Мне бы хотелось вспомнить Анну Александровну Саакянц — исследователя, публикатора, комментатора поэзии, прозы, драматургии, писем Цветаевой, редактора ее, начиная с вышедшей в СССР в 1961 году книги. Вернуть произведения Цветаевой на родину, всеми правдами и неправдами обходя чудовищные бастионы советской многоступенчатой цензуры, — этому Анна Саакянц посвятила жизнь. Печально, что мы забываем тех, кто был первым. К сожалению, так случилось с Анной Саакянц. Читая сейчас новые книги о Цветаевой, мы не часто встречаем ее имя даже в комментариях. А жаль.
Работая над цветаевскими материалами вместе с дочерью Цветаевой Ариадной Сергеевной Эфрон, лучшим знатоком и толкователем творчества матери, Анна Саакянц постигала Цветаеву почти так же, как если бы судьба уготовила ей счастье общаться с самим поэтом. Это отлично понимала чуткая и требовательная Ариадна Эфрон. 20 сентября 1961 года она писала Анне Саакянц из своей любимой Тарусы: «Как ужасно, что ваше поколение — десятка два людей из него! — разминулись с моей матерью — только из-за возраста, только возрастом разминулись. Ужасно и непоправимо, как все то, во что время вмешивается. Не то, что вас несколько, но Вы одна сумели бы маму удержать в жизни, ибо для Вас (вас) она и писала, Вам (вам) она близка — Вы ее настоящие современники. Ее же поколение отставало от нее, говорило с ней на разных языках, — на языках “отцов и детей”, самих между собой не договаривающихся. Да и говорило ли, слышало ли глухонемое время — и племя?» Постепенно, преодолевая то тут, то там возникающие «околоцветаевские сложности» (определение А.Эфрон), А.А.Саакянц стала авторитетнейшим знатоком жизни и творчества Цветаевой, текстологом и толкователем ее произведений.
Я помню, как в конце 70-х годов мы с женой, Н.П.Колосовой, впервые увидели Аню Саакянц в крохотной квартирке Н.П.Ильина, известного библиофила, собиравшего «все об Александре Блоке». Тема «Блок и Цветаева» тогда интересовала Саакянц, и она надеялась найти в блоковских залежах Ильина что-то новое об отношениях поэтов. Нам очень понравилась тогда Аня своей интеллигентностью, умением держаться с незнакомыми людьми и, конечно, знанием литературы начала ХХ века, в которую была погружена благодаря своей многолетней редакторской работе в издательстве «Художественная литература». Ничего существенного и для нее нового о Цветаевой и Блоке у Ильина, увы, не было, и разговор вертелся вокруг мифического «сына» Блока. «Творя свой блоковский миф, — говорила Анна Александровна, — Цветаева верила, что у Блока действительно был сын, и негодовала, когда эту легенду впоследствии пытались оспорить, а Надежда Александровна Нолле, которую молва нарекла матерью сына Блока, не очень-то и возражала, слыша подобные толки».
К Николаю Павловичу Ильину обычно приходили с подарками, пополнявшими его «блокиану». Помню, мы принесли шахматовские фотографии, выполненные в начале века кем-то из Бекетовых. Анна Саакянц подарила собирателю рукописный текст воспоминаний восьмилетней Ариадны Эфрон о московском выступлении Александра Блока в мае 1920 года. Тогда они были еще малоизвестны. По-моему, это не была рукопись Ариадны Сергеевны, а переписаны они были самой Анной Александровной. Она прочитала эти страницы вслух, и меня поразили слова Ариадны, которые я воспроизвожу здесь по теперь опубликованному тексту, вспоминая, как тогда изумились мы все прозе восьмилетней дочери Цветаевой, пишущей о том, как ее мать слушала Блока в Доме искусств на Поварской улице: «У моей Марины, сидящей в скромном углу, было грозное лицо, сжатые губы, как когда она сердилась. Иногда ее рука брала цветочки, которые я держала, и ее красивый горбатый нос вдыхал беззапахный запах листьев. И вообще в ее лице не было радости, но был восторг».
Анны Саакянц.
С этой первой встречи в музее-квартире на шоссе Энтузиастов у Ильина мы дружили с Анной Александровной почти четверть века — она умерла в конце января 2002 года. Ее «цветаевский путь» прошел перед нашими глазами. Это была удивительно интересная, сложная, порой конфликтная работа. Но в те годы авторитет Анны Саакянц в цветаеведении был непререкаем.
Мне был понятен ее метод изучения Цветаевой, который позволил ей приблизиться к постижению личности и творчества поэта. «По моему убеждению, — писала позже Анна Саакянц во вступлении к своей монографии «Марина Цветаева. Жизнь и творчество», — самое важное и необходимое, но и самое трудное — проникнуть в творческую и житейскую психологию творца, рассказать о его быте и бытии, о его трудах и днях одномоментно, не отделяя одно от другого, а сливая воедино, — как всегда бывает в жизни. Только таким образом можно хотя бы в какой-то мере достоверно воскресить живую жизнь и судьбу любой творческой личности. Притом, я считаю, следует возможно больше предоставлять слово “герою” повествования: читателю ведь важно почувствовать, узнать и понять в первую очередь личность того, о ком пишет исследователь, и только потом — точку зрения самого исследователя, — а не так, как это десятилетиями насаждалось в нашем дурном литературоведении. Стремление явить, говоря словами моей “гeроини”, живое о живом, я считаю своей главной задачей. И успех ее осуществления, безусловно, зависит от того, насколько непрерывно, без пропусков и умолчаний ведется рассказ».
Анна Александровна Саакянц. Прага, Карлов мост над Влтавой. На фоне цветаевского «Прaжского рыцаря». Лето 1963 года. «Бледнолицый Страж над плеском века — рыцарь, рыцарь, стерегущий реку…». Дарственная надпись А.А.Саакянц Н.П.Колосовой на обороте фотографии с «Пражским рыцарем».
Этот принцип исповедовала Саакянц во всех своих работах, не отступая от него ни в небольших статьях, ни в книгах. И не всем исследователям он пришелся по душе. Возможно, поэтому монография Саакянц о жизни и творчестве Цветаевой была встречена, скажем так, настороженно, и ее не часто вспоминают современные цветаеведы. Что жаль и несправедливо, ибо пользуясь всеми доступными ей в те годы материалами (цветаевский архив, когда Анна Александровна писала эту книгу, был закрыт до начала XXI века), она смогла, говоря ее же словами, скрупулезно воссоздать в ней «панораму творений и жития поэта». Конечно, ей очень помогли дружба и сотрудничество с Ариадной Сергеевной Эфрон, которая щедро делилась с ней никому не известными материалами матери.
Объемный труд «Марина Цветаева. Жизнь и творчество» стал завершающим, восьмым дополнительным томом Собрания сочинений Марины Цветаевой в семи томах, подготовленного, составленного и прокомментированного А.А.Саакянц и Л.А.Мнухиным (вышло в издательстве «Эллис Лак»). Это было первое столь полное и тщательно подготовленное издание стихов, прозы, драматургии и писем М.Цветаевой в России. Некоторые произведения Цветаевой были во время подготовки издания недоступны составителям, но для своего времени семитомник Цветаевой стал настоящим событием. Выступая на презентации этой грандиозной работы, я сказал, обращаясь к Анне Александровне Саакянц и Льву Абрамовичу Мнухину, что хороша была идея объединить цветаевские материалы именно в семь томов. «Цветаева, в отличие от Ахматовой, московский поэт. Москва стоит на семи холмах. Цветаева обрела свой дом в семи томах. Может быть, конечно, случайное, но символическое совпадение».
Среди литературного наследия А.А.Саакянц, включающего монографии о жизни и творчестве поэта, книги мемуаров, цветаевские сборники, составленные и прокомментированные исследователем, почти забытыми оказались разбросанные по периодическим изданиям — журналам и газетам — статьи и очерки, посвященные М.Цветаевой. К некоторым из них мне довелось иметь непосредственное отношение в 1970–1980-х годах, когда я работал редактором отдела литературы и критики в «Огоньке», единственном тогда журнале, выходившем миллионными тиражами. Анна Александровна отлично понимала, как важно для «продвижения Цветаевой» опубликовать цветаевские материалы в «официозном» «Огоньке», да еще таким огромным тиражом, и с радостью откликнулась на мое предложение написать о Цветаевой в журнале. Так родилась статья «Тайный жар», которую автор назвала словами Блока, приведенными Цветаевой в эссе «Пушкин и Пугачев»: «Есть у Блока магическое слово: “тайный жар” <…> слово — ключ к моей душе — и всей лирике». Эта статья была тем более интересна поклонникам творчества Марины Цветаевой и всем любителям литературы, что автор привела в ней целый ряд неопубликованных текстов Цветаевой. Статья эта сложно проходила всяческие официальные инстанции, которые тогда были обязательны для публикаций подобного рода, но в результате вышла в свет почти точно в том виде, в каком написала ее А.А.Саакянц. Вмешательство в ее текст было минимальным и несущественным.
В.П.Енишерлов, А.А.Саакянц, Л.А.Мнухин, В.С.Гречанинова (библиограф, историк книги). Конец 1970-х годов
Журнал «Огонек» с цветаевским материалом расхватывали в киосках «Союзпечати», как позже расхватывали «Огоньки», посвященные Пушкину, Блоку, с очерками Л.Гумилева, стихами и дневниками его отца Н.С.Гумилева, стихами Ахматовой и др. Неожиданную реакцию породила статья «Тайный жар» за рубежом, в русской эмигрантской прессе. Так, некто Михаил Гольдштейн напечатал в парижской «Русской мысли» от 29.XI.1979 года недоуменно-недоброжелательную заметку «Московский “Огонек” освещает Марину Цветаеву», где писал в частности: «В московском журнале “Огонек” от 20 октября 1979 года (№ 43), выходящем в издательстве “Правда”, нежданно-негаданно появилась статья Анны Саакянц “Тайный жар”. Статья посвящена Марине Цветаевой. Юбилейной даты вроде не было. Официальные советские издания старались не проливать свет над жизнью и творчеством Марины Цветаевой, предпочитая скрывать все в темноте. А тут, вдруг, к портрету Марины Цветаевой поднесли “Огонек”. Даже выискали неопубликованную фотографию из 1916 года, где Цветаева изображена с дочерью Ариадной <…>». Впрочем, Цветаеву и при жизни не привечала русская эмиграция. Сама она писала, что ее читателя за границей нет, говоря о «непонимающих мозгах, глухих ушах, невидящих глазах». Сколько лет прошло, уже давно не было Марины Цветаевой на белом свете, а отторжение всего связанного с ней, тем более опубликованного в СССР, продолжалось уже в новом поколении эмигрантов.
Тем ценнее для Анны Александровны, которая передала мне «Русскую мысль» с этой заметкой, был пришедший из того же Парижа отзыв на статью «Тайный жар», содержавшийся в письме к ней Константина Болеславовича Родзевича, легендарного героя цветаевских «Поэмы Горы» и «Поэмы Конца», самой сильной в жизни «земной» любви Марины Цветаевой, с которым Аня активно переписывалась в 1970-е годы. «7 ноября 1979 г. Париж. Какое неожиданное и чудесное совпадение! — пишет Родзевич, — посланный мне вами “Огонек” я получил 1-го ноября, а 2-го — это день моего рождения! — Вы оказались, таким образом, моей желанной гостьей на моем традиционном празднике и придали ему новую отраду. Я с увлечением прочитал посвященную вами МЦ. статью. В ней вы так талантливо увязали воедино и многогранное творчество МЦ., и ее яркий, “не знающий меры” характер, и внешне расторгнутые этапы ее трагической судьбы. Из написанных вами строк выступает цельный и захватывающий образ поэта, неизменно устремленного к исканию правды и всегда пронизанного “родинолюбием” — поэта, к живому слову которого теперь тянется с любовью советская молодежь. — Великолепная статья!» При своей жизни А.А. не показала мне это письмо. Она опубликовала его в мемуарной книге «Спасибо Вам!», изданной в 1998 году. А.А.Саакянц не раз печаталась в «Огоньке». Она опубликовала в журнале статью о художнике Н.Н.Вышеславцеве, где впервые напечатала портрет М.Цветаевой его работы; привлекла внимание ее статья о Цветаевой и Маяковском, да и другие цветаевские публикации Саакянц неизменно вызывали большой интерес.
Служение Анны Александровны Саакянц Марине Цветаевой не ограничивалось изданием ее произведений, собственными исследованиями о поэте, телевизионными и радиопередачами. Она была большим другом музеев М.Цветаевой в Болшеве и Александрове. Часто бывала и выступала там, дарила музеям цветаевские реликвии. Во многом благодаря исследованиям, публикациям, книгам Анны Саакянц Марина Цветаева вернулась к читателям.
