно тогда особенно остро чувствовала настроения «мировой души», взлет новых художественных идей в Вене и Мюнхене, Милане и Барселоне, Лондоне и Глазго и, конечно, прежде всего — в Париже.

Именно И.Е.Репин посоветовал А.П.Остроумовой-Лебедевой продолжить учебу в Париже: «Вы там во всем разберетесь…» — заключил он3. В Париже Анна Петровна неожиданно выбрала себе наставником вовсе не какого-либо прославленного француза, но американского мастера Джеймса Уистлера. Она вспоминала: «…он …часто садился на мой табурет, брал кисти и палитру и учил прямо на холсте, на моем этюде»4. Увлечение Дж. Уистлером, было, вероятно, данью моде и следствием юношеской эксцентричности. В то же время оно могло послужить и необходимой ступенью от школы И.Е.Репина, через художественный мир европейского «эстетического движения», к которому принадлежал американский мастер и которое пропагандировало красоту искусства как эталон повседневной жизни, к новым явлениям в русской художественной культуре.
На рубеже веков художница сблизилась с «Миром искусства». Александр Николаевич Бенуа назвал ее «…одной из самых цельных и типичных фигур» творческого объединения5. Не декларируя свою приверженность взглядам мастеров этого круга, Анна Петровна, на мой взгляд, оставалась верной его художественным принципам всю жизнь. Однако среди мастеров «Мира искусства» она выделилась исключительным пристрастием к гравюре, наиболее «требовательному», строгому и технически сложному жанру.

Анна Петровна Остроумова-Лебедева. Петербург. Дворец Бирона и барки. 1916. Цветная ксилография

А.П.Остроумова-Лебедева сама, с присущей ей прямотой, определила свое место в истории искусства: «…гравюра в России с конца 19-го века пошла по новому пути и из ремесленной сделалась оригинальной, самодовлеющей гравюрой. Начало этому положила Я»6. Недаром одна из книг, посвященных истории этого вида искусства в Европе XVI–XX веков была названа «От Маркантонио Раймонди до Остроумовой-Лебедевой»7. Художница очень точно объяснила причины предпочтения именного подобной техники выражения своих творческих идей. Она подчеркивала:

Я ценю в этом искусстве невероятную сжатость и краткость выражения… немногословие и благодаря этому сугубую остроту и выразительность. Ценю в деревянной гравюре беспощадную определенность ее линий… Край линии обуславливается острым краем вырезанного дерева и не смягчается, как в офорте, вытравлением водкой, то есть случайностью, а остается резким… и чистым. Сама техника не допускает поправок, и потому в деревянной гравюре нет места сомнениям и колебаниям8.

Это в полной мере соответствовало ее характеру уже в юные годы. Кроме того, ее восхищал сам материал, с которым она работала: «А как прекрасен бег инструмента по твердому дереву. Доска так отшлифована, что кажется бархатной, и на этой блестящей золотой поверхности острый резец стремительно бежит, и вся работа художника — удержать его в границах своей воли»9.
Анна Петровна оставалась верна своей «гравировальной страсти» всю жизнь. И в Санкт-Петербурге в счастливые годы перед Первой мировой войной. И в Петрограде времени революции, которую она приняла без восторга, хотя поначалу, как и многие художники, была настроена оптимистически. И в Ленинграде сталинского времени, когда ей пришлось создавать образы социалистического города — цикл «Новое строительство». И в годы блокады, пережитой ею, сумевшей сохранить любовь к красоте Петербурга и придать своим работам особую человечность.
На протяжении всей зрелой творческой жизни в графике А.П.Остроумовой-Лебедевой безраздельно главенствовала тема Петербурга, начиная с видов Павловска 1900-х годов до середины 1940-х годов, когда, уже тяжело болея, она закончила серию своих петербургских работ ксилографией «Вид на крепость ночью». Всего, по ее собственным подсчетам, она создала 85 произведений, посвященных великому городу.

Анна Петровна Остроумова-Лебедева. Весенний мотив. 1904. Цветная ксилография

Образ Петербурга у Остроумовой-Лебедевой формировался в течение почти полувека. Однако его главные черты были найдены художницей в наиболее радостные и спокойные годы — в течение первого десятилетия ХХ столетия. Именно тогда возникло в ее работах сочетание острого, отточенного, даже резкого лиризма с мощной устойчивостью и монументальностью, геометрическая, выверенная перспективность и терпкость эмоциональной свободы, — качества, которые вновь заставляют вспомнить слова Блока.

Вновь оснежённые колонны,
Елагин мост и два огня.
И голос женщины влюбленный.
И хруст песка, и храп коня.
<…>

…И в строгой четкости моей
Уже в покорность не играю
И царств не требую у ней.

 Нет, с постоянством геометра
Я числю каждый раз без слов
Мосты, часовню, резкость ветра,
Безлюдность низких островов.
(Из стихотворения «На островах»)

У Блока, как и у Остроумовой-Лебедевой, почти всегда, когда он говорит о родном городе, возникает почти зримое впечатление перспективности, движение взгляда вдоль великолепных панорам, отчетливое обозначение места, откуда видится та или иная часть Петербурга. И в то же время его Петербург, как и Петербург Остроумовой-Лебедевой, оказывается отрешенным от обыденности, необъяснимо прекрасным, вечным и возрождающим свои черты в новой жизни. Недаром позт восклицает: «О, город мой непостижимый…».
Есть в искусстве этих двух петербуржцев и неожиданно точные параллели. Вспоминаются удивительные переплетения корабельных снастей у А.П.Остроумовой-Лебедевой, ее гравюры, где предстают здания раннего Петербурга и сжившиеся с ними корабли, а в памяти возникают видения А.А.Блока из его поэмы «Возмездие».

Провидел ты всю даль, как ангел
На шпиле крепостном; и вот —
(Сон, или явь): чудесный флот,
Широко развернувший фланги,
Внезапно заградил Неву…
И Сам Державный Основатель
Стоит на головном фрегате…
Так снилось многим наяву…

Петербург под резцом А.П.Остроумовой-Лебедевой становится вечным, непреходящим пространством, неистребимым символом эпохи наивысшего расцвета ее творчества, наступившего перед Первой мировой войной, времени взлета всех частей российской культуры, приобретшей совершенно особенный изысканно-монументальный характер.

Анна Петровна Остроумова-Лебедева. Петербург. Новая Голландия. 1901. Ксилография

Как ноги гигантов, стоят угловые колонны Биржи на Стрелке Васильевского острова, и в далекую даль уходит перспектива другого берега Невы, крыло Адмиралтейства и великолепная парабола здания Главного штаба на Дворцовой площади. Не менее поразительна перспектива темной и мощной, становящейся гранью архитектурного пространства зелени парка, сходящаяся вдалеке к едва различимому Елагину дворцу. Немыслимо изысканным оказывается фрагмент решетки Летнего сада, спускающейся к гранитному одеянию Мойки, входящей в Неву. Здесь каждая линия неслучайна, и камерна и монументальна одновременно, тут гений архитектора соединился с изысканным видением внимательной к красоте художницы. Над темным Крюковым каналом догорает закатное небо, и встает из воды силуэт знаменитой своей пышной стройностью колокольни Никольского морского собора. Темное небо и темный водный простор делят надвое гравюру, на которой у исчезнувшего теперь дворца герцога Эрнста Бирона эпохи императрицы Анны Иоанновны столпились гребные барки, парусники и баржи.
И как прощальный дар Петербургу, создает А.П.Остроумова-Лебедева ночной силуэт Петропавловской крепости, с ее отражением в водной глади, которую рассекают отблески фонарей на набережных и мостах. Темный город словно изнутри пронизывается светом и становится трепетным и живым. В период индустриализации и во время блокады художнице приходилось видеть иной Петербург — или новый, заполненный новостройками, или живущий военной жизнью. Однако даже и в тяжелейшие моменты в каждом ее рисунке ощущалась любовь к Петербургу, и тем человечнее она была, чем труднее шла жизнь великого города.
После войны у нее появился ученик, исключительно преданный, деятельный, умевший ей помочь, — московский гравер и педагог Николай Васильевич Синицын. Она называла его не только учеником и другом, но и более торжественно: «Мой представитель в Москве»10. Анна Петровна, всегда склонная к полной определенности, заключила с московским художником «договор о дружбе»: «…я, несмотря на мою старость и очень сдержанный характер, заключаю с Вами дружбу, и Вы должны будете, как и я, искренне ее беречь»11.
Николай Васильевич безмерно восхищался ее творчеством, стремился бескорыстно помочь и достигал в этом успеха — и в бесконечных хлопотах о присвоении ей звания академика при восстановленной Академии художеств, и в издании трехтомных «Автобиографических записок», да и во множестве других дел, которые обременяли и нередко раздражали часто болевшую, особенно после смерти горячо любимого мужа академика-химика Сергея Васильевича Лебедева, Анну Петровну.

Анна Петровна Остроумова-Лебедева. Петергоф. Фонтан «Самсон». 1922. Ксилография

Собственное творчество Николая Васильевича также было нередко предметом их обсуждений. Художница смотрела на него как на своего ученика, резко критиковала то, что ей не нравилось в его работах, иногда в ее оценках звучала и драгоценная для Николая Васильевича похвала. Однако мне кажется, что не это было главным. Их отношения чем-то напоминают связи Гете и Эккермана, великого мастера и талантливого почитателя, способного передать свои впечатления на бумаге. Монография Н.В.Синицына «Гравюры Остроумовой-Лебедевой» несет на себе совершенно отчетливый отпечаток их личного общения и не столько служит искусствоведческим трудом, сколько передает приведенные в четкую систему отголоски их устных и письменных бесед12. Благодаря ее переписке с Николаем Васильевичем (а это, по подсчету самой Анны Петровны, более двух сотен писем), его скрупулезному собирательству всех свидетельств творческого пути каждого из произведений Анны Петровны — от первого карандашного наброска до приведенных к совершенству работ — она встает перед потомками «в полный рост», как одна из русских женщин-художниц, которую поистине следует назвать великим мастером.

Анна Петровна Остроумова-Лебедева. 1947. Фотография из архива семьи Синицыных

Настал тот час, когда искусство А.П.Остроумовой-Лебедевой должно пережить еще одно рождение. Ее работы мощно и глубоко выражают не только нашу всеобщую любовь к красоте Петербурга, но и превращают эту любовь в неотменную, обязательную категорию российской культуры. Конечно, так было и столетие назад, когда рождались ее гравюры, но тогда ее творчество жило в тонкой и в то же время крепкой взаимосвязи с художественной культуры прошедшей эпохи. Однако среди неисчерпаемого, столь разнообразного и изысканного наследия Серебряного века образы Петербурга, созданные А.П.Остроумовой-Лебедевой, выделяются настолько, так точно передают живую и величественную красоту города, что здесь, даже в историческом смысле, у нее не оказывается среди художников ни соперников, ни даже современников.
Ее Петербург останется незыблемым памятником художнице в истории русской культуры, даже если, как сказал однажды Иосиф Бродский, «в одночасье современники умрут», и многое, связанное с тем временем, еще памятное сегодня, канет в небытие. Наше видение и восприятие великого города на Неве в будущем, как и сегодня, будет определять взгляд маленькой женщины сквозь стекла ее старомодного пенсне со шнурком и движения граверного резца в ее руках.

*****

Примечания

1 Остроумова-Лебедева А.П. Автобиографические записки. Т.I. М., 1974. С.61.
2 Там же. С.130.
3 Там же. С.134.
4 Там же. С.148.
5 Бенуа А.Н. Искусство Остроумовой. Пг., [19—?]. С.17.
6 Из письма А.П.Остроумовой Н.В.Синицыну от 13 декабря 1949 г. (архив Синицыных)
7 Флекель М.И. От Маркантонио Раймонди до Остроумовой-Лебедевой. Очерки по истории и технике репродукционной гравюры XVI–XX веков. М., 1987.
8 Остроумова-Лебедева А.П. Автобиографические записки. Т.III. М., 1974. С.8.
9 Там же.
10 Из письма А.П.Остроумовой Н.В.Синицыну от 30 декабря 1948 г. (архив Синицыных)
11 Из письма А.П.Остроумовой Н.В.Синицыну от 18 августа 1948 г. (архив Синицыных)
12 Синицын Н.В. Гравюры Остроумовой-Лебедевой. М., 1964.

*****

Опубликовано в  журнале  «Наше Наследие» № 75-76 2005


Присоединиться к нам на Facebook