Александр Самарин. Академик С.И. Вавилов как библиофил и коллекционер

«Все-таки единственные друзья мои на свете — книги, о них надо бы написать, посвятить им оду. Без них — жизнь была бы пуста и суха и жестка, как жестянка».

Снились ли Вам, читатель, сны об антикварных книжных магазинах, букинистических развалах, прекрасных личных библиотеках? Снились? Тогда, наверное, вы настоящий библиофил. Таким же истовым библиофилом был и президент Академии наук СССР академик Сергей Иванович Вавилов. О его интересах как книгособирателя известно давно. Об этом писали мемуаристы, писали книговеды[1]. Достаточно сказать, что библиотека С.И. Вавилова насчитывала более 37 тысяч томов[2]. А это означает, что каждый среднестатистический день своей жизни он приобретал две книги. Знаменитый библиофил и эстрадный артист Н.П. Смирнов-Сокольский собрал около 19 тысяч книг.[3]
Если разделить это количество на дни его жизни, то становится ясно, что он дня не мог прожить без книги, вернее, не купив книгу. А Сергей Иванович Вавилов не мог прожить дня без покупки двух книг. Стоит ли удивляться, что вышедшие недавно в свет дневники ученого[4] полны сведениями о его чтении, а также библиофильской и коллекционерской деятельности.
Начнем, как и обещали, со снов. «Книжные» сны сопровождали С.И. Вавилова всю жизнь. В эвакуации в Йошкар-Оле он записал в дневник 24 марта 1942 года: «Позавчера стандартный «антикварный» сон. Видал их и на войне 1914 г. и позднее. Книжная лавка на несуществующей теперь стороне Моховой в Москве. В лавке предприимчивый хозяин современного типа жулика и блатмейстера. При магазине колоссальный зал книжного аукциона, на который почему-то собирается народ совсем не «книжного» вида. Антиквар Фадеев. Все детально, все с интереснейшими живописными и психологическими подробностями, как прекрасный роман, написанный сразу Франсом, Толстым и Достоевским, или полотно, сразу исходящее из рук голландцев, Маковского и импрессионистов» [Кн. 2. С. 144].
Действительно, даже ранние дневники свидетельствуют о снах на антикварно-букинистические темы. Так, 31 октября 1914 года в действующей армии на Первой мировой войне С.И. Вавилов записывает: «Во сне только иногда приходишь в нормальное состояние. Сегодня, например, видел себя на Никольской у Шибанова, покупал или приторговывался к описанию какого-то монастыря, прекрасное издание в солидной кожаной папке, с фотографиями, планами etc.» [Кн. 1. С. 317]. А 12 ноября того же года: «Во сне опять книги, Никольская, антикварии — «страна блаженной грусти» [Кн. 1. С. 328].

Юношеские дневники за 1909-1916 годы содержат множество сведений о прочитанных С.И. Вавиловым книгах, но нечасто содержат информацию об их приобретении. Хотя позднее, 11 января 1948 года, ученый отметил: «Прекратили торговлю в воскресные дни. Нарушилась еще одна отдушина. С десяти лет в воскресные дни ходили на охоту за книгами («Сухаревка»)» [Кн. 2. С. 338].
Интересно отметить, что, судя по дневникам, С.И. Вавилов со студенческих лет читал антикварные книги, содержащие научные тексты. 6 марта 1910 года он записывает: «Передо мною лежит старая, старая книжечка Contarini «De elementis mixtionibus» [Контарини «Об элементах и смесях» (лат.)] 15б4 г. И самые странные мысли возникают у меня о ней. Что такое эта книга. Какая тайна зарыта в ней» [Кн. 1. С. 75]. А 12 января 1911 года отмечает: «Сегодня кончил читать самую старую книгу о Фаусте, изд. 1587 г.» [Кн. 1. С. 106].
Эти записи коррелируются с воспоминаниями известного ленинградского букиниста П.Н. Мартынова: «В беседах со мной большой любитель и знаток антикварной книги покойный президент Академии наук СССР Сергей Иванович Вавилов с восхищением отзывался о лавках букинистов Александровского рынка, вспоминая, как он со студенческих лет посещал их и с наслаждением рылся в грудах старых книг. «Я там находил жемчужины, которые очень помогли мне в моей научной работе», — говорил Сергей Иванович. Здесь, на рынке, у букинистов разыскал он прижизненные издания трудов Иоганна Кеплера, Исаака Ньютона и Михаила Ломоносова»[5].
Тема книжных приобретений всплывает в записях, относящихся к путешествию в Италию. Во время посещения Болоньи Вавилов отмечает в дневнике 11 июля 1913 года: «Сейчас нелегкая завернула к антикварию, у которого по своей сухаревско-библиофильской страсти накупил на 9 лир всякой дряни, которую теперь должен носить с собою» [Кн. 1. С. 176]. А 14 июля уже во Флоренции записывает: «Читать поэтов, собирать старье, покупать книжки по искусству, читать их, смотреть музеи и выставки — и притом не только смотреть, а изучать — вот язва, вот чума. Das liegt schon in meiner Natur [Это уже заключено в моей природе (нем.)], что я не могу на что-нибудь только «смо-треть». У меня нет соответствующего тормоза-регулятора» [Кн. 1. С. 185].
Однако в саморефлексии, которой Вавилов предавался на страницах дневника, он осуждает свои книжные увлечения как отвлекающие его от научных штудий: «Мне надо по приезде в Москву сделать очень трудное — забыть или свести до минимума всякую поэзию и искусство, читать 1 газету, научные журналы и… учиться. Концерты тоже к черту. Туда же и библиоманию. Стать самим собою и делать дело. Как это просто и как это трудно. Я себе даже не представляю, чтобы я не купил, если бы видел 1-е изд. Фауста, или подобное. Мне не нужно, но я куплю. Я желал бы остаться без денег» (запись от 15 июля 1913 года) [Кн. 1. С. 190].
А еще через три дня развивает свое представление о ценности книги: «Довольно неразумно истратил около 30 лир на книги. У антиквария купил две книжки о Галилее и еще кой-какого математического хлама. Затем приобрел паскудное издание Данте и 2 томика стихов Аннуцио, вот и все. Вообще с книгами мне пора остепениться. Я в них не новичок, понимаю всякую ценность книги, т.е. «мою» и антикварную. Я и покупаю-то книги именно по этим двум ценностям, для себя и иной раз как «редкость». Но несмотря на это мое понимание, приобретаю немало дряни, мусора и кирпичей. Книга — самая высокая «вещь» в мире, потому что это почти человек, даже иногда выше человека (как Гаусс и Пушкин). Но книжка хороша 1) прочитанная, 2) хорошая; в моей библиотеке многие книги этим условиям не удовлетворяют» (запись от 18 июля 1913 года) [Кн. 1. С. 200].

И все-таки сразу по возвращении из Италии будущий ученый отправляется за книгами: «Сегодня не удержался, пошел на Сухаревку, хотя знаю, и прекрасно, что пора наложить узду на библиоманию, особенно бессистемную. Купил по обыкновению неведомо зачем Ruskin’a, Богдановича и какого-то Kleist’a. Зачем? Не знаю. Читать не стану» (запись 28 июля 1913 года) [Кн. 1. С. 206].
Дневниковые записи показывают, что покупка книг с молодых лет была для Вавилова величайшим удовольствием, с которым он сравнивает другие радости в жизни. 10 мая 1910 года, сдав экзамен по химии, Вавилов записывает: «Я доволен; доволен потому, что напряжение целой недели закончилось так благополучно, доволен исключительно физически, как был бы доволен, купив хорошую книжку» [Кн. 1. С. 82].
Уже будучи на военной службе, С.И. Вавилов делает запись о своем понимании роли книг в социуме и собственном к ним интересе: «Кстати о книжках, книжках старых, о новых не говорю, слишком они не книжны, «авторами» пахнет. А вот о старых. Если бы не было книг — жить почти не стоило бы. Книга лучше музыки, живописи, любви, гастрономии и вообще жизни. С жизни — пенка снята. Я покупаю книги без удержу, иногда даже страшно становится и грустно. Вот умрешь, и половина твоих книг окажется тобой не прочтена. Но все же покупаю. Ненавижу я пухлые современные книги «для любителей», книжки только для глаз. Это уже не книжки. Вообще собирать стоит только книги и иногда картины (потому, что некоторые картины можно читать очень долго, долго углубляться). Приятно бы было выбросить с полок 1/2 хлама и остаться с избранным. Se non moriremmo, faremmo cosi [Если не умрем, то так и сделаем (нт.)]» (запись от 16 июня 1914 года) [Кн. 1. С. 227].
К той же теме он возвращается пару месяцев спустя уже на фронте: «Зачем пить неперебродившее сусло жизни, когда в погребах библиотек неисчерпаемые запасы вин самых тончайших — это я писал давно, а теперь вновь пишу и в новой обстановке. Без книг жить, пожалуй, стоит только казаком, авантюристом, когда жизнь — роман. Впрочем, и Казанова без книг не обходился» (запись от 9 сентября 1914 года) [Кн. 1. С. 264]. А 8 августа 1913 года Вавилов заметил:

---

«Все-таки единственные друзья мои на свете — книги, о них надо бы написать, посвятить им оду. Без них — жизнь была бы пуста и суха и жестка,
как жестянка».

---

Год спустя он записывает в дневник стихотворение, посвященное книгам, начинающееся словами: «Книги — как мне вас жаль, и как по вас я тоскую» [Кн. 1. С. 233].
Интересно, что далее в своем поэтическом опыте С.И. Вавилов упоминает стоявшие на его полках журналы, среди которых и специализированные издания для коллекционеров и книголюбов «Русский библиофил» и «Старые годы».
О том, что Вавилов был серьезным, вдумчивым читателем библиофильской периодики, свидетельствует его реакция на завершение выпуска одного из них, зафиксированная в записи от 13 октября 1914 года: «Зачем прекратили «Старые годы»? Это непоправимо глупо. <…> «Старые годы» страшно жалко, дураков вроде Врангеля надо бить. Искусство — да, я его не только не хочу забыть среди войны, оно для меня утеха, а в будущем надежда. Бросать науку — ради лазарета и искусство неведомо для чего — безумие и, главное, ужас» [Кн. 1. С. 304].
Читая дневники С.И. Вавилова, убеждаешься, что книги он приобретал всегда, даже в критические для страны моменты. Даже в первые недели Великой Отечественной войны академик регулярно заходил в ленинградские книжные магазины. Так, 29 июня 1941 года он фиксирует в дневнике: «Прошла неделя. Опять воскресенье. Вчера я вернулся из Москвы, а сейчас ходил по ленинградским антикварным книжным лавкам» [Кн. 2. С. 124]. Еще через неделю, 6 июля 1941 года: «Сегодня две недели начала войны и 11 месяцев Николаевой драмы (арест брата, академика Н.И. Вавилова. — А.С.). Опять воскресенье, опять ходил по пустым книжным лавкам» [Кн. 2. С. 125]. И, наконец, 20 июля 1941 года: «Сегодня воскресенье — четвертое после гитлеровского 22-го. По инерции побрел на Литейный. Книжные лавки пусты, как могилы. Попал в «тревогу», которая длилась 1 часа, пытался читать только что купленного Gaboriau. Сидящий рядом еврей, по-видимому заподозрил во мне «парашютиста», задал несколько вопросов о моих знаниях языков, а потом ядовито отметил особенности моего произношения. Я ему сообщил, что являюсь коренным москвичом. Под лестницей во время тревоги толстая тетка бойко торговала мороженым» [Кн. 2. С. 126].

Несмотря на бедность книжных магазинов в Йошкар-Оле, где С.И. Вавилов находился в эвакуации, он пытается и здесь приобретать книги. Так, 18 августа 1942 года он записывает: «В воскресенье купил новое издание «Диалектики природы» Энгельса за 3 руб. 15 коп. А огурец на базаре (это в августе!) стоит 4 руб. Поистине — диалектика природы» [Кн. 2.С. 158].
27 декабря 1942 года здесь же, в Йошкар-Оле отмечает: «Но из городка уходят соки. Ходил сегодня по лавкам книжным, «Динамо», «Универмагу». Продают только велосипедные звонки да крокетные молотки, портреты вождей. Сравнение даже с декабрем прошлого года совсем невеселое» [Кн. 2. С. 166]. А еще через два месяца, 28 февраля, в своих заметках фиксирует: «Теплая вьюга. Начинается масленица. По снежной улице игрушечные фигуры мариек. В книжной лавке симфонии Шостаковича и масляные пейзажи» [Кн. 2. С. 171].
И в эвакуации Сергею Ивановичу продолжают сниться антикварно-букинистические сны, которые причудливо пересекаются с другими переживаниями. Например, 22 февраля 1942 года он записал: «Ночью сны необычайно отчетливые и детальные: голодные, умирающие ленинградцы, а потом антикварный магазин, где покупал какую-то роскошную книгу о Царском Селе в марокене  и «Речи и статьи» Менделеева» [Кн. 2. С. 142]. Полтора года спустя в Казани ему приснилось: «Отчетливый, запомнившийся сон: сначала книжная антикварная лавка, медленное перелистывание фолиантов в провинции. Какие-то находки. Потом ресторан, столовая. Вул. И вдруг из тумана исхудавшее лицо Николая. Маленький, в сапогах» (запись от 19 ноября 1943 года) [Кн. 2. С. 190].

Попав в 1944 году ненадолго в Москву, Вавилов тут же использует возможность посетить местные книжные магазины: «Хватаюсь за десяток книг, накупленных по воскресеньям у здешних букинистов. Все не то. Либо скучно, либо бездарно» (запись от 8 марта 1944 года) [Кн. 2. С. 200]; «К вечеру усталость и отсутствие интересных книг, несмотря на постоянную охоту за ними» (12 марта) [Кн. 2. С. 200].
Продолжается поиск книг и в Казани, где 4 мая 1944 года С.И. Вавилов записал: «Походил здесь по книжным лавкам, купил Маколея, Dumas [А. Дюма]» [Кн. 2. С. 205]. Позднее, 30 декабря 1944 года, академик отметил преимущества местной книжной торговли: «Ходил по книжным лавкам. Книги здесь попадаются много более интересные, чем в Москве, и дешевле намного» [Кн. 2. С. 230].
Действительно, московские походы «по книги» в предпоследний военный год не радовали Сергея Ивановича. Так, 24 сентября 1944 года он отметил в дневнике: «Чувство собственной Minderwertigkeit [Неполноценность (нем)]. Настоящего, большого в жизни сделать не удалось и вполне можно бы не существовать с любых точек зрения. Скоро пойду охотиться за книгами. Так мало осталось книжных лавок и так мало в них интересных книг» [Кн. 2. С. 221]. А 15 октября зафиксировал: «Охочусь за книгами. Их мало и дрянь. И вообще, так мало хороших книг» [Кн. 2. С. 222]. Зато ленинградские букинисты оставляли впечатление: «Книги в питерских лавках грош! Вещь, потерявшая всякую ценность. (За два тома трудов Франц. Физич. О-ва в хороших переплетах заплатил 4 рубля, а одно яйцо на рынке здесь стоит 30 рублей, хотя голода нет)» (запись от 23 мая 1944 года) [Кн. 2. С. 209]. 13 мая 1945 года Вавилов записал в Ленинграде: «Пробежал по книжным лавкам. Книг здесь много, и они раз в пять дешевле Москвы. Грустный признак» [Кн. 2. С. 245].
Записи о посещении антикварных и букинистических магазинов Москвы и особенно Ленинграда становятся практически регулярными со второй половины 1940-х годов. По всей видимости, это объясняется тем, что для перегруженного работой и критически относящегося к окружающей действительности президента АН СССР приобретение книг и произведений искусства — одна из немногих отдушин, способ отдыха. Кроме того, в этот период у него появились не только финансовые возможности, но и жилплощадь, позволявшая поглотить «Гималаи книг». Как правило, записи фиксируют сам факт похода за книгами, степень его удачливости. Например: «Ходил за книгами. Их много, и завидно, что нет времени» (запись от 20 мая 1945 года) [Кн. 2. С. 246]; «Собираюсь на охоту за книгами» (23 марта 1947 года) [Кн. 2. С. 305]; «По инерции ходил за книгами. Приношу, некогда посмотреть» (5 октября 1947 года) [Кн. 2. С. 327]; «Ездил за книгами. Мало и как-то непонятно, зачем я их покупаю» (4 января 1948 года) [Кн. 2. С. 337]; «Книжные лавки, в которых ничего нет» (16 июля 1949 года) [Кн. 2. С. 400]; «Ездили по комиссионным и книжным лавкам. Погружение в старину» (3 декабря 1950 года) [Кн. 2. С. 4б2] и т.п.

Мысли о покупке книг не оставляли С.И. Вавилова в самых, казалось бы, неподходящих обстоятельствах. Например, 28 октября 1945 года он записал в Ленинграде: «Похороны А.Н. Крылова. <…> Во время похорон заглянул на Литейный. Опять книги. Жадность. Интерес. Но мне 55 лет. Нет времени и «я» скоро закроется» [Кн. 2. С. 261].
Как истинный знаток антикварной книги, С.И. Вавилов обращает внимание на такие важные атрибуты книжной редкости, как принадлежность к памятникам раннего книгопечатания, переплеты.[6]
Кажется, что академик был не чужд представлениям о книжной редкости, разрабатываемым в его время специалистами крупных государственных библиотек. Так, 11 мая 1947 года он записывает: «Ездил «по книги», зачем-то купил инкунабельного Августина» [Кн. 2. С. 310]. 24 мая 1950 года после посещения букинистов в Ленинграде академик отмечает: «Вечером был в книжной лавке. Много книг в изумительных переплетах, изумительной сохранности. Где-то тихо жили, надеясь на вечное спокойствие» [Кн. 2. С. 438].
Центром антикварных приобретений С.И. Вавилова, безусловно, был Ленинград, где он регулярно продолжал бывать в годы своего президентства, поскольку, в частности, оставался заведующим лабораторией люминесцентного анализа Государственного оптического института. 19 февраля 1946 года он записал в Ленинграде: «Здесь стараюсь быть только со своими — Олюшкой, Виктором да Наташей (женой, сыном, женой сына. — А.С.). Да книги, картины, старина» [Кн. 2. С. 272].
Вавилов отмечает богатство питерских антикварных лавок по сравнению с московскими. Так, 27 июля 1947 года он пишет: «Покупки подарков Олюшке testimonium paupertatis [свидетельство о бедности (лат.)] московских комиссионных магазинов: «московское жалкое нутро» — по сравнению с Питером» [КН.2.С. 317].
Со временем в дневнике все чаще появляются сведения о приобретении не только книг, но и предметов антиквариата, в первую очередь картин. Например, 25 августа 1946 года появилась запись: «Заснувшие на полках, в шкафах книги, предметы. <…> С Олюшкой ездили по книжным и антикварным магазинам. Езда на машине времени. Картины голландцев, философы, Леонардо» [Кн. 2. С. 286].
15 декабря 1946 года Сергей Иванович отмечает: «Олюшка приехала, и все успокоилось. В Питере как в Нирване. <…> Бесснежный мороз. Зимняя засуха. Сегодня на деревьях иней, и город такой красивый. Книжные лавки. На Невском в комиссионном магазине: не то старая копия с Гольбейна, не то сам Гольбейн за 200 руб., какой-то деревенский пейзаж венециановских времен. Нет гостей. Пауза. Антракт перед Москвой» [Кн. 2. С. 295]. К этой покупке Вавилов будет возвращаться в дневнике вновь и вновь. 18 декабря 1946 года уже в Москве он записывает: «На столе какой-то профессор, или патер гольбейновской школы. Настоящая притягивающая старина. Груда интересных книг на столе» [Кн. 2, с. 296].
Вечером 31 декабря 1946 года в Ленинграде появляется дневниковая запись: «Уютный, провинциальный теперешний Питер. Народа мало на Невском и в магазинах немного. Наконец начался снег. Под городом совсем голо. Ходил с Виктором по комиссионным магазинам и книжным лавкам. Покупал всякую чепуху» [Кн. 2. С. 297]. 19 января 1947 года, снова в Ленинграде: «Ездил по книжным и комиссионным магазинам. Странное чувство. Как будто все питерцы начинают понимать суету и призрачность вещей. Громадный Barrochio «Nativita» за 600 руб., прекрасные книги, которые никому не нужны» [Кн. 2. С. 299].
Через неделю, 26 января 1947 года, уже в Москве Вавилов записывает: «У меня антикварно-книжный ажиотаж. На стене чудесный, отреставрированный Кориным М. Лютер из мастерской Л. Кранаха. В Ленинграде «Nativita» Бароччио Федоричо, «законный» оригинал которого в Мадриде. Опять прорва купленных книг» [Кн. 2. С. 300].
Очевидно, что антиквариат был для президента Академии наук способом уйти от реальности, отдохнуть от бесконечных дел. Утром 6 марта 1947 года он оставляет запись: «Надо же когда-нибудь написать о хорошем. Сейчас передо мною синяя стена, на ней в старых золотых рамах Santa Cecilia Domenichino, Лютер — Л. Кранаха, «Фауст» — гравюра псевдо-Рембрандта. Чечилия переливается старинными итальянскими красно-оранжевыми-желтыми колерами. Лютер и Фауст — немецкая загадка. На этой стене — дух человеческий на самых вершинах. Красота, глубина, ум, история (старина). Человеком себя чувствую. И так хорошо просидеть хоть 10 минут перед этой стеной. А за окном все еще холодно. Идет снег» [Кн. 2. С. 303]. 9 марта 1947 года вновь записывает: «Воскресенье. Утро перед походом за книгами. Остановка. Один. Радио — орган. На стене перед глазами то же трио: Лютер, Цецилия, Фауст. Все от земли — неизвестно куда» [Кн. 2. С. 304].
О своей служебной и общественной деятельности Вавилов пишет в дневнике неохотно. «Девять десятых жизни заняты совсем не тем, о чем здесь пишется. Каждый день часа три в Физ[ическом] Институте]. Но малоприятно. Строительство. Затруднения у Векслера. Личные самолюбия и склоки и мало большого, нового. Пафоса научного нет. Потом часов 6 каждый день в Академии, мозаика, калейдоскоп, звонки вертушек, обо всем, ясное ощущение себя диспетчерской машиной. Потом часов 7 сна, со странными образами, которые всегда поражают не тем, что они видны, но своей отчетливостью во всех деталях», — так характеризует он свою «основную» жизнь [Кн. 2. С. 310].

Вавилов с юности был увлечен итальянским искусством. Еще 4 декабря 1912 года в его дневнике появилась запись: «3 дня вот уже я в довольно взволнованном состоянии; купил на Сухаревой настоящую итальянскую sessacento [шестнадцатого века (нт.)], картина школы Леонардо, некоторые детали написаны превосходно; в состоянии картина очень печальном; антикварий, у которого я покупал картину, находил в ней только хорошим раму. Но я доволен, какой-то новый аромат в окружающей обстановке, что-то совсем живое. Италия и шестнадцатый век теперь со мною. Бог ее знает, может, по этому полотну прошлась кисть и самого «maestro», ведь духом-то Леонардо она полна. Не знаю, счастье или несчастье для меня эта картина, она-то ведь и есть для меня символом «итальянского» отступления. Но зато отступление станет теперь таким красивым. Впрочем, нет, хорошо бы синтезировать прелесть «отступления» с благородством и красотою наступления. Конечно, хорошо бы» [Кн. 1. С. 145].
Во второй половине 1940-х годов у С.И. Вавилова появляется возможность приобретать интересные образцы итальянской живописи. 31 декабря 1947 года в Ленинграде он записывает: «Легкий экскурс за книгами на Большой [проспект] на Петроградской стороне Корреджо (в Москве, стало быть, старая копия с Корреджо)» [Кн. 2. С 335]. 11 января 1948 г. уже в Москве пишет: «На стене передо мною две новые итальянские загадочные картинки, нарисованные на меди. Что-то вроде джорджонесков (может быть, и подделки). Аполлон, убивающий Пифона, и второй, пока мне не известный мифологический сюжет. Глядя на них, тоже «уравновешиваюсь». Тоже вроде органа» [Кн. 2. С. 338]. «Перед глазами хорошая акварельная копия с рафаэльского портрета Льва X с племянниками. Глаз отдыхает на этом красно-пурпуровом великолепии», — записывает он 15 октября 1950 года [Кн. 2. С. 458].
Антиквариат, окружавший домашний быт академика, периодически становился поводом для размышлений о скоротечности жизни. Так, 25 января 1948 года Вавилов записывает: «Смотрю на вещи кругом. Они живут многие жизни. На окне фарфоровая Паллада из Берлина, из какой-то немецкой квартиры. Две азалии из Потсдамских оранжерей. На стене М. Лютер Луки Кранахского 1533 г. Со сколькими людьми он жил? Странные «аполлоновские» картины из Питера, они, конечно, жили, вероятно столько же, сколько и Лютер. Краснодеревный диван александровских времен, николаевские шкафчики. Они живут много дольше человека. Куда-то эти вещи пойдут отсюда. Их жалко, с ними сжился» [Кн. 2. С. 339].  И спустя месяц, 22 февраля 1948 года, вновь размышляет: «Опять на синей стене в тусклой раме Аполлон с Пифоном. В столовой прелестная фарфоровая ваза с «венецианскими» пейзажами, вероятно, из какого-то дворца. Как приросла к красному дереву. Это — маленькие радости, непонятные, впрочем. Хорошо знаю, что не chef d’oeuvre’bi, куплены за копейки. Но вот нужно почему-то, чтобы были «свои». Хотя ясно знаю, что скоро в могилу, ничего этого не возьму, и снова все это сгинет или попадет в комиссионную лавку» [Кн. 2. С. 342].

Поиски антикварных вещей были практически регулярными в последние годы жизни С.И. Вавилова. Им он посвящает практически все свободные выходные дни. Дневник пестрит информацией об этой стороне его жизни: «Сегодня Олюшкино и мое рождение. Ездил вечером по комиссионным магазинам за подарками. Сколько еще осталось жизни прежних питерских магнатов, продаваемых за копейки. Madonna della Saggiolla (понятно, копия) в роскошной резной раме. Хрусталь. Фарфор. Миниатюры. Долго светит солнце» (запись от 24 марта 1949 года) [Кн. 2. С. 384]; «Книжные лавки» (29 апреля 1949 года) [Кн. 2. С. 388]; «Ездил по книжным и комиссионным лавкам. Старые вещи, старые книги. Все это несколько кладбищенское, совсем прошлое» (14 июня 1949 года) [Кн. 2. С. 394]; «Рыскал по антиквариям с приставшим И.В. Гребенщиковым» (15 июля 1949 года) [Кн. 2. С. 397]; «Книжные лавки, в которых ничего нет» (16 июля 1949 года) [Кн. 2. С. 400]; «Нагрузился картинами, портретом какого-то молодого человека а lа Рокотов, портретом Лейбница и безыменным романтическим пейзажем с башнями, мостом, лошадьми. Живые голоса с того света из XVII и XVIII веков» (2 января 1950 года) [Кн. 2. С. 422]; «С Виктором ездили по антикварным лавкам. Путешествие на машине времени. К вещественным остаткам. Серая, дождливая погода» (2 апреля 1950 года) [Кн. 2. С. 433]; «Мрачная «петербургская» погода. Налетающие темные тучи с тяжелым пронизывающим дождем. Все мокрое, осевшее. Ездили на «Победе» по книжным лавкам и комиссионным магазинам. Остатки прежней жизни. Красные и синие марокены, шкатулки карельской березы. Осколки разбитого, надутого, внутри пустого и бездарного Петербурга» (10 сентября 1950 года) [Кн. 2. С. 454]; «Купил какого-то подозрительного Серова» (21 октября 1950 года) [Кн. 2. С. 458]; «Воскресный питерский день. Сердце не болело. Ездили по комиссионным магазинам и книжным лавкам» (22 октября 1950 года) [Кн. 2. С. 458].
Постоянный контакт с антикварными книжными торговцами делал С.И. Вавилова чутким к проблемам их профессии. Например, 8 июня 1947 года он записывает: «Сегодня утром встречал Олюшку на вокзале. Жарко. Потом за книгами. Среди букинистов паника — собираются закрывать антикварные лавки, вернее, «централизовать». Грустно это, и зачем нужно — уму непостижимо» [Кн. 2. С. 313].  А неделей позже, 15 июня, кратко фиксирует: «Гонения на антиквариев» [Кн. 2. С. 313]. 5 марта 1950 года в Ленинграде появилась запись: «Воскресенье. Тающий снег. На питерских улицах черный грязный снег и помойные лужи. На Невском толкучка по случаю сниженных цен. Книжная лавка с печальными торговцами, которым платят ничтожные деньги» [Кн. 2. С. 429].

Вызывал возмущение академика и запрет продавать в букинистической торговле книги на иностранных языках. 15 сентября 1949 года он заметил в дневнике: «Целый день — цепь неприятных вещей, малых и крупных, так что больно, неприятно, противно и болит голова. Последнее звено — книжные лавки, в которых больше не торгуют иностранными книгами» [Кн. 2. С. 409]. 5 февраля 1950 года Вавилов фиксирует: «Воскресенье теперешнего провинциального Питера. В академической книжной лавке, оставшейся единственным настоящим книжным островом, много лавок со старыми книгами закрылись. Иностранные книги продаются только в академической лавке. В комиссионных магазинах — остатки прежней роскоши» [Кн. 2. С. 425].
Интересно отметить, что, часто упоминая о своей «охоте за книгами» и посещениях книжных магазинов («лавок»), С.И. Вавилов почти не называет имен книготорговцев. Редкое исключение — запись от 2б июля 1950 года: «Был в Москве часов восемь. Умер Р.К. Карахан, книжник, директор книжного отдела. Лет 19 знал его в самые разные эпохи. Таких людей книжных теперь больше не осталось. Умер неожиданно в Узком. Инфаркт. Просто «чик». Жизнь становится похожей на существование комара» [Кн. 2. С. 446].
Биограф С.И. Вавилова Л.В. Лёвшин приводит воспоминания референта академика Н.А. Смирновой: «А посещение книжного отдела? Обычно, не реже раза в неделю, Сергей Иванович раньше кончал работу в Президиуме и уезжал в книжный отдел, который находился в Доме ученых. «Узнайте, Раф Карпович у себя?» (заведующий книжным отделом АН СССР Р.К. Карахан). Это значило, что надо сворачивать текущую работу, и ничто уже не могло задержать Сергея Ивановича, раз он собрался в книжный отдел»[7]. В этой связи понятно, почему смерть опытного букиниста стала столь значимым событием для президента Академии наук СССР.

Судя по «Дневникам», Сергей Иванович очень пессимистически ощущал жизнь, но увлечение книгами и произведениями искусства помогало ему хотя бы на время забыться, уйти в создаваемый внутренний мир, похожий на сон. Ученый понимал всю призрачность этого мира, но вновь и вновь занимался его воспроизводством. 18 декабря 1949 года он записал: «Почему-то по-прежнему тянут старые книги, старые картины, во сне самое приятное сны — антикварные, копанье в старых книгах и поиски забытых Леонардо. Но ничего, ничего в этой старине нет, поиски разрешения загадок тщетные. Загадок нет. «Загадки нет и не было у ней»» (Строки из стихотворения Ф.И. Тютчева «Природа — сфинкс…» (18б9): «Природа — сфинкс. И тем она верней / Своим искусом губит человека, / Что, может статься, никакой от века / Загадки нет и не было у ней». — А.С.) [Кн. 2. С. 418].
«Дневники» С.И. Вавилова — сложный, многоплановый документ, позволяющий раскрывать самые разные стороны личности ее автора[8]. Они дают возможность увидеть академика как увлеченного библиофила и коллекционера. Огромная библиотека ученого отражала его разносторонние научные и литературные интересы. Заметки о прочитанных книгах занимают в «Дневниках» большое место и нуждаются в специальном изучении. Но вместе с тем дневниковые записи говорят о постоянной библиофильской деятельности С.И. Вавилова с акцентом не только на содержание книг, но и с интересом к первым и прижизненным изданиям, инкунабулам, роскошным перепле-там. Свою собирательскую деятельность академик называл «охотой», ей он придавался со всей возможной страстью.

Примечания:

[1] См., напр.: Киселева Е. Г. Московские друзья книги. М.: Книга, 1978. С. 17–23; Петрицкий В. А. Академик С. И. Вавилов и книга // Невский библиофил. Вып. 17. СПб., 2012. С. 39–49.
[2] Лёвшин Л. В. Сергей Иванович Вавилов, 1891–1951. Изд. 2-е, испр. и доп. М., 2003. С. 305.
[3] Самарин А. Ю. Путешествие с Малой Бронной на проспект Калинина. О судьбе библиотеки Н. П. Смирнова-Сокольского // Про книги. 2012. № 1. С. 7–21.
[4] Вавилов С. И. Дневники. Кн. 1: 1909–1916. М.: Наука, 2016; Кн. 2: 1920, 1935–1951. М.: Наука, 2012. Далее в квадратных скобках приводятся ссылки на это издание.
[5] Шилов Ф. Г. Записки старого книжника; Мартынов П. Н. Полвека в мире книг. М.: Книга, 1990. С. 296.
[6] Самарин А.Ю. Редкие книги и книжные памятники: смена ориентиров // Актуальные проблемы теории и истории библиофильства: Материалы XII Международной научной конференции. СПб., 2010. С. 4-14; Он же. История отдела редких книг ГБЛ в свете регламентирующих документов (1920-е —середина 1950-х годов) // Вивлиофика: История книги и изучение книжных памятников. Вып. 2. М.: Пашков дом, 2011. С. 10—36; Он же. О редких книгах и книжных памятниках. М.: Пашков дом, 2014.
[7] Лёвшин Л.В. Указ. соч. С. 303.
[8]Андреев АВ. Политические взгляды С.И. Вавилова (по материалам дневников) // и техники им. С.И. Вавилова. Годичная научная конференция, 2018. —М.: Янус-К.

---

Присоединиться к нам на Facebook или Instagram 

---