Лидия Акимова. Одна многоликая модель
В Москве сегодня, увы, осталось совсем немного домов и семей, где бережно сохраняется уклад жизни, атмосфера, складывавшаяся на протяжении не одного десятилетия. Они представляют неповторимые очаги культуры, обладающие необыкновенной привлекательностью, обаянием и теплотой, и населены людьми, которые сохраняют и культивируют дух замечательных старых традиций и теплых человеческих взаимоотношений. Именно таков дом выдающегося художника, мастера книжной и станковой графики, великолепного живописца Алексея Ильича Кравченко, в котором теперь живут его дочь Наталия Алексеевна, ее дети и внуки.
В 2001 году в залах Академии художеств была открыта выставка, которая так и называлась — «Алексей Кравченко и его семья», и она наглядно демонстрировала неугасимый творческий дух этого дома, о чем в предисловии к каталогу выставки писал известный физик профессор Сергей Петрович Капица: «Мне очень приятно говорить о семействе Кравченко. Я знаю их много лет и помню с тех пор, когда наша семья жила на Николиной Горе на даче Кравченко. Дача стояла на высоком берегу, откуда открывался необыкновенный вид на широкую пойму Москва-реки. Это был большой деревянный дом, который построил и в котором жил и работал крупный русский художник, живописец и график Алексей Ильич Кравченко. Он был ярким и темпераментным человеком, личность широко одаренная и романтическая. Он рано скончался в возрасте 51 года в 1940 году, и душой и главой большой семьи стала Ксения Степановна Кравченко, искусствовед, человек очень организованный и целенаправленный… Семья была большой и веселой, а дом — открытый для друзей и знакомых, большей частью связанных с миром искусства. Более сорока лет тому назад мы с моей женой именно в доме Кравченко начинали свою семейную жизнь, и я всегда с благодарностью вспоминаю те годы. Более того, большой дом и большая семья, несомненно, повлияли и на нас, как и на многих, кто соприкасался со стилем жизни, обстановкой, которую редко теперь встретишь, и которая, наверное, навсегда уходит в прошлое. С тех пор большой дом сгорел, и уже многих нет1. Но на смену им пришли новые поколения, где практически все связаны с искусством, живописью, архитектурой, так что и гены, и творческие традиции клана Кравченко, несомненно, работают и сегодня». Атмосфера дома, дух преемственности сохраняются дочерью А.И.Кравченко и К.С.Кравченко Наталией Алексеевной. О своих родителях она вспоминает:
«Я выросла в семье, где искусство являлось тем центром, вокруг которого вращалась вся моя жизнь. Отец — художник… мама — искусствовед… Такое единение яркого таланта Алексея Ильича с широкой образованностью моей мамы позволило не только выжить в тяжелые 20-30-е годы, победить все бытовые трудности, но сохранить главным образом в жизни творческую среду и возможность добиваться новых достижений в искусстве. Трудно представить, каким образом, при столь интенсивной работе, моим родителям удавалось находить время для друзей. Круг друзей был широк. У нас бывали писатели, ученые, музыканты, режиссеры и актеры, и, конечно, много художников самых разных направлений. Помимо творческого наследия родителей остались сотни писем на разных языках (мама владела шестью иностранными языками), много книг с трогательными надписями авторов, редких фотографий, грамот, дипломов и подарков художников. Часто художники бывали у нас в гостях, дарили свои работы или обменивались ими. Недавно, стараясь навести порядок в нашем огромном архиве, я… собрала мои портреты. К моему удивлению, их оказалось 14. Четырнадцать неопубликованных портретов кисти самых разных мастеров! Интересна возможность одновременно сравнить творческие приемы одиннадцати художников, выбравших в разные годы одну и ту же модель. <…> Художники эти были мастерами высокого уровня. <…> Портреты односеансные (кроме портрета С.В.Герасимова и портрета в синем платье А.А.Мыльникова). Продолжительность сеансов — от 15 минут до двух часов. Степень законченности очень разная. Я же могу только вспомнить свои мимолетные впечатления от встреч с авторами портретов».
Отец для Натальи Алексеевны был не просто самым дорогим человеком, но и высшим авторитетом в творчестве. Естественно, для себя она не мыслила иной профессии кроме художника. Став книжным графиком, она проиллюстрировала и оформила около ста книг, в том числе произведения М.Лермонтова, Л.Украинки, М.Шагинян, С.Капутикян и многих других, работала в области станковой графики в техниках рисунка, акварели, гуаши. Ее портреты, пейзажи, натюрморты говорят о высокой культуре владения этими техниками, умении передавать оттенки, нюансы настроений, гибкости и выразительности ее графического языка, безупречном вкусе и изяществе цвета. Вместе с тем отчетлива постоянная романтическая настроенность, являющаяся вообще неотъемлемой чертой членов этой семьи.
Но еще, кроме творческой одаренности, Наташа Кравченко, без преувеличения, была одной из самых заметных красавиц 30-х, 40-х, 50-х годов. Ее неординарное лицо с некоторым «восточным» разрезом глаз, всю ее яркую внешность знакомые и малознакомые современники вспоминают до сих пор. Ее красота привлекала всеобщее восхищенное внимание на вечерах творческой интеллигенции, на концертах и выставках довоенной поры, на которых она появлялась вместе с Ксенией Степановной. Не мог не привлекать внимания необыкновенно выразительный облик девочки, девушки, молодой женщины и художников, особенно близких семье и дому Кравченко.
В записях-воспоминаниях Наталии Алексеевны Кравченко о сеансах позирования, о художниках, создававших ее портреты, отражена ее живая наблюдательность, точное и тонкое восприятие характера творческого процесса разных мастеров, манера их поведения. Два детских этюда маслом 1919 года, выполненных самим А.И.Кравченко, запомнились как «принудительный процесс». «Больших усилий стоило отцу заставить меня не двигаться. Помог крошечный щенок. Крепко зажав его в объятиях, я замерла и не хотела отпускать». Надо отметить, что напряженность, скованность девочки прекрасно уловлены художником. Акварель спящего ребенка «На палубе» отражает иные впечатления о работе отца: «Я бы назвала этот набросок «Марево», так он передает жару, состояние блаженства и синеву воды. В нем чувствуется школа Серова». Точно зафиксированы выразительное лицо девочки в акварели Е.Фалилеевой-Качуры, ученицы Кардовского. О ней Н.А.Кравченко вспоминает как об авторе замечательных линогравюр, близком друге отца. Об акварели она говорит: «Я думаю, что эта акварель похожа на иллюстрации из детских книжек издательства Кнебель».
Портрет десятилетней девочки, созданный Ростилавом Николаевичем Барто в сложной смешанной графической технике (ок. 1926-1927), отличается законченностью, высоким мастерством исполнения. Имя и творчество Барто в настоящее время привлекают все больше и больше внимания не только любителей так называемого «тихого» искусства 1930-х годов. Работы Барто хранятся сейчас в самых «статусных» собраниях, начиная с ГТГ, ГМИИ им. А.С.Пушкина, ГРМ. Барто прошел великолепную школу Фаворского, Нивинского, Павлинова, Шевченко. Прекрасно владел всеми техниками графики, а также живописью. В тридцатые годы принадлежал к тем художникам, которые культивировали сложные традиции русского и западноевропейского искусства ХХ века и обладал стремлением к поэтическим и романтическим тенденциям, сочетающимся с живым, непосредственным восприятием натуры. На девочку-подростка Барто произвел сильное впечатление.
«В моей памяти осталась извилистая тонкая фигура человека, бывавшего у нас среди учеников и знакомых отца. Я побаивалась его внимательного взгляда. Но хорошо помню, что «посидеть смирно» он не просил. Хотя бы для мимолетного наброска. Вскоре после того, как мне сшили нарядное платье, темно-вишневое с кружевным воротником, он подарил папе мой портрет. Совсем необычный для того времени. Портрет всех удивил и понравился.
Много десятилетий спустя, среди моих друзей оказался так называемый экстрасенс. Он утверждал, что в предыдущей жизни я была египетской принцессой. При взгляде на работу Барто сторонников такого забавного предположения оказалось очень много».
«Внимательный» взгляд, пугавший девочку, улавливает и уверенно фиксирует черты необычной, ярко выраженной индивидуальности детского лица. Портрет, появившийся в результате одного сеанса, поражает тем не менее законченностью. В нем в полной мере проявился тонкий вкус художника, уверенное мастерство в использовании сложной графической техники. Своеобразие детского лица выражено манерой отчетливого графического почерка, приемами сопоставления штрихов и пятен. Тонкой, виртуозно-гибкой линией очерчены профиль, подчеркнуто большой глаз. Графическая определенность, проработанность деталей вместе с тем не мешают почувствовать живую увлеченность художника, передавшего все обаяние и чистоту, «необыкновенность» девочки.
Также ясно, что Барто был склонен создать немного загадочный образ, что и побуждало к сравнениям с образами древнеегипетского искусства. Все это не кажется случайным, если иметь в виду тот круг художников, в котором хозяин дома играл главенствующую роль. Здесь господствовали романтические настроения, было сильно развито стремление к красоте самой живописной и графической пластики. Такие мастера, как А.Фонвизин, Р.Барто, К. Рудаков, Д.Даран (Разман), олицетворяли в своем творчестве ту линию камерного искусства, которое в творческой практике конца 1920-1930-х годов было наименее ангажированным, официозным. Идеалам и схемам зарождавшегося соцреализма они противопоставляли лирическую созерцательность, непосредственность восприятия. Эти художники, при всей своей ярко выраженной индивидуальности, были чрезвычайно отзывчивыми к любым проявлениям красоты, выразительности деталей, своеобразию самой натуры, всегда находили эти неповторимо привлекательные черты. Это оберегало их творчество от ложной красивости, исключало проявление безвкусицы или бездушного ремесленничества. Их творчеству сопутствовали одухотворенность, оригинальность, романтичность.
Основой для них была культура мастерства, принципы отношения к искусству, завещанные художниками Серебряного века и переданные им учителями и наставниками высочайшего профессионального уровня. Художники этого круга, среди которых были и представители хорошо известной группы «Тринадцать», в наши дни приобретают все большую популярность.
В творчестве этих художников можно обнаружить своеобразный культ женщины; женские портреты, так же как и женские образы в иллюстрациях к произведениям русской и зарубежной классической литературы, составляют одну из привлекательнейших и сильных сторон их творческого наследия.
Акварельный портрет Даниила Дарана выполнен в конце 1930-х годов. «Художник Даран приезжал к нам на Николину Гору в гости. Чем-то он напоминал Чарли Чаплина. Вероятно, беспрерывной подвижностью, небольшим ростом и маленькими усиками под самым носом.
Попросил акварельные краски и лист бумаги. Через 15 минут был готов мой портрет, а еще через 15 минут — мамин. И работы вышли быстрые и легкие, как все его творчество».
Даран поражал своих друзей-художников свежестью восприятия и артистичностью исполнения. Виртуозно он выполнял рисунки и акварели, посвященные спорту, балету, цирку. Любимым жанром был и портрет. А.Ромм называл его «поэтом мгновенного, подвижного, пленительно-зыбкого». Его свободная манера, острота письма не исключала сложной и богатой живописности, культивируемой художниками группы «Тринадцать», где он являлся одной из наиболее заметных фигур. Портрет улыбающейся Наташи Кравченко представляет один из лучших образцов его акварелей. Выполнен он, безусловно, под воздействием сильного впечатления, и в нем зафиксировано само переживание художника во время работы, присутствует и «темп исполнения» в особенностях наложения мазка акварели. Портрет односеансный, и, естественно, все внимание сосредоточено на лице, улыбке и живом блеске глаз. Детали фона, окружения не отвлекают внимания. Тон одежды созвучен общему настроению, передаче обаяния молодости, свежести красоты и жизнерадостности.
Примерно к этому же времени относятся два портрета Константина Ивановича Рудакова. Хотя он не был близким другом семьи, жил в Ленинграде, его творческие пристрастия были близки кругу художников, сложившемуся вокруг дома Кравченко.
«Мы случайно оказались в одной творческой группе в Хосте. Встретились впервые. Позировала очень мало, полушутя. Минут 20-30. Но какие получились работы! Они полны внутреннего содержания. Я даже не могу определить, какая акварель получилась лучше. Это самые мои любимые портреты».
Константин Рудаков — выдающийся мастер книжной иллюстрации, создавший целый ряд незабываемых образов классической русской и зарубежной литературы (в том числе иллюстрировал произведения Пушкина, Тургенева, Л.Толстого, Золя, Мопассана). У Рудакова складывалось свое представление о героях избранных им произведений. Но прототипы их он искал в окружающих людях и находил тех, кто соответствовал образу его воображаемых персонажей. Он часто обращался с просьбами попозировать, внимательно разглядывал и рисовал людей, их лица, манеру держаться и одеваться. Современники, друзья отмечали, что особенно любил Рудаков женский портрет, который, как правило, выполнял акварелью и гуашью. Портреты Наташи Кравченко были сделаны в пору подлинного расцвета творчества Рудакова, в то время, когда он начинал работать над иллюстрациями к «Евгению Онегину» Пушкина. Можно представить, с какой силой занимали его воображение образы Пушкина, особенно Татьяны. Можно также угадать, какой мощный импульс получал художник, если видел черты любимой героини в облике живой, красивой и обаятельной, полной жизненных сил молодой женщины. Разумеется, это отнюдь не означало, что он выбирал модель для персонажа иллюстрации к литературному произведению. Ему, думается, важно было угадать какие-то черты хранимого в душе идеального образа одухотворенной женственности. Несколько моделей, как правило, соединялись в результате в одном искомом образе. Все это ни в какой степени не умаляло самоценности, художественных достоинств каждого конкретного женского портрета, чуткости, отзывчивости, точности передачи внешнего облика и индивидуальных особенностей портретируемого. Таковы и два портрета Наташи Кравченко. Художника пленяет облик молодой женщины, ее душевная сила, сияющая светом красота, спокойная одушевленность, и он выражает все эти особенности легко, непринужденно и точно, сосредотачивая внимание на лице, глазах, гармонирующей ее облику одежде. Во всем видно замечательное мастерство акварелиста. Обаяние молодой женской красоты выражено органично, красиво и со вкусом в прозрачности текущей акварели, энергии рисунка. Не случайно эти два портрета Наталия Алексеевна также считает самыми любимыми.
Выдающийся мастер, достигший непревзойденных высот в создании образов все в той же акварельной технике, Артур Владимирович Фонвизин подарил семье Кравченко четыре портрета Наталии Алексеевны, относящихся приблизительно к 1940-м годам. Уже сам факт этого «жеста» мастера многое говорит о связях его с домом Кравченко и об интересе, который вызывала у него модель. Фонвизин прославился своими женскими портретами. Особенностью творческого метода Фонвизина было то, что непосредственное общение с моделью у него неразрывно связывалось с необычайно живой фантазией, воображением, стремлением к воплощению некого «своего» идеала красоты и женственности. Творческие удачи художника возникают прежде всего тогда, когда качества модели совпадали с той высокой мерой, на которую была настроена его душа. Именно тогда он создавал акварельные портреты, замечательные по виртуозности воплощения физической и духовной красоты. Ему не требовались длительные и повторяющиеся сеансы работы с натурой. Он давал по существу не точное воспроизведение, а некий образ, рождавшийся у него от соприкосновения с объектом изображения, разыгрывал свои фантазии, представляя натуру в разных обличиях. Так было и с этими четырьмя портретами Наталии Алексеевны.
«Вся встреча с Фонвизиным запомнилась, как темпераментный праздник акварели. Быстрые беспрерывные взмахи больших кистей. Сверкание разной величины банок с водой. Тесное помещение, заваленное самыми разными предметами. Точно не могу утверждать, но мне кажется, что акварель, над которой он работал, лежала на простом стуле, бумага не натягивалась и предварительно не увлажнялась.
За всем этим вихрем творчества, больше ничего не помню. Позировала я один раз, а портретов оказалось четыре. Все разные, и трудно сказать, какой интереснее. Похожесть подчинена артистичности и ярко субъективному восприятию.
Момент, когда он их подарил, тоже не помню. Но радость от этих работ и благодарность автору испытываю каждый раз, когда их вижу».
В своем искусстве Фонвизин раскрывает разнообразие оттенков, качества красоты. И даже один персонаж в одном и том же состоянии стимулирует его воображение, и он видит свою модель по-разному. Замечательно то, что художник обладал редким даром в своих «сочинениях» сохранять впечатление живого импульса. Это достигалось его высочайшим мастерством, видимой легкостью исполнения, живой, подвижной фактурой цвета, гибкостью рисунка. Импульс, фантазия и мастерство в его акварельных портретах сливаются воедино. Эмоциональный строй каждой работы неотделим от ее пластического строя, а сама пластика рождена движением кисти, выражена в переходах акварельных пятен. Откровенная декоративность цвета в портретах сочетается с его вибрацией, движением, что и рождает всегда особый эмоциональный строй каждого листа.
В его портретах Наталии Алексеевны — одно и то же лицо красивой, молодой женщины с огромными глазами, четко очерченными бровями видится по-разному. Романтически-загадочной предстает она в портрете с голубовато-серой кружевной накидкой и цветком на голове, пленительно-нежной — на портрете с полуопущенным взглядом, в одежде и ленте в волосах в светло-розовых тонах. Сидящая полуфигура в ярком, цвета цикламен платье скорее всего наиболее точно, объективно характеризует образ. Сдержанная уверенность, определенная устремленность взгляда, отсутствие украшающих деталей в одежде представляют воображаемые художником черты характера, возможно и не столь определенно свойственные модели.
Может быть, не так свободно и непринужденно, но, безусловно, с большим профессиональным мастерством, вкусом, вниманием к аксессуарам, — выполнен и портрет работы Ады Наумовны Варнавицкой, известного московского графика и акварелиста.
«Во время моего позирования она рассказала, что когда у нее не хватает «натуры», она делает наброски с экрана телевизора. Мне такой способ показался забавным и вполне реальным. Я вспомнила слова отца о необходимости ежедневной «натурной» тренировки художника, как для музыканта игра гамм.
Недавно спросила знакомого художника, пишет ли он с натуры. Он сказал: «А зачем?»
В моем портрете работы Варнавицкой, мне кажется, мало творческой индивидуальности и темперамента. Но с точки зрения сходства он занимает одно из первых мест».
Оригинальную красоту и выразительность Наталии Алексеевны сумел выразить в профильном этюде молодой, впоследствии видный московский живописец и общественный деятель МОСХа (один из председателей) Степан Ильич Дудник, ее товарищ по учебе. Портрет подкупает свободной, темпераментной живописью, какой-то особой увлеченностью художника своей моделью.
«В начале 30-х годов Степан учился со мной в одной группе на графическом отделении института им. Сурикова. Живописный факультет еще не был создан. Казался намного старше всех студентов, внешность необычная. Весь он вырублен как будто самобытным скульптором из камня. Взгляд тяжелый. Говорили о нем, что он «из беспризорных» и что «во многом помог М.Горький». Все это подтвердилось. Уже после смерти отца, неожиданно попросил разрешения зайти, написать этюд. Позировала ему минут 30-40. Его работы мне кажутся интересными, и мой портрет нравится».
Во всей совокупности эффектной красоты, подчеркнутой нарядности одежды любимых тонов предстает Наталия Алексеевна и в живописном портрете Сергея Васильевича Герасимова, близкого друга Ксении Степановны Кравченко и всей семьи. Этот большой портрет в рост приближается к типу «парадного портрета». Он был создан в результате неоднократных сеансов в мастерской художника. Вот как о нем вспоминает сама Наталия Алексеевна.
«Позирую на Масловке, в мастерской Сергея Васильевича. Кругом полнейший порядок. Все картины и даже маленькие этюда повернуты лицом к стене. Сергей Васильевич с наслаждением пишет мое розовое платье из тафты. Говорит, что у его покойной сестры было точно такое и до сих хранится дома в сундуке. Мой портрет мне не показывает. Много времени спустя дарит с него фотографию в белой рамке». После его смерти портрет подарила маме его жена — милейшая Александра Гаврииловна.
Сергей Васильевич, внешне строгий и серьезный человек, обладал юмором и бесконечным обаянием. Как-то в китайском посольстве во время бала раздался грохот и звон. На полу, у стены, среди осколков огромной китайской вазы редкой красоты, сидел почетный гость, красный, смущенный и смешной. Музыка оборвалась, все замерли…
И тогда Сергей Васильевич подошел, всплеснул руками и сказал: «ай-ай-ай, а еще и председатель комиссии по охране памятников старины». Все засмеялись, напряжение потухло, музыка вновь заиграла.
Творчество Сергея Васильевича подвергалось бесконечным нападкам. Ксения Степановна считала его одним из самых талантливых художников нашего времени. Последняя ее большая монография — о нем. По ее просьбе рукопись я передала в архив ГТГ. Мой портрет, созданный Сергеем Васильевичем, — один из самых серьезных и законченных. Мне кажется, он получился несколько суховат по сравнению с другими его работами. Думаю, что виновато мое алое платье, слишком его пленившее».
Большая дружба, протянувшаяся на многие годы, связывала Наталию Алексеевну с известным живописцем Андреем Андреевичем Мыльниковым.
«Пробираясь по лабиринтам родства, мы установили, что Андрей — мой троюродный брат. Мы дружны с самого раннего детства. Крепкая ниточка этой дружбы никогда не обрывалась, даже из-за того, что он многие десятки лет живет в Петербурге, а я в Москве.
Неожиданно встретились на открытии какой-то выставки в Академии художеств. Наш дом находится совсем близко, и Андрей успел до отхода поезда к нам зайти. После ужина я сидела на диване, и ему очень захотелось написать этюд. Через час он мне подарил портрет. Позировала я ему еще два или три раза, когда бывала в Ленинграде. Не знаю, почему так вышло, но я даже не видела этих работ.
Совсем недавно вспоминали осень 40-го года. После смерти Алексея Ильича Андрей помогал мне запасти на зиму дрова для дачи. Мы несколько дней бродили в окрестностях Николиной Горы в поисках «франко-леса», так назывались деревья, проданные нам «на корню» для дров. Лес, пронизанный золотом бабьего лета, весь светился. И эту последнюю предвоенную осень мы помним до сих пор. А потом была война, и он перенес блокаду Ленинграда».
Этюд хранился дома, а совсем недавно Мыльников прислал слайд с портретом, сопроводив его трогательной запиской с воспоминанием о счастье молодости, о юношеском восторге. Также сообщал он, что портрет воспроизведен в его книге, изданной в Китае. Портрет этот, безусловно, принадлежит к числу лучших, созданных мастером, как правило, изображавшего близких ему людей. Он выполнен с присущим ему живописным мастерством, классической законченностью. Особенно внимателен художник к живописной лепке лица, завершенности; притом здесь нет и намека на застылость, неподвижность. Живой и выразительный взгляд, легкая полуулыбка, непринужденная поза — все свидетельствует как бы о непосредственном общении с художником. Подвластными ему живописно-пластическими средствами мастер сумел выразить, дать почувствовать связывающие его с моделью нити духовной близости, не пренебрегая вместе с тем передачей ее зримой красоты и обаяния.
Как уже говорилось, все портреты, хранящиеся в доме Кравченко, созданы художниками, близкими к семье, связанными с ней и узами дружбы, и творческими пристрастиями. В этом отношении в известной степени случайным представляется не лишенный эффектности живописный портрет в рост П.П.Соколова-Скаля, известного своими большими полотнами на историко-революционные, героико-романтические темы. Наталия Алексеевна явилась здесь моделью для некой исторической картины. В своих воспоминаниях она говорит о случайности и кратковременности знакомства:
«Соколов-Скаля обратился к маме с просьбой разрешить написать с меня этюд, для какой-то своей картины. Так и осталось неизвестно, для какой. А этюд подарил. Работал у нас дома. Шумно, энергично. И сам он большой, шумный, с размашистыми движениями.
На одном собрании художников кто-то с намеком сказал: «Один художник всю жизнь незаметно, тихо двигается по тропинке, а другой несется, как грузовик с железными бочками по булыжнику». Сказано было шутя, и он не обиделся.
Я мало знаю его творчество, а подаренный этюд ничего не добавляет…»
«Зато хочу еще вспомнить, — рассказывает Наталия Алексеевна, — работы отца: два живописных портрета и гравюру на дереве.
На большом двойном портрете (1930) я изображена со своей подругой Леночкой Середняковой, в замужестве Шапошниковой. Портрет неоконченный, но как много интересного уже получилось: сложная необычная композиция, контраст во внешности девушек и даже контраст их характеров. А вот гравюра на дереве с моим изображением не подходит под определение неоконченных или неопубликованных вещей. Она множество раз выставлялась и репродуцировалась. Но мне почему-то кажется, что она должна занять свое место в ряду портретов этой довольно необычной публикации».
***
Опубликовано: в журнале «Наше Наследие» № 69 2004
Присоединиться к нам на Facebook или Instagram
Станьте ДОНАТОМ проекта. Сделайте добровольное перечисление в размере 100 рублей для развития журнала об искусстве.
Наведите камеру смартфона на QR-код, введите сумму и произведите оплату.
При согласии ваша фамилия, как благотворителя, появится в разделе: «Донаты»
