Неподалеку от Москвы, между Рязанью и Владимиром, раскинулся лесистый и болотистый край, по которому текут медлительные среднерусские реки, стоят вековые сосновые боры, цветут душистые травы на заливных лугах, под звездным небом таинственно блестят темные лесные озера. Это Рязанская земля, мещёрская сторона, какой примерно семьдесят лет назад увидел и полюбил ее Константин Георгиевич Паустовский. В своих рассказах и очерках он открыл миру эту, многим неведомую, затерянную в глубине России землю и написал о ней так, как никто ни до ни после него не писал.
«В Мещорском крае нет никаких особенных красот и богатств, кроме лесов, лугов и прозрачного воздуха. Но все же край этот обладает большой притягательной силой. Он очень скромен — так же, как картины Левитана. Но в нем, как и в этих картинах, заключена вся прелесть и все незаметное на первый взгляд разнообразие русской природы <…>
Я люблю Мещорский край за то, что он прекрасен, хотя вся прелесть его раскрывается не сразу, а очень медленно, постепенно.
На первый взгляд — это тихая и немудрая земля под неярким небом. Но чем больше узнаешь ее, тем все больше, почти до боли в сердце, начинаешь любить эту обыкновенную землю. И если придется защищать свою страну, то где-то в глубине сердца я буду знать, что я защищаю и этот клочок земли, научивший меня видеть и понимать прекрасное, как бы невзрачно на вид оно не было — этот лесной задумчивый край, любовь к которому не забудется, как никогда не забывается первая любовь».
Константин Паустовский обладал необычайной и драгоценной для писателя способностью увидеть и так поэтично передать в слове неброскую прелесть среднерусской природы, что и солотчинские луга и озера, и тарусский ильинский омут, и пронзенные солнечными лучами мещёрские сосновые боры точно оживают в его книгах, а у читателя словно спадает с глаз пелена и он открывает в обыденном и привычном неизвестное и прекрасное.
Прочтите публикуемые ниже письма К.Г.Паустовского из далекого мещёрского села Солотчи, и за подробностями быта, писательских дел, за вдохновенным описанием любимой им рыбной ловли перед вами распахнутся дали мещёрской стороны — вы как бы воочию увидите ее в кратких и точных описаниях экспедиций сквозь луга, леса и болота на дальнюю рыбалку, ночевок в душистых стогах под бездонным небом… Все эти бесценные крупицы точнейших и тончайших писательских наблюдений буквально рассыпаны в текстах писем из Солотчи.
В этом году К.Г.Паустовскому исполняется 115 лет. Часть его архива, откуда взяты публикуемые письма, хранится у сына одного из адресатов этих посланий — доктора медицинских наук профессора П.С.Навашина. Он также предоставил для публикации и семейные фотографии, находящиеся в его собрании.
К.Г.Паустовский — С.М.Навашину Солотча <3 или 4> июля 1936 года Дорогой Ажерес Нишаван1, — как ты живешь? Я хорошо! Спасибо за письмо и за вырезку из «Пионера». Откуда ты вырезал отзыв о «Колхиде»2 — напиши.
Десятый день стоит такая палящая жара, что у нас всех, а особенно у старух, началось разжижение мозгов — невозможно ни писать, ни читать. Остается только удить рыбу, купаться и пить холодный боржом (его здесь продают в аптеке). Горят леса за Ласковым, сохнут деревья в саду, и я, потихоньку от старух3, поливаю их водой из колодца (старухам воду жаль больше, чем деревья).
Рыба понемногу «лавится», но от жары она совсем осовела и клюет будто спросонок, — редко и вяло. Резиновая лодка оказалась замечательной, и Рувим Исаевич4, должно быть, не увидит ее больше, как свою собственную спину, потому что я ее у него куплю силой.
Лесной зверенок загорел, шумит, моется ледяной водой и боится темноты, как все маленькие зверьки. Недавно его тошнило (он объелся сегдепскими окунями), и зверь бежал, распушив хвост, от Сегдепа5 до Солотчи без остановки. 12 километров зверь пробежал за два часа, — так зверь испугался.
Мы шли от Сегдепа по новой лесной дороге, — необыкновенно красивой.
Пиши мне почаще обо всем и о Диме6, если что-нибудь о нем узнаешь. Привет всем (кому найдешь нужным).
Целую тебя крепко. Твой Пауст. Посылаю тебе марки на почтовые расходы.
1 Ажерес Нишаван — Сергей Михайлович Навашин. Из воспоминаний С.М.Навашина: «Иногда, шутки ради, Константин Георгиевич в своих письмах обращался ко мне не иначе как “Ажерес Нишаван” <…> — это Сережа Навашин наоборот. А подписывался: “Твой Пауст”». 2 «Колхида» — повесть К.Г.Паустовского. 3 Старухи — хозяйки дома, у которых жил К.Паустовский. Одна из них — дочь художника-гравера И.П.Пожалостина. 4 Рувим Исаевич Фраерман (1891–1972) — писатель. 5 Сегдеп — название озера. «В Урженском озере вода фиолетовая, в Сегдепе — желтоватая, в Великом озере — оловянного цвета, а в озерах за Прой — чуть синеватая». К.Паустовский «Мещорская сторона». 6 Вадим Константинович Паустовский (1925–2000) — сын К.Г.Паустовского от первого брака с Е.С.Загорской.
Звэрунья1, — Дудин2 сегодня уезжает утром. До его отъезда я не успел написать тебе из-за «рыболовного безумия».
Доехали мы очень спокойно, — даже автобус из Рязани, который несколько дней не ходил, пошел как раз в день нашего приезда. Фунтик в дороге все время искал тебя, а в Солотче сразу все узнал, начал с рычаньем рыть задними лапами землю, устроил гонки по саду, а спать лег сам на свое старое место у печки. Ал<ександра> Васильевна3 пока еще ни разу не вышла за ворота, — ей здесь очень нравится и она, кажется, не собирается никуда ходить гулять. Уже устроились. В доме и усадьбе просторно, чисто и такая тишина, что у меня первый день все время звенело в ушах. Настурция цветет очень пышно, расцвели все подсолнухи и портулаки. Беседка в саду стала совершенно пурпурной от осеннего винограда.
Дни стоят необыкновенные — золотые и тихие. Вчера уже летели журавли. Старухи обрадовались нашему приезду и, кажется, искренне, —Ал<ександра> Ив<ановна>4 даже дала нам свой самовар. Она очень польщена тем, что в местной газете была, оказывается, заметка о том, что мы жили летом у нее в доме5.
Дудин приехал в два часа ночи, и мы пили с ним ночью чай и обсуждали всякие рыболовные планы. Первый день провели на Канаве, второй — на Прорве6. Поймали щуку в 14 фунтов. Вчера были на Песках и узнали печальную новость, — старик Лялин на днях умер от гриппа, — до тех пор он ни разу в жизни не болел. Его заместитель Трифон — очень вежливый лангобард7 — рассказывал, что Лялин постоянно вспоминал о нас и жалел, что не пришел этим летом в гости к Звэре. Здесь все так же анекдотично, как и всегда. Приходил древний монах—нищий. Он шепотом рассказывал мне, что он «временный нищий», а мечтает сделаться «подпольным попом», хотя и отсидел уже за это пять лет в ссылке.
Продукты пока носят плохо, т.к. три дня праздновали престольный праздник и вся Солотча перепилась. Анна Ив<ановна> носит молоко — хлеб есть и белый и черный. Печей еще пока не топили — в комнатах очень тепло.
Сегодня начинаю работать. Ходить на ловлю далеко, очевидно, не буду, т.к. в лугах одному очень одиноко. Сейчас тороплюсь, — надо накормить Владимира Федоровича и проводить его до автобуса — завтра напишу поподробнее. Почему до сих пор нет звэриного письма? Была ли ты на «Простых сердцах» и на рувимовском рождении. Я послал ему телеграмму. Как Серый8 — пусть очень заботится о Звэре и помогает ей по-настоящему. И пусть сообщает мне все главные политические новости (или изредка присылает газеты). Как ты там одна в Москве, глупая Звэра-перезвэра? Не боишься?
Целую тебя крепко, по-звериному. Поцелуй Серого. Привет Вове. Пишите мне, а то сейчас мне уже станет скучно.Твой человечек Коста.
Привет Рувцам9 и Мальве. Я взял у Рувца плащ, гайдаровскую куртку, зонтик и жерлицы.
1 Звэрунья — домашнее имя Валерии Владимировны Навашиной-Паустовской. 2 Владимир Федорович Дудин — литератор, товарищ К.Г.Паустовского. 3 Александра Васильевна — неустановленное лицо. 4 Александра Ивановна Пожалостина — дочь художника И.П.Пожалостина, в чьем доме жил Паустовский в Солотче. 5 О том, что в доме И.П.Пожалостина жили известные московские литераторы К.Паустовский, Р.Фраерман и А.Гайдар, писали в рязанских газетах. Ныне в доме-музее И.П.Пожалостина в Солотче отдельная экспозиция посвящена этим писателям. 6 В «Мещорской стороне» К.Паустовский писал: «В лугах тянется на много километров старое русло Оки. Его зовут Прорвой. Это заглохшая, глубокая и неподвижная река с крутыми берегами <…> Над Прорвой часто стоит легкая дымка. Цвет ее меняется от времени дня. Утром — это голубой туман, днем — белесая мгла, и лишь в сумерках воздух над Прорвой делается прозрачным, как ключевая вода». 7 Лангобардами Паустовский шутливо называл солотчинских крестьян. 8 Серый — домашнее имя С.М.Навашина. 9 Рувцы — семья Фраерманов.
К.Г.Паустовский — В.В.Навашиной-Паустовской 1 окт<ября> <19>40 г. Солотча
Валюшенок-тингушенок, милый — премилый — почему — ты до сих пор прислала мне только одно письмецо? Я начинаю бояться, что ты или Серыйбольны и, по обыкновению, скрываете это от меня. Пиши мне, крикунья, почаще.
Получил маленькое письмо от Рувца с благодарностью за телеграмму и с радостным известием о том, что они, наконец, избавились от Шуры.
У нас очень тихо и временами очень одиноко. Я работаю, Ал<ександра> Вас<ильевна> много читает (Ал<ександра> Ив<ановна> притащила ей ужасные исторические романы, приложение к газете «Свет»). Питаемся прекрасно. Вчера я достал еще 10 литров керосина. В комнатах тепло, но топить приходится почти каждый день, — сильные ветры быстро выдувают все тепло. Сегодня первый тихий день, но холодно — всего четыре градуса (на улице). Ал<ександра> Вас<ильевна> один только раз выходила, дошла до Старицы и два дня едва двигалась — у нее болела поясница. Сейчас боль прошла. Несмотря на это, она очень довольна Солотчей. Через день она ходит за хлебом к Краскову, а вообще выходить побаивается. Обо мне очень заботится, как старая нянька (вроде Арины Родионовны). Лечит Полину от бородавок каким-то знахарским способом — приказала ей натирать бородавки обрывками старой кожи от обуви, если такой обрывок случайно попадется на дороге. И потом обязательно класть обрывок на то же место на дороге. Полина охала и ахала от восхищенья.
Новости у нас, как всегда в Солотче, анекдотические. Появился Иван Дмитриевич. Быстро утешился, когда узнал, что Маланья мне не нужна, — выразил твердую надежду, что Фраерманы возьмут ее к себе зимой. Заходил аптекарь и рассказывал забавный случай. Ив<ан> Дмитриевич (он по-прежнему служит сторожем в аптеке) каждую ночь спит на дежурстве. Аптекарю это надоело. Он подкараулил Ив<ана>Дм<итриевича>, когда он спал, прислонившись к стене дома, притащил доски, обложил его досками, покрыл сверху рогожей и приколотил рогожу гвоздями. Что было потом, аптекарь не знает, но утром Ив<ан> Дм<итриевич> побежал с дежурства в амбулаторию и требовал лекарства от «сердечного потрясения». Ему прописали валерианку, и он принимает ее перед каждым дежурством. В Солотче необыкновенное изменение — совершенно исчез «мат» (в связи с новым законом о хулиганстве). За все время я не слышал на улицах ни одного «мата», — лангобарды боятся даже ругать лошадей «дьяволом», но зато в лугах, когда остаются одни, отводят душу. К счастью, в лугах сейчас очень пустынно.
Вчера я ходил на Промоину, а оттуда прошел лугами на пески и обратно домой. Воздух острый, свежий, и очень трогательно доцветают последние цветы — желтая ромашка, гвоздика и одуванчик. Трава уже пожелтела. Сад тоже начал желтеть. Я через каждые два-три часа, когда работаю, выхожу в сад проветриться. Фунтик ходит со мной и роет со страшным лаем огромные ямы. Он очень много спит. Появилась новая рыба — язь. Очень хорошие язи клюют на Старице (вода сейчас совершенно прозрачная, водоросли уже увяли и опустились на дно). Язи очень красивые, с золотыми жабрами и огненными перьями. Я хожу ловить рыбу через день и то на одну половину дня — иначе не успею окончить «Лермонтова»1.
Над «Лермонтовым» работать трудно, как всегда над старой темой, но выходит новая вещь, совсем не похожая на сценарий. Звэра, пиши мне обо всем. Приехала ли Лиза? Что ты делаешь, какое у Звэруньи настроение? Я часто со Звэрой разговариваю — очень смешно.
Целую тебя и Серяка очень крепко. Пишите мне. Па. У нас в саду почему-то расцвело много маленьких синих цветов. Привет всем и Вове.
Читаю «Исторический Вестник»2 — там много очень интересных мемуаров.
На резиновой лодке еще не ездил — мешали ветры.
Звэра, пожалуйста, не волнуйся из-за всяких литературных дел, — если к тебе будут приставать. Как прошла премьера «Первой любви» у Дудина. Напиши. Был ли Марьянов у нас.
Звэра, Звэра — ты очень любимая пискунья, — ты даже не знаешь, как тебя любят — очень-очень.
1 Сценарий фильма о Лермонтове К.Г.Паустовский писал к 100-летию со дня смерти поэта. 2 «Исторический вестник» — литературный журнал, тома которого Паустовский брал в усадебной библиотеке художника И.П.Пожалостина.
Серячек, дорогой, тороплюсь писать, — сейчас Маня Самарская идет на почту и надо успеть отдать ей эту открытку. Дни стоят очень яркие, чистые, но жарко, и только по утрам бывает прохладно. У нас в комнатах много цветов — луговых, очень трогательных. Был на Прорве, принес щуку и окуней (клев уже начался). Уже купаемся. Заканчиваем огородные работы и числа 22–23-го поедем со Звэрой на несколько дней в Москву за продуктами и по остальным делам. Лиза уехала на день в Рязань — служить панихиду по убитому брату. Цыплята растут и дерутся. Я написал уже здесь (между делом) маленькую пьесу для фронтового театра и сейчас кое-что переделываю в «Сердце»1 — Таиров2 сидит в Москве, ждет и бомбардирует меня телеграммами — очень неспокойный старик. По вечерам выходим на пляж и смотрим на рязанский фейерверк — сейчас стало реже.
Получили твое чудесное письмо об операции бойцу Капустину3. Это заслуживает рассказа. Целую тебя очень, твой Коста.
1 «Я окончил пьесу (называется она “Пока не остановится сердце”), старик Таиров от неё в восторге. Работал я над пьесой очень много, все дни напролет, и, кажется, получилось хорошо. Третьего дня читал пьесу труппе, и произошло смятенье и сенсация, Таиров меня целовал, актеры тоже <…>» (из письма К.Г.Паустовского С.М.Навашину от 10.Х.1942 г.). 2 Александр Яковлевич Таиров (1885–1950) — режиссер, основатель и руководитель Камерного театра. 3 С.М.Навашин во время войны служил фронтовым хирургом.
Серячек, родной, ждем с нетерпением телеграммы или письма от тебя относительно нового назначения. Если это выйдет — будет чудесно, если не выйдет — не огорчайся. Все хорошо, лишь бы не 0,5 кл. Звэра тебе об этом уже писала. Пока что ты поступил очень правильно. На всякий случай я написал письмо в Киров, ученому секретарю Морской мед<ицинской> Академии Галкину (другу Алексея Толстого) относительно вызова в Киров. Самое оживленное участие в этом письме принимал Николай Николаевич Никитин1 — он знает Галкина. Но когда все окончится, мы тебя вытащим, где бы ты ни был.
У нас все сравнительно тихо. Литературных новостей не так много. Комитет по делам искусств принял «Рыцарей звездного неба» в счет государственного заказа (взамен «Семейной тайны»). Это сулит сантимы и постановку во многих театрах (в частности, в Ермоловской студии). Кроме того, пьеса на днях выходит в издательстве «Искусство» и я ее тебе пришлю. «Лермонтов» прошел в Москве с успехом, на радость пошляку Альберту2 и к нашему со Звэрой огорчению. «Красивая» картина. На днях выйдет сборник рассказов в Военно-морском издательстве — я уже читал гранку.
Я работаю, но пока еще мало. Скоро начну. На днях мы со Звэрой ездили в Рязань (теперь мы со Звэруньей никогда не расстаемся, даже на один день, как попугаи-неразлучники) по коровьим и прочим делам. Корову дадут. В Рязани на барахолке Звэра купила чудесную иконку — своего строгого старичка-схимника (по словам старика Федюкина3, это «Митрофаний Воронежский»). Рыбу ловлю часто, но почти всегда — один. Вчера был густой туман, и я поймал на Лангобардовском озерце два кило крупных окуней. Идут дожди, очень прохладное лето, очень буйные цветы и травы. В огороде гроздья помидоров, они ломают кусты, зацвела настурция и воздух сырой и чудесный. Живем мы одиноко и тихо. Все наше общество — ухмыляющаяся Лиза, типичная деревенская дурочка (но добродушная). Фраерманов не видим целыми днями. Все их старые друзья (Туся, Ваня Халтурин и др.) совершенно отвернулись от них. Поделом! (выражение из крыловских басен).
Мне все кажется, что я пишу тебе совсем не то, что нужно (и что хочется). А хочется писать тебе только о том, как мы стосковались по тебе, как тебя любим и как нам плохо без тебя, Серячок. Но теперь уже виден конец. Настроение стало гораздо лучше. Я пишу письмо, — Звэра лежит и запоем читает «Замок Броуди» Кронина. Я читаю Стендаля («Рим, Неаполь, Флоренция») и прихожу к выводу, что ты похож на него — и по своим письмам, и по отношению к действительности.
Целую тебя очень, очень.
Твой Коста
1 Николай Николаевич Никитин (1895–1963) — писатель. 2 Альберт — А.А.Гендельштейн, режиссер-постановщик фильма о Лермонтове. 3 «Старик Федюкин» — дружеское прозвище писателя К.А.Федина.
К.Г.Паустовский — В.В.Навашиной-Паустовской Солотча 30/IX–<19>45 г.
Валюха-муха, как-то ты там одна живешься? Послал тебе телеграмму и открытку. Доехал я чудесно, был удивительный день. В Новоселки пароход пришел в 3 часа ночи, мы сошли, тут же нашли телегу. Переправились на тот берег, — в Оке очень много воды, на два метра выше, чем всегда. Шли при луне, и восход солнца застал нас в лугах недалеко от Солотчи. И прежде всего, как всегда, поразила тишина, — из Новоселок слышно, как поют в Солотче петухи.
Живусь я в той комнате, где мы жили со Звэруньей. Печку топят, тепло, в доме пусто. Уже ходил на Старицу и Промоину, а вчера на Прорву. Снова был солнечный, даже жаркий день, и мы почти весь день сидели у озерка, — ты его знаешь, — сейчас это совершенно фантастическое место. Берега в желтых и красных зарослях, и все это отражается в черной воде. Клев замечательный. Берет крупная рыба. Я начал работать, написал уже две главы. Питаюсь просто, но хорошо — молоко кипяченое, простокваша (каждый день), творог, уха, жареная рыба, картошка во всех видах, помидоры. Анна Ив<ановна> поехала сегодня в Рязань за мукой, мясом и луком. Купил масло. Но Солотча выглядит гораздо более нищей, чем при нас, — в общем, очень хорошо, что мы здесь не остались. Дом очень запущен, никаких огородов у Ф<раерманов> не было, посадили немного картошки. Видел Семена-глухого. Он разговаривает так, будто мы встречались только вчера. Новости деревенские одинаковые — вчера Мадюк отправили в сумасшедший дом, у аптекарши издох поросенок и т.д. и т.под.
Ал<ександра> Ив<ановна> все такая же, даже помолодела и стала шустрее. На днях обязательно пойду к Зотовой. Она была здесь (до меня) и рассказывала, что Ваня убит, Миша пропал без вести, а Вася жив. Сама же голодает и нищенствует, как почти все здесь. Вещицы наши целы, я немного вынул для себя ( таз, ведро, чашки, тарелки и т.под.). Я очень скучаю по Звэрунье, все время ее вспоминаю и уже считаю дни, когда вернусь в Москву, несмотря на то, что осень здесь чудесная. Как ты провела последние дни с Серяком? Как он уехал? Здоровенькая ли ты? Напиши, ничего не скрывайся.
Ф<раерман> понемногу философствует. Живет он наверху, в мезонине. Купил керосин, у меня на столе горит наша стеклянная лампа. Купил сушеных грибов, но они дорогие. И вообще цены (кроме молока и овощей) здесь совсем не такие дешевые. Ал<ександра> Ив<ановна> рассказывала, что после нашего отъезда Пеструша приходила сюда каждый день целый месяц и не хотела уходить и девочки Мадюк ее доили. А сейчас в доме живет маленький черный котенок — очень тихий, но он почему-то всегда держит хвост прямо вверх.
Напиши мне, Зверунья. Ты у меня одна и не забывай своего человека.
Целую тебя очень.
Твой Старик.
Если Миша всерьез сюда собирается, пусть сообщит.
Я у себя в комнате поставил чудный букет из осенних листьев, листьев свеклы (лиловых) и фиалок (они все еще цветут) — по звериному примеру.
Звэрунья, я и соскучился очень по косичкам, и уже всерьез начинаю беспокоиться, — от тебя ничего нет, и я все думаю, что ты или больна или не хочешь мне написать, потому что плохо тебе живется или ты на меня за что-нибудь сердишься. Или, может быть, меня опять выругали в газетах (здесь газет нет совершенно, и я ничего не знаю). Получил очень хорошее письмо от Серяка, а от тебя все нет. Хотел позвонить тебе, но здесь это очень сложно — линия то испорчена, то занята казенными разговорами.
А, может быть, ты строишь домик и потому не пишешь? Здесь хороший новый сруб (большая изба) стоит на месте от 9 до 15 тысяч рублей. Алимов (так называемый Шурка) — рувимовский управитель — человек очень добрый и влюбленный, как и Звэра, в сельское хозяйство, говорит, что будет скоро в Москве и расскажет тебе все подробно, как надо строиться. Он в этом деле очень опытный. Я отдыхаю, чувствую себя прекрасно, но все отравлено тем, что Звэрунья молчит, и постоянной мыслью, что вот я здесь, на воздушке, и что здесь все-таки очень хорошо, а Звэрунья мучается в городе. Мне все время стыдно и еще грустно оттого, что я всюду нахожу звэриные записочки и они все-таки печальные немного.
Как с Серым? Звонила ли ты Пархоменко? Ты не должна ни капельки волноваться из-за этого, — самое большое счастье, что Серик вырвался, а будет ли это на неделю позже или раньше — не имеет значения. И в смысле отдыха мы свое наверстаем. Я тут волновался, думал, что ты приедешь через Новоселки, а река разлилась внезапно, должно быть, в верховьях прошли ливни, и вот уже третий день, как мостушки залило и сорвало и нет никакого перевоза. Мы с Рувцом переезжаем в луга на своих резиновых лодках. Если бы ты приехала хоть на два-три дня, ты очень бы отдохнула здесь. Фраеры очень заботливы и внимательны, и, сверх ожиданий, питаемся мы хорошо. Хлеб не пекут, а покупают в Рязани. Едим творог, сметану, молоко, салат, редиску, рыбу, каши, уху, каждый день утром кофе. И денег пока что ушло совсем немного.
Я очень загорел и поправился. Очень легко дышать. Об астме совсем забыл. Уже купаюсь (вода очень теплая). Много хожу, посвежел, но совсем не похудел, только «живота» стал прежним и брюки уже не давят.
На днях на Промоине застала нас с Рувцом необыкновенно красивая гроза… В лугах было много радуг. Мы успели дойти до пасеки (теперь в лугах пасека) и пережидали у старика-пасечника в избушке, где замечательно пахло воском и старыми сотами. Третьего дня пошли втроем (с Алимовым) на Черное озеро. В лесу около больницы встретили на машине лесничего Дмитриевского (того, у которого Звэра разбила лупу), он довез нас на машине до самых мшар. Ночевали в лесу на краю мшар, всю ночь вокруг лаяли лисицы (их здесь множество). На озере поймали нескольких гигантских окуней и вчера вернулись. Шли вечером, чтобы не было жарко. Вместо Попково — пустырь, засыпанный пеплом. Но леса изумительные. Масса колокольчиков. Комары нас ели не очень сильно. Звэрунья, я жду уже «вызова» в Москву и очень за тебя тревожусь, кваки мой милый, любимый и самый-пресамый родной человечек. Очень его обнимаю и целую. Па.
Никому не писал, кроме Серого, — не хочется.
К.Г.Паустовский — В.В.Навашиной-Паустовской Солотча, 1 июля <19>48 г.
Звэрунья, кукс, ты сегодня в 6 часов вечера уже должна быть в Москве. Сейчас Серяк идет на дежурство в родильное отделение1 и попытается тебе позвонить. Вчера мы с Рувцом проводили Серого на паром (Серый уехал на велосипеде), а сами пошли в чайную с фикусами (ту, где мы были когда-то), напились чаю и пошли на Оку удить рыбу. Я поймал леща. Со всех сторон заходили грозы, но дождя не было, а там, куда ушел «Лев Толстой», был виден сильный ливень и Звэрку, должно быть, подмочило. Моя «живота» прошла, сегодня я помылся в бане, и снова хорошо выгляжу.
Здесь засуха, сад желтеет и облетает и все время ветры. Серый много времени проводит в больнице, иногда ходит на дом к больным. Больница нищая, ничего нет, не на чем иногда кипятить инструменты. Темнота, грязь и невежество страшные, и Серый этим поражен, — здесь он впервые столкнулся с настоящей действительностью. Но, очевидно, работает он хорошо, и многие лангобарды уже приветствуют его, как молодого врача.
Быт уже наладился, — готовит фраеровская Настя, а на черной работе — Ариша. Много едим сметаны и творога. Много малины. Я очень отдыхаю, да и Серый, несмотря на работу, уже отоспался и ходит веселенький. У нас чисто и тихо. Валентина очень заботлива, Рувец чудит. Усадьба страшно запущена и, должно быть, года через два превратится в пустырь.
Напиши подробно лапой, как ты ездила и что застала в Москве и какие дела и новости. Если есть нежные письма — перешли мне. Мы с Серым очень довольны, что правильно высчитали, когда приедет пароход в Новоселки, и встретились со Звэруньей. Целую крепко, обнимаю, в Москве — не шуруй, будь осторожна, не волнуйся из-за дур. Серяк целует очень. Все напиши.
Твой Кока.
1 С.М.Навашин проходил врачебную практику в сельской Солотчинской больнице.
Звэрунья, лапчатый зверь, твое рязанское письмо до сих пор не пришло. Мы живем хорошо, но у Серого много работы, а тут еще приехала из института какая-то контролерша (проверять работу практикантов) и потому стало еще строже. Вот уже третью ночь Серый дежурит в больнице, ждет роженицу, но бабы, как нарочно, перестали рожать. А Серому нужно обязательно принять ребенка. Правда, он спит в отдельной комнатушке в родильном (самом чистом) отделении, но все же не высыпается. Днем бывают приемы по 40-50 человек. Масса курьезов. На днях пришла из Заборья старушка, так искусанная тараканами, что все тело у нее было, как в чешуе. Боится, как бы тараканы «не выклевали глаза», завязывает их на ночь полотенцем. Вчера Серый весь день отдыхал (воскресенье), и мы ходили с ним на Промоину, наловили окуней. Вечер был чудесный. Питаемся мы очень хорошо. Здесь появился белый хлеб. Много малины. Аришу пришлось сменить, — она ничего не умеет делать и вечно обманывает (как и все лангобарды). Взяли одинокую пожилую женщину Прасковью Борисовну, — она всю жизнь служила работницей в Ленинграде. Еще ее не проверили, но, кажется, она хорошая, — чистая и опытная.
Много едим творога, сметанки, простокваши. А вчера был даже беф-строганов. Серячек, когда выспится, очень веселый. Больные его любят и уже знают, — зовут «молодой доктор». Одна старушка принесла ему в благодарность кошолку малины. Серый отдал ее Льву Николаевичу. Лев Николаевич, конечно, шляпа, — больница страшно запущена, ничего нет, все делается спустя рукава. Вчера вечером читал больничный дневник Серяка, — очень интересно, но страшно. Болезни запущенные, сложные. Много гинекологических случаев, и Серому, бедному, приходится с этим возиться. Но, конечно, нигде он не получил бы таких практических знаний, как здесь. Он сам об этом пишет в дневнике.
Сегодня у Рувца должны поставить телефон, и можно будет часто звонить тебе, в Москву.
Мы соскучились. Очень. Но осталось уже меньше месяца. От тебя пока еще нет писем, и мы ничего не знаем, кваки, как ты там живешься и как себя чувствуешь. Хорошо, что похолодало и в Москве не так душно. Напиши, вышел ли «Огонек» с началом повести. И нет ли письма от Ленинградского ТЮЗа? Если есть, то пришли. Что ты делаешь, как дачка, ездила ли на участок? Напиши все.
Я хожу с Рувцом на рыбную ловлю через день. Много сплю, читаю старые книги, уже отдохнул и хочется писать. Понемногу начал писать «Далекие годы».
В лугах масса цветов, и я уже многие цветы определил. Это — такое же увлекательное занятие, как и рыбная ловля. Серый тоже этим увлекается и приносит мне всякие редкие цветы. Он загорел, посвежел и уже не такой худющий. Мы оба здоровы, только у меня выскочил на языке прыщик (от молока), но Серый меня быстро вылечил.
Александру Ивановну совершенно «загнали в бутылку». Она очень редко показывается. Вообще, о прежнем сюсюкании перед ней уже нет и речи. Машина стоит, так как Рувец, очевидно, без Лешки водить ее боится. Пока никуда еще не ездили.
Пиши почаще, кваки. Как твои косички живутся? Не волнуйся и не уставай. Серый не пишет, так как у него мало времени.
Целуем тебя очень, Муха, оба, очень, очень.
Твой Па.
Кваки и Серяк, почему вы мне ничего не пишете вот уже десятый день? Я очень беспокоюсь, а звонить в Москву бессмысленно, так как с Настей не сговоришься. Достали ли еще стрептомицин?1 Как Серяк себя чувствует и как вы устроились в Переделкине. Саша перед отъездом сюда заходил к вам, но вы уже спали, и он толком ничего не мог рассказать.
Вчера Фраеры уехали на «москвиче» в Москву, — до самой околицы машину тащили на себе и только там она пошла. Я остался один, если не считать Шурку с семейством и Ал<ександру> Ивановну, к которой приехала какая-то старушка из Ленинграда. Я встаю в 5 часов, с коровами, работаю, пью молоко, потом приходит Ариша, ставит самовар. Готовит она мне у себя в русской печке и готовит неплохо. Очень пусто, тихо, чисто и одиноко. Глеба почти не вижу, — он целые дни проводит на Прорве. Тушкан еще здесь, но, к счастью, не приходит. Приезжала сюда редакторша «Пионера» Ильина с сыном-юношей. Он читал «Мещорскую сторону» и совершенно замучил мать, требуя, чтобы она его сюда привезла. Приехали они в Солотчу, когда мы были на Пре, и тут произошел забавный случай. Мы сидели все в сторожке у лесника на Пре, лил проливной дождь, как вдруг лесник (дядя Леша) забеспокоился, — кто-то шел по лесной тропе, а каждый человек в тех местах — событие. Человек был «городского обличия». Я шутя сказал, что, должно быть, какой-нибудь московский студент начитался «Мещорской стороны», бродит по этим лесам и внезапно может встретиться с автором. Юноша вошел мокрый, озябший — он заблудился в лесах — и оказалось, что выдумка моя стала действительностью, — это был сын Ильиной. Он ушел следом за нами в леса, долго путался и каким-то чудом наткнулся на нас в лесной сторожке, где на 100 километров вокруг нет никакого жилья.
Кончаю повесть, завтра возьмусь за пьесу и маленькие рассказы. Работать очень хорошо, — жара спала, стоят тихие пасмурные дни. Я здоров, ничто меня не берет, каждый день купаюсь и астма меня оставила.
Что в Москве? Как наш домик? Все-таки очень нехорошо, что вы не пишете. Хоть бы Серик написал.
Кваки, у меня осталось 600 ру, — я думаю, хватит, но если ты пришлешь мне рублей 300, то будет спокойнее. Портной сшил мне курточку — очень славную. Насте пришлось заплатить сто рублей. Питаюсь я хорошо, — творог, сметана, молоко, масло, помидоры, яйца, щи, рыба и даже купил себе три яблока. Исчез керосин, сижу при свечах, но завтра должны привезти. Думаю перебраться в мезонин, чтобы спать с открытыми окнами. Хотел написать Мухе всякие смешные слова, но она так меня обескуражила своим молчанием, что я забоялся.
Целую вас обоих очень-очень, жду писем. Па.
Как живутся звериные косички?
1 «…У меня в Солотче началась вспышка туберкулеза, и Константин Георгиевич, чтобы достать редкие лекарства, дошел даже до Микояна… Кстати, я был одним из первых больных в Солотче, излеченных стрептомицином». Из воспоминаний С.М.Навашина.
Квакуха и Серяк! Получил сегодня вашу телеграмму относительно переезда в Переделкино и агаповской комнаты. Это — очень хорошо. Если вы переедете первого, то числа 2-3-го я приеду. Напишите подробнее, звери. Там будет хорошо работать, около зверьков, и будет меньше соблазнов (рыбной ловли). Стоят такие чудесные дни, что мне очень трудно удержаться, чтобы не удрать на Прорву или на луговые озера. Живу, как Леонтьев в главе «Глухомань». Перебрался в мезонин, — там очень тихо и чисто. Встаю рано, сам ставлю самовар, прибираюсь, сам все себе делаю, и мне это почему-то очень нравится. В доме — пустота и мертвая тишина, и без обычных жильцов он стал гораздо приятнее. Все окна стоят настежь, вся затхлость уже выветрилась. Каждый раз я приношу из лугов цветы (разные), и все столы у меня уставлены букетами. Боюсь только, что разучусь говорить — говорить совершенно не с кем, если не считать Ариши. Она по утрам приносит мне обед, моет посуду и рассказывает все солотчинские новости (ограбили почту, унесли на руках несгораемый ящик, по этому случаю вчера ночью был обыск у Самарских и вся Солотча взъерошена). Ходил с Глебом и его женой на Канаву. Глеб совершенно оглох. Жена у него — толстая и ленивая старуха, старше его, но добродушная. Сегодня приходил ко мне заведующий местным ОНО — он здесь новенький, решил проявить инициативу и потому устраивает в Солотче музей, посвященный мне (!?). Было бы глупо, если бы не было так смешно. Звери-перезвери, вы мне ничего не пишете, и я даже не знаю, достали ли вы стрептомицин? И как здоровье Серика и Звериное? Рувец обещал приехать к вам в Переделкино на «москвиче», но, как всегда, обманет. Рассказал ли Саша о нашей экспедиции на Пру или, по обыкновению, отмолчался? <…>
Напишите мне обо всем — успеете до моего отъезда. Почему Серик не может написать?
Обнимаю вас крепко, переделкинские зверьки.
Очень целую, Па.
Привет Лизавете и Насте.
****
Публикация П.С.Навашина. Вступительная заметка и комментарии Б.В.Егорова Опубликовано в журнале ««Наше Наследие» № 82 2007