Однако Гончарова к дружбе особенно не стремилась, симпатизировала Цветаевой «на расстоянии», всем поведением показывая, что художник — существо одинокое. Круг, в котором она вращалась, кстати, во многом пересекающийся с цветаевским, для нее скорее приятельский, нежели дружеский. Близкому человеку она признается в письме, что по своей природе она — одинокое и малообщительное существо.
Марина Цветаева (1892–1941) и Наталья Гончарова (1881–1962) познакомились летом 1928 года1. Все началось с того, что Марк Слоним2 рассказал Цветаевой о своих беседах с Гончаровой и Ларионовым3. «МИ загорелась: “Как, Наталья Гончарова? Совпадение или родство?”» — писал Слоним. Знакомство произошло в маленьком парижском кафе, где часто собирались поэты, художники, журналисты, и почти всегда обедали Гончарова и Ларионов. Слоним вспоминал о той встрече: «Мы условились, что она приедет завтракать со мной в ресторан Варэ на улице Сен-Бенуа, подле Сен-Жермен. Про Варэ рассказывали, будто он был не то денщиком, не то лакеем Гийома Аполлинера. Во всяком случае, в его тесном помещении под вывеской “У маленького Сен-Бенуа” бывали и Андре Жид, и Дюамель, многие видные французские писатели, журналисты и художники, обычно сидевшие за одним столом с шоферами такси и служащими соседних контор. “Маленький Сен-Бенуа” был также штаб-квартирой “вольроссовцев” и Ларионова и Гончаровой, они ежедневно в нем завтракали и обедали и туда же приглашали знакомых живописцев, скульпторов, танцоров, музыкантов, особенно тех, кто работал с ними у Дягилева.
Перед моим очередным отъездом в Прагу, в самом конце января, я познакомил в ресторане Варэ МИ с Натальей Сергеевной Гончаровой, и обе друг другу понравились. МИ сразу привлекли в Гончаровой ее тихий голос, медлительные, сдержанные манеры, внешнее спокойствие, под которым легко было угадать натуру страстную и глубокую, ее чисто русская красота. (Впоследствии, к старости, у Натальи Сергеевны стал иконописный лик — она походила на скитницу, на монахиню.)
После завтрака мы пошли в кафе “Флор”, сели там в уголок, и МИ сказала, что хочет писать о двух Гончаровых, и, опустив глаза, прочла свое стихотворение о той, первой Наталье:
Счастие или грусть — Ничего не знать наизусть, <…>
Стихи эти очень понравились Гончаровой, и она сразу условилась с МИ о ближайшем, более длительном, свидании. Я после узнал, что они виделись несколько раз. МИ говорила, что Гончарова действует на нее успокаивающе, и была от нее в восторге. К картинам, которые Наталья Сергеевна ей показывала, она осталась довольно холодна: для нее это были как бы иллюстрации и подтверждения к тому словесному портрету Гончаровой, который она воображала и создавала — и потом запечатлела в своем очерке (“Воля России”, 1929, кн. 5—6, 7, 8—9).
Как я уже говорил, у МИ была не зрительная, а слуховая память; живопись — в частности гончаровскую — она воспринимала, как многие близорукие: и рисунок, и краски сливались у нее в некое общее впечатление, она переводила их на свой язык ритма и звуков. Это был обычный для нее процесс восприятия внешнего мира. Дружба, вернее, восхищение МИ длилось лишь то время, когда она писала о Гончаровой и исправляла корректуру своего очерка»4.
Итак, Цветаева откликнулась на имя, связанное с Пушкиным, — Наталья Гончарова была внучатой племянницей жены поэта Натальи Николаевны. Отсюда идея Цветаевой — написать очерк о двух Гончаровых. Ко времени знакомства с Цветаевой Гончарова была знаменитой художницей-авангардисткой, участницей вместе с Михаилом Ларионовым многих футуристических выставок в России и за рубежом. Оформление в 1914 году дягилевского «Золотого петушка» дало ей признание и возможность приобрести мастерскую в Париже. Критики писали, что Гончаровой удалось найти в декорациях и костюмах цветовое соответствие духу пушкинского текста и музыке Римского-Корсакова. Художница в своих театральных работах показала Франции экзотическую, яркую, восточную Русь. «Так называемый “русский стиль” гончаровского “Петушка” до нее никогда не существовал. Все от самого маленького орнамента на костюме до комических дворцов последнего действия выдумано художником», — писал Ларионов в статье о Гончаровой5.
Поиск соответствия цветовой гаммы и слова, линии и слова для Гончаровой начался, когда она еще в России иллюстрировала книги известных поэтов. Не случайна ее последующая совместная с Цветаевой попытка работы: Гончарова иллюстрировала ее поэму «Молодец», проникнутую русскими национальными мотивами. Цветаева же пыталась делать противоположное, переложить художника и его картины на свой поэтический язык.
Чтобы написать огромный очерк, а, по сути, книгу (так называла ее в письмах Цветаева), материала интервью, рассказов Гончаровой о себе было недостаточно.
Из очерка известно, что Цветаева пользовалась монографией Э.Эганбюри «Наталья Гончарова. Михаил Ларионов» (М., 1913). А для сопоставления двух Гончаровых (прежней, пушкинской Натали и современной Натальи Сергеевны) — книгой В.Вересаева «Пушкин в жизни». В итоге — ей удалось искусно переплести три жанра: исследование, интервью и эссе.
Очерк о Гончаровой открывается главой «Уличка» — это улица Висконти, 13, где находилась мастерская художницы. Обозначен день их встречи — 9 ноября 1928 года. С точки пересечения пространства и времени начнется повествование о жизни — своеобразное путешествие в мир художницы.
Уличка — Ущелье. Морской ветер с Сены раскачивает корабль, преодолевающий рифы, чтобы пристать к берегу — дому Гончаровой. И, наконец, Дом — остров сокровищ, полный сказочных богатств. Путешествие — физическое преодоление. Лестница с огромными каменными ступенями — подъем вверх. «Что нога взяла, то след дал, нога унесла — след привнес. Наслоение шагов, как на стене теней. Оттого так долго живут старые дома, питаемые всей жизнью привносимой. Такой дом может простоять вечно, не живым укором, а живой угрозой подрастающим, не перерастающим, не перестаивающим».
Мастерская — пещера Али-бабы. Потому и прозвучит знаменитое: «Сезам, раскройся!»
Пустыня, пещера, палуба. И если это пустыня, то стружки под ногами мастерской Гончаровой становятся песком. Уже когда очерк будет написан, Цветаева увидит ее во сне. «Мастерская была песком, в песке — кое-где — подрамники, стен не было видно, а может быть, просто не было. Я кинулась в песок — как была — в берете…» Не только увидеть, но и услышать шорох песка под ногами, почувствовать жар мастерской.
Возникает объемная картина гончаровского мира. Подбор слова — мазок за мазком.
Читатель, путешествующий вслед за Цветаевой, казалось бы, вправе увидеть картины и услышать рассказ о живописи, но вначале его ждет нечто совсем иное.
Открывается потайная дверь, и на стенах дома Висконти оживают тени из России. Лестница дома вдруг приводит в детство Цветаевой и Гончаровой, в их общее московское пространство — Трехпрудный переулок, в старый дом Гончаровых и в семейный дом Цветаевых. Трехпрудный, дом 8, Трехпрудный, дом 7. Гончарова и Цветаева — соседки по московскому переулочку, где сохранились воспоминания о бабушках, родителях, их самих. Общий двор, где пятнадцатилетняя бабушка Гончаровой качалась на качелях, а к ней спешили женихи.
Такие истории настоящий подарок для поэта — отсюда тянутся нити в собственное детство Цветаевой; к ее свободолюбивым бабушкам, к серебристым тополям рядом с домом. Но была и другая встреча Цветаевой с Гончаровой в дореволюционной Москве — через стихи. Впервые она услышала имя художницы от поэта Чурилина6, чью книгу иллюстрировала Гончарова. (Цветаева не любила слова «иллюстрация», оттого и написала: «Стихи Чурилина — глазами Гончаровой», так определив место Гончаровой в книге Тихона Чурилина.. «Из всех картинок помню только одну, ту самую одну, которую изо всей книги помнит и Гончарова. Монастырь на горе. Черные стволы».
Цветаева проводит читателя через все уголки своего московского прошлого, где ей встречалась тень Гончаровой. Реальный портрет художницы, возникнет спустя несколько абзацев, и он рифмуется с чурилинской иллюстрацией: «Внешнее явление Гончаровой. Первое: мужественность. — Настоятельницы монастыря». Внешнее впечатление от Гончаровой — серьезное спокойствие облика, суровость. Наверное, не случайны эти сближения: монастырь на горе и образ настоятельницы, который Цветаева увидела в ней. Весь последующий рассказ — история послушания и служения творчеству. В воспоминаниях детства своей героини Цветаева обратит внимание на необычную историю о молельне, которую детьми соорудили Гончарова с братом из большого ящика и сделали в нем тайный маленький храм.
Цветаева, интервьюируя Наталью Сергеевну, пыталась ее разговорить, заставить говорить о сокровенном. Гончарова рассказывала о няньке, молельне, гимназии и непослушных кудрях, за которые ее ругали наставницы. Далекими детскими воспоминаниями Гончарова делится легче, чем дальнейшей историей своей жизни. «Хочу, чтобы Вы мне рассказали о Вашей работе, как о детстве, Вы даете как раз то, что мне нужно», — писала Цветаева художнице 7 января 1929 года. Но Гончарова становится все более скупа на подробности; в очерке отсутствуют скандальные истории, связанныe с выступлениями футуристов и их выставками, нет и поворотной встречи в жизни двух художников, Гончаровой и Ларионова. Оттого, наверное, живые картины гончаровского детства, жизнь Пушкина и Н.Н.Гончаровой, выстроенные Цветаевой по вересаевской книге о Пушкине, сменяет попытка поэта реконструировать жизнь художницы по сухим официальным сведениям, по ее картинам, догадкам.
Цветаевой интересны более всего не картины, а сама Гончарова. «Картины для меня — примечания к сущности, никогда бы не осуществленной, если бы не они. Мой подход к ней — изнутри человека, такой же, думаю, как у нее к картинам», — пишет Цветаева во время работы над очерком А.Тесковой7.
И все-таки внутренний толчок для цветаевской работы — глубинные пересечения, невидимые связи. Детство на одной московской улице, фамилия «Гончарова», родная для родного Пушкина, — все это знаки, того, что ее окликнули.
В самом начале очерка на одной строчке Цветаева соединяет и сталкивает слова — цветы и гончарня. Случайность или совпадение? Конечно, нет — скорее всего, она пробует слова-фамилии на звук и на слух. И как у нее бывает всегда — из звучания слов произрастают смыслы. Еще один скрытый сюжет очерка — это диалог двух личностей, художницы Гончаровой и поэта Цветаевой.
Различие Цветаевой и Гончаровой было очевидно многим. Цветаева мечтает о человеке равного с ней дарования. В ее жизни были Рильке и Пастернак. Однако общение с ними было только эпистолярным. А Гончарова — рядом. Они встречаются, разговаривают, сидят за столиком в кафе, гуляют в парке, ходят в кино.
Цветаева, трагичная и одинокая в творчестве, в жизни открыта и требовательна. Она настойчиво указывает на сходство с художницей в письме к Тесковой, написанном в самом расцвете их отношений с Гончаровой: «… демократичность физических навыков, равнодушие к мнению: к славе, уединенность, 3/4 чутья, 1/4 знания, основная русскость и созвучие со всем…»8
Однако Гончарова к дружбе особенно не стремилась, симпатизировала Цветаевой «на расстоянии», всем поведением показывая, что художник — существо одинокое. Круг, в котором она вращалась, кстати, во многом пересекающийся с цветаевским, для нее скорее приятельский, нежели дружеский. Близкому человеку она признается в письме, что по своей природе она — одинокое и малообщительное существо.
Однако есть свидетельство художницы Г.Неменовой: «Наталия Сергеевна была добра, такой мрачноватой и скромной добротой. Она любила Цветаеву и мне даже читала “Расставаться — такое слово…”»9 Но все современники указывают на истовую страсть Гончаровой — беспрерывную работу: писание картин, театральные работы. Привязанности, скорее всего, она испытывает — к тем, кого может научить ремеслу. Помогала незаметно и строго.
Для Цветаевой, как известно, дружеские и любовные связи образовывали мир, из которого она созидала поэтические и прозаические тексты. Она всегда понимала, что дает больше, чем человеку нужно от нее. «…Раньше я давала — как берут — штурмом! Потом — смирилась. Людям нужно другое, чем то, что я могу дать», — эти размышления из письма Тесковой10 тоже находятся в контексте сложной дружбы с Гончаровой. Оттого так яростно Цветаева подвела итог их отношениям, выкрикнув с обидой: « — Гончарова. С Гончаровой дружила, пока я о ней писала. Кончила — ни одного письма от нее за два года, ни одного оклика, точно меня на свете нет. Если виделись — по моей воле. Своя жизнь, свои навыки, я недостаточно глубоко врезалась, нужной не стала. Сразу заросло»11.
Но Гончарова не умела быть такой, какой ее хотела видеть Цветаева. Закрытая и одновременно застенчивая Наталья Сергеевна12 оставила в своем дневнике пронзительные строки о детстве и юности. Бедность, невозможность платить за обучение, любовь, внезапный уход из дома. Ее отец жил отдельно от семьи, и все нити их разобщенной семьи сходились к матери. С отцом у Гончаровой были холодные отношения. Видимо, все горести она переживала в себе. За границу уехала против воли матери. И тем страшнее было через все границы узнать, что та умерла от голода во время гражданской войны. Потребность в описании своих внутренних переживаний, воспоминаний о детстве, видимо, возникает с пониманием неизбежного отрыва от России, кризисом в личных отношениях.
«Нет, жизнь человека укладывается только в слово, не в музыку. Да может быть еще в картины, как писали жития святых», — завершающий аккорд записей Гончаровой о матери и детстве13. К слову Гончарова относилась очень возвышенно, даже с некоторым опасением. В нем она скована — не то что в цвете. Иногда записи Гончаровой напоминают своеобразную параллельную версию очерка Цветаевой, и, возможно. были вызваны ее расспросами о прошлом. Не случайно, наверное, в последнем из писем Цветаевой к Гончаровой возникает необычный для художницы сюжет. «Слышала от Лебедевых, что вы пишете для сербов свою рабочую автобиографию — страшно соблазнительно (прочесть). А я — для них же — Искусство при свете совести, где есть главка: Состояние творчества — должно быть о том же, и м.б. и то же (что — Вы)…» Подтекст этого письма очевиден: Гончарова пишет автобиографию вслед за очерком, а может быть, духовная биография, написанная Цветаевой, и вызвала потребность у художницы выстроить самостоятельно линию судьбы и творчества.
Цветаева за несколько месяцев общения с не известной ей доселе Гончаровой создала незабываемый образ. «То, что я как-то сказала о поэте, можно сказать о каждом творчестве: угол падения не равен углу отражения. Так устроен творческий глаз и слух. Отразилось, но не прямо, не темой, не тем же. Не отразилось, а преобразилось».
Преобразив, а не отразив Гончарову, Цветаева нашла особый метод для последующего создания галереи поэтов-творцов.
Кроме того, очерком о Гончаровой открывается замечательная автобиографическая цветаевская проза. В этом ряду «Мать и музыка», «Дом у старого Пимена», «Мой Пушкин», «Повесть о Сонечке» — везде движущий нерв биографического сюжета связан с творчеством. «Очерк “Наталья Гончаров”» оказался своего рода конспектом тем, — писала И.Шевеленко, — которые далее получили развитие в поэзии и прозе Цветаевой»14.
Несмотря на огромное количество монографий о творчестве Гончаровой и Ларионова, биография их изучена очень далеко недостаточно. Огромный пласт их собственной переписки, а также писем к ним Пикассо, Стравинского, Фалька, Леже, Чекрыгина, Бальмонта и многих других известнейших имен еще не опубликован, и выявление возможных пересечений жизней Цветаевой и Гончаровой периода эмиграции дело будущего.
Письма Цветаевой к Гончаровой, большая часть которых представлена ниже, попали в Москву с парижским архивом Гончаровой и Ларионова. Архив был завещан художниками России и частично вернулся на родину в конце 1960-х годов, а полностью — в 1980 году. Его материалы хранятся в Рукописном отделе Третьяковской галереи (Ф.180; Н.С.Гончарова—М.Ф.Ларионов).
Сюжетно письма Цветаевой можно представить так: первая группа записок и писем отражают работу Цветаевой над очерком, следующие — представляют попытку дружбы и все большего сближения Цветаевой и Гончаровой и, наконец, деловые письма. Начало переписки 31 декабря 1928 года — последнее письмо от 1 мая 1932 года.
Основные события, о которых пишет Цветаева в письмах к Гончаровой, работа над очерком, выступление с воспоминаниями о Брюсове «Герой труда», работа над «Молодцем» (его переводами на французский и английский языки), работа над поэмой «Перекоп», все это переплетается с домашними новостями, приглашениями на семейные обеды и прогулки в Медонском лесу. В последнем из писем Цветаева как бы подводит грустный итог их недолгим отношениям:
«Христос Воскресе, дорогая Наталья Сергеевна! Когда же мы, наконец, увидимся? Ведь это не Париж и Москва, а только всего Париж и Кламар…»
Отношения между ними, пусть неактивно, но продолжались через дочь Цветаевой Ариадну Эфрон, которая брала у Гончаровой уроки рисования. О художественных способностях Ариадны Цветаева писала Р.Ломоносовой 12 сентября 1929 года: «Два дара: слово и карандаш (пока не кисть), училась этой зимой (в первый раз в жизни) у Натальи Гончаровой, т.е. та ей давала быть. — И похожа на меня и не-похожа. Похожа страстью к слову, жизнью в нем (о, не влияние! рождение), непохожа — гармоничностью, даже идилличностью всего существа…»15
Ариадна брала уроки во французской школе рисования при Лувре, в частной школе художественной мастерской Шухаева16. Судя по письмам юной Ариадны Эфрон, отношения с Гончаровой у них были доверительные и очень добрые. С.Я.Эфрон17 считал, что из нее бы получился прекрасный книжный иллюстратор. В 1935 году он собирался устроить выставку ее рисунков, а затем их издать. Ариадна Эфрон выставлялась с другими художниками и удостоилась высокой оценки. Возможно, если бы ее судьба сложилась иначе, мы бы узнали большого художника. Но, к сожалению, до возвращения в Россию она была вынуждена подрабатывать медсестрой, помощницей зубного врача, гувернанткой; чтобы помочь семье, делала глиняные фигурки, вязала кофты и шапочки на заказ. Наталья Гончарова, видимо, считала ее способной. Осталось множество ее рисунков, французских зарисовок, иллюстраций к поэмам Цветаевой18.
Письма Цветаевой печатаются в современной орфографии, по возможности сохранена особенность ее пунктуации. Бумага некоторых писем имеет повреждения, утраты текста обозначены квадратными скобками. Авторские подчеркивания заменены курсивом. В качестве Приложения публикуются 4 письма Ариадны Эфрон к Гончаровой.
Примечания
1 Время знакомства указано самой Цветаевой: «И когда я —в прошлом уже! —1928 году летом — впервые увидела Гончарову с вовсе не закинутой головой, я поняла насколько она выросла. Все закинутые головы—для начала. Закидывает сила молодости (задор!), вызревшая сила скорее голову — клонит» (Цветаева М.И. Наталья Гончарова // Собр. соч. В 7 т. Т.4. С.74). Оно подтверждается и датой письма Н.П.Гронского (близкого друга М.И., поэта, ведущего сотрудника газ. «Последние новости») к Цветаевой от 12 июля 1928 г., где он сообщает, что передал Гончаровой цветаевский сборник «После России»: « Книга у Гончаровой, верней у ее консьержки, — самое не застал». (Марина Цветаева и Николай Гронский. Несколько ударов сердца. М., 2003. С.20).
2 Марк Львович Слоним (1894–1976), земский деятель, публицист, литературный критик, очеркист; племянник поэта и литературного критика Ю.И.Айхенвальда. Член партии эсеров. С начала 1920 г. жил в Праге, где состоял членом правления (одно время казначеем) Союза русских писателей и журналистов в Чехословакии и членом комитета Земгора, участвовал в работе Комитета русской книги, входил в совет Русского народного ун-та. В конце 1922 г. стал одним из редакторов журнала «Воля России» (см. примеч.3 к письму 1). Какое-то время Цветаева была им увлечена. Автор воспоминаний о Цветаевой, где пишет: «В течение трех лет — с 1922 по конец 1925 — мы часто встречались с МИ, часами разговаривали, гуляли и быстро сблизились. Общность литературная скоро перешла в личную дружбу. Она продолжалась семнадцать лет… я считал ее большим и исключительным поэтом…» (Слоним М. О Марине Цветаевой // Марина Цветаева в воспоминаниях современников: Годы эмиграции / Cост. Л.А.Мнухин и Л.М.Турчинский. М., 2002. С.94). С 1927 г. жил попеременно то в Праге, то в Париже, куда окончательно переехал после закрытия журнала в 1932 г. В Париже редактировал «Новую газету», руководил литературным кружком «Кочевье» и агентством «Европейское литературное бюро». С 1940 г. преподавал русскую литературу в американских университетах.
3 Михаил Федорович Ларионов (1881–1964), живописец, основатель «лучизма», театральный художник, гражданский муж Н.Гончаровой.
4 Слоним М. О Марине Цветаевой // Указ. изд. С.92-93. Воспоминания Слонима о Цветаевой содержат ряд неточностей. Так, ошибочна дата знакомства М.И. и Н.С. (Слоним относит ее к началу 1929 г.) и утверждение, что Цветаева с Гончаровой виделись всего несколько раз. Судя по письмам и запискам, они встречались в течение 1929 г. часто. Слова о том, что «восхищение МИ длилось лишь то время, когда она писала о Гончаровой и исправляла корректуру своего очерка», — неточны, так как и после этой работы их отношения продолжались.
«Вольроссовцы» — сотрудники журнала «Воля России».
5 Ларионов М. Гончарова — художник современной жизни и художник театральный // Cб. «Русский Париж» / Cост, предисл. и коммент. Т.П.Буслаковой. М., 1998. С.239.
6 Тихон Васильевич Чурилин (1885–1946), русский поэт, ему Цветаева в 1916 г. посвятила несколько стихотворений. Книга Т.Чурилина «Весна после смерти» (М., 1916), иллюстрированная Гончаровой, поразила Цветаеву настолько, что она назвала его гениальным поэтом: «…ему даны были лучшие стихи о войне, тогда мало распространенные и не оцененные». (Цветаева М.И. Наталья Гончарова // Указ. соч. Т.4. С.72).
7 Цветаева М.И. Письма // Указ. соч.Т.6. С.376. Анна Антоновна Тескова (1872–1954) — чешская писательница, переводчица Л.Толстого, Достоевского и др.; общественная деятельница, познакомилась с Цветаевой в конце 1922 г., эпистолярная дружба с ней продолжалась до отъезда Цветаевой в СССР.
8 Там же.
9 Художница Герта Неменова, дружившая с Гончаровой, оставила воспоминания: Неменова Г. В Париже, 1930-й… // Творчество. 1990. № 2. С.14-17.
10 Письмо Цветаевой к Тесковой от 7 апреля 1929 г. // Цветаева М.И. Письма. Т.6. С.379.
11 Письмо Цветаевой к Тесковой от 25 февраля 1931 г. // Там же. С.390.
12 Г.Неменова так характеризует художницу в воспоминаниях: «Гончарова была высокая женщина, довольно молчаливая, но решительная; хотя каждый раз, когда она говорила, казалось, что она что-то преодолевает, несмотря на эту решительность» (Неменова Г. Указ. соч. С.17).
13 В опубликованных отрывках из дневников Гончарова рассказывает о своей неблагополучной семье. Перенесенные детские скорби, видимо, и сделали ее характер закрытым в отличие от Михаила Ларионова. «Если бы я была композитором, я бы написала жизнь моей мамы— в картину это не укладывается, есть вещи, кот[орые] нельзя нарисовать, их смысл не укладывается в их осязаемую или видимую форму.
Через все произведение проходило бы воспоминание о фотографической карточке, пожелтевшей и грустной. Девочка в короткой и пышной юбке сидит на стуле, с головой, прислонившейся к стулу, на кот[ором] она сидит. Это мамочка 12 лет, она худенькая, с курносым носиком, серыми, маленькими, уже грустными глазками и огромным выпуклым умным лбом. Чахоточный отец, мой дед, большая семья; отец — интеллигентный человек, мать — красивая, простая женщина, большая семья и нужда.
Вот институт — искусственный цветник, вскоре смерть отца. Вот взрослая девушка, успехи в учении, успехи музыкальные. Тяжелая болезнь, кончено с музыкой. Институтский бал и окончание института. Птицы на воле. Есть с золотыми клетками, есть с садами, есть такие, кот[орым] надо зарабатывать пропитание. Поездка [в] Париж с семьей учеников. Первая любовь — вернее, полудетский флирт — художник, прогулки по галереям. Возвращение в Россию. Второе место в помещичьей семье. Мой отец тогда очень молодой и красивый. Сад [полон] молодежи. Нелюдимость отца. Выход замуж. Мои три тетки — подростки. Смерть младшей тети Наташи — она утонула немного до моего рождения — это я. Смерть деда. Бабушка Ольга Львовна, живущая как простые женщины — почти так же бедно и просто, как крестьянки. Одиночество без отца, кот[орый] учится в Москве. Мой брат. Мамочка, дай мне надеть «драненькие». Редкие приезды отца [далее строка стерта автором].
Зима в домике беленьком, приезды бабушки Александры Михайловны. Тихие счастливые зимние вечера. Переезд в Москву с путешествиями, на лето в деревню, занятия с нами, детьми. Мамочка моя дорогая, мамочка моя родная. Трудная жизнь, бедность, затруднения нашего обучения. Мы уже взрослые, мне тесно дома. Мой роман и уход из дома. Переезд семьи в новый дом. Мы живем все вместе, но в разных квартирах. Отец отдельно, мама отдельно, брат отдельно и я отдельно, у каждого своя жизнь, но все связано с мамой, семья это мама. Мой отъезд за границу, которого мама не хотела. Мама умерла почти с голоду во время войны, когда не было сообщения между Парижем, где я живу, и Москвой. Мама, мама моя дорогая, мамочка моя святая» («Михаил Ларионов — Наталья Гончарова. Шедевры из парижского наследия. Живопись». М.: ГТГ, 1999. С.193).
14 Шевеленко И. Литературный путь Цветаевой. М.: НЛО, 2002.
15 Цветаева М.И. Письма // Указ.соч. Т.7. С.314. Раиса Николаевна Ломоносова (урожд.Розен; 1888–1973), литератор. Жена известного русского инженера путей сообщения, профессора Ю.В.Ломоносова. Цветаеву с Ломоносовой заочно познакомил Борис Пастернак, они переписывались, но никогда не встречались.
16 Василий Иванович Шухаев (1887–1974), живописец, график. В 1920 г. выехал в Финляндию, с 1921 г. в Париже. Иллюстрировал издания русских классиков, оформлял спектакли для труппы И.Л.Рубинштейн. В 1935 г. вернулся в СССР. Был репрессирован.
17 Сергей Яковлевич Эфрон (1894–1941), литератор, муж Марины Цветаевой, отец Ариадны Эфрон. Подробнее о нем см.: «Марина Цветаева. Неизданное. Семья: История в письмах». М., 1999.
18 Об Ариадне Эфрон см.: Эфрон Ариадна. «А душа не тонет…» Письма: 1942—1975. Воспоминания. М., 1996; Белкина М.И. Ариадна Сергеевна Эфрон (1913—1975) // Эфрон А.С. Марина Цветаева : Воспоминания дочери. Письма. Калининград, 2001; и др.
Письма
1
Меudon (S. et O.)
2, Avenue Jeannе d’Arс
31-го декабря 1928 г.1
С Новым Годом, дорогая Наталья Сергеевна!
Ставлю свой под знак дружбы с Вами. О, не бойтесь, это Вам ничем не грозит. На первом месте у меня труд — чужой, на втором — свой, на третьем — труд совместный, который и есть дружба.
— Столько нужно Вам сказать.—
Писать о Вас начала, боюсь, выйдет не статья, а целая книжка. Сербы подавятся2, чехи задохнутся, проглотит только добрая воля (к нам обеим) «Воли России»3. (Впрочем, остатками накормим и чехов и сербов!)
Просьба: когда я у Вас попрошу, дайте мне час: с глазу на глаз. Хочу, среди другого, попытку эмоционально-духовной биографии; я много о Вас знаю, все, что не зная может дать другой человек, но есть вещи, которые знаете только Вы, они и нужны. Из породы той песенки о «не вернется опять»4 такие факты.
Написаны пока: улица5, лестница6, мастерская7. Еще ни Вас, ни картин. Вы на конце мастерской, до которого еще не дошла. Пока за Вас говорят вещи (включаю и окна Вашего дома). Говорю Вам, любопытная вещь.
А вот два стиха о Наталье Гончаровой8 — той, 1916 г. и 1920 г. — встреча готовилась издалека.
А вот еще головной платок паломника, настоящий, оттуда, по-моему — Вам в масть.
Целую Вас и люблю Вас.
— до 3-го!
МЦ.
1 Впервые: Цветаева М.И. Письма // Указ. изд. Т.7. С.351. Имеются отличия от публикуемого письма, так как напечатанный текст воспроизводит запись в тетради Цветаевой (РГАЛИ).
2 Очерк «Наталья Гончарова» в сокращенном варианте был напечатан по-сербски в журнале «Русски архив» (Белград. 1929. № 4, 5/6).
3 «Воля России» — ежедневная газета, затем еженедельник, двухнедельный журнал, с 1925 г. — ежемесячный журнал политики и культуры под ред. В.И.Лебедева, М.Л.Слонима, Е.А.Сталинского и В.В.Сухомлина. Орган партии эсеров, с конца 1922 г. — ее левого крыла. Выходил в Праге с 1920 по1932 г. Статья была опубликована в «Воле России», 1929, кн. 5—6, 7, 8—9.
4 Цветаева отсылает к тому эпизоду своего очерка, где Гончарова говорит о песне своей няньки: «Вы говорите, первое воспоминание. А вот—самое сильное, без всяких событий. Песня. Нянька пела. Припев, собственно:
А молодость не вернется
Не вернется опять.
— А знаете, в чем дело? В противузаконном “опять”. Если бы во-век —не то было бы, не все было бы. Какое нам дело, что во-век? Bo-век, это так далеко, во-век, это вперед, в будущее, то во-век, в которое мы не верим, до Которого нам дела нет, во-век, это ведь и после нас, i не с нами, после всех. Ведь во-век — это не только в наш век (жизнь), в наш век (столетие), а вообще—и во веки веков. Поэтому безразлично» (Цветаева М.И. Наталья Гончарова. С 76).
5 Ср. у Цветаевой в главе «Уличка», описание улицы Висконти: «Не уличка, а ущелье, а еще лучше — теснина. Настолько не улица, что каждый раз, забыв и ожидая улицы — ведь и имя есть, и номер есть! — проскакиваю и спохватываюсь уже у самой Сены. И —назад — искать. Но уличка уклоняется — уклончивость ущелий! спросите горцев — мечусь, тычусь — она? нет, дом, внезапно раздавшийся двором — с целую площадь, нет, подворотня, из которой дует веками, нет, просто — улица, с витринами, с моторами. (Цветаева М.И. Наталья Гончарова. С.64—65).
6 Ср. у Цветаевой. «Лестница. Ступени — ибо надо же как-нибудь назвать! — деревянные. При первом заносе ноги, нога же, она же, узнает никогда не испытанные ступени пирамид. Если двор — великаны мостили, то лестницу они уже громоздили. Игра в кубики, здесь — кубы. Я выше, ты еще выше, я утес, ты — ничего. Следы той же игры, веселой для них, страшной для нас. (Так и большевики веселились, а мы боялись, так и большие веселятся, а дети…) Дерево ступеней оковано — окантовано железом. Если вглядеться—а чего не увидишь, ибо чего нет в старом дереве — ряд картин, взятых в железо, Гончарова к себе идет по старым мастерам, старейшему из них — времени.
Площадка за площадкой, на каждой провал — окно. Стекол нет и не было. Для выскока. Памятуя слова: “выше нельзя, потому что выше нет”, этажей не считаю. Этажи? Эпохи. По такой лестнице самый быстроногий идет сто лет» (Цветаева М.И. Наталья Гончарова. С 69).
7 О мастерской: «В первый раз я мастерскую увидела днем. Тогда ущелье было коридором, одним из бесчисленных коридоров старого дома — Парижа. А мастерская —по жаре — плавильней. Терпение стекла под нестерпимостью солнца. Стекло под непрерывным солнечным ударом. Стекло, каждая точка которого зажигательное стекло. Солнце палило, стекло калилось, солнце палило и плавило. Помню льющийся пот и рубашечные рукава друзей, строгавших какую-то доску. Моя первая мастерская Гончаровой — совершенное видение труда, в поте лица, под первым солнцем (Цветаева М.И. Наталья Гончарова. С 69).
8 К письму приложены обращенные к Н.Н.Гончаровой стихотворения Цветаевой, переписанные ее рукой: «Счастье или грусть…» (1916), «Психея» (1920).
2.
Меudon (S. et O.)
2, Avenue Jeanne d’Arс
7-го янв<1929 г.> / 25 декабря <1928 г.>1
Дорогая Наталья Сергеевна,
Мы не договорили. Назначьте мне […] (свободна все, кроме 10-го и 17-го). Тол<ько на> этот раз приеду раньше. Только […] раз поставим будильник.
Помню белую молочную лошадь2 […] света.
Вас — пишу, и обязана Вам многими новыми мыслями.
Хочу, чтобы Вы мне рассказали о Вашей работе, как о детстве3, Вы даете как раз то, что мне нужно.
Шаль чудесная, буду в ней нынче (?) на елке, на которой — жалею, что не будете — Вы. Но ко мне идут по снегу, потому и не зову.
Итак, жду весточки и целую Вас.
МЦ.
1 У Цветаевой ошибочно — 1929 г.
2 Возможно, речь идет о лошади с картины Гончаровой «Ранняя весна» (1906).
3 Гончарова писала в дневниках о детстве: «Детство в деревне в Тульской губернии. Первые воспоминания — маленькие комнаты деревянного домика зимой, огромная книга с цветными картинками животных — такая же с растениями. Зима. Окна замерзли и покрыты ледяными кружевами — затапливают печку — ее топят не дровами и не углем, а золотистой соломой, пока печь не прогреется.
Ранняя весна. Снег почти стаял. Прогулка с матерью и братом на гумно. В солнечный день из-под льдинок выбиваются зеленые острые ростки ржи.
Первое впечатление человеческой красоты — Павел Перелетов — бородатый крестьянин, управляющий бабушкиным имением, похожий на цыгана.
Первое художественное впечатление — бабушка Ольга Львовна сделала из хлебного мякиша черного хлеба человеческую фигурку. Ее выбросили при уборке со стола, или, как мне сказали, ее съела кошка? Потоки слез пролила я по поводу этого утерянного произведения, поразившего мой детский ум.
Другое произведение, почти такое же дорогое моему сердцу, была оранжевая лилия, сделанная акварелью на кусочке белой бумаги. Это было тоже произведение бабушки — так же как и голубое, с черными цветами сатиновое стеганое одеяло, стеганное ею же по ее же рисунку» «Михаил Ларионов — Наталья Гончарова. Шедевры из парижского наследия. Живопись». М.: ГТГ, 1999. С.193.
Ср. с очерком Цветаевой о Гончаровой (сербский вариант): «Детство в природе и на свободе, в имении бабушки, среди крестьян, деревьев и животных, к которым — природе, свободе, крестьянам, деревьям, животным — потом, всю жизнь, рвется. Народ и природа — вот ее колыбель, вот ее учителя, вот тема и сила ее творчества, вот вся она: явление народное и природное. Показательное первое воспоминание. Маленькая Гончарова в белой комнате “белянке” с погодком-братом смотрит картинки. (Смотрит на то, что потом всю жизнь будет делать). “Книга толстая, картинок много”. Первое запечатление — зрительное. Это в ней помнит до-художник, тот кто пока еще картинки глядит. А вот второе. Маленькая Гончарова за руку с матерью идет по льду гумна, из-под которого первые острые зеленые ростки. Это в ней помнит — будущий художник, тот, кто уже, внутри себя, картинки «делает». Первые игры? Не куклы. Садик в цветочной картинке. Вырезаются из бумаги деревца и, деревцам в рост, цветы, бока картонки — ограда. Все так играли, не все таким стали» (РО ГТГ. Ф.4. Ед. хр.1349).
3
Меudon (S. et O.)
2, Avenue Jeanne d’Arс
<21> янв<аря > 1929 г., понедельник
Дорогая Наталья Сергеевна,
А я уже думала, что Вы на меня обиделись — только ломала голову за что — или уехали в Марокко. Случилось, как всегда, проще, — насущный хлеб гриппа.
Очень хочу с Вами повидаться, и больше чем хочу — нужно. Дописала вещь докуда могла, все, что пока, знала, дальше знаете Вы. Мне нужно только Ваш рассказ 1) о методе работы 2) о постепенности работ, этапах их.
– Игоря Вашего1 люблю как редко что: попал в самое сердце.
Итак — когда? Мое посещение не будет утомительным, как никогда не утомляет — слух.
О Брюсове2, впрочем, расскажу. — Забавно. — Читала в Вашей шали. Целую Вас. МЦ.
1 Речь идет об иллюстрациях Гончаровой к «Слову о полку Игореве» (1922). См в очерке: «Игорь. Иллюстрации к немецкому изданию Слова. Если бы я еще полгода назад узнала, что таковые имеются, я бы пожала плечами: 1) потому что Игорь (святыня, то есть святотатство); 2) потому что я поэт и мне картинок не надо; 3) потому что я никого не знаю Игорю (Слову) в рост. Приступала со всем страхом предубеждения и к слову, и к делу иллюстрации. Да еще — Слова!» (Цветаева М.И. Наталья Гончарова. С.127).
2 Имеется в виду очерк Цветаевой о Брюсове «Герой труда» (1925).
4
<19 февраля 1929 г.>
Дорогая Наталья Сергеевна!
Я у Вас буду в среду в 8 ½ — 9 ч., чтобы 1) сразу смотреть и просмотреть как можно больше 2) (оно же и в третьих) — не обедать и не объедать (NB! О пользе твердого знака).
Буду на Jacques Callot1.
До свидания. Вы у меня выходите замечательная — такая, какая Вы и есть. М.Цветаева.
Медон, каж<ется>, 19-го февр<аля>, наверное, понедельник2.
1 На ул. Жака Кало (Jacques Callot), 16 находилась квартира Гончаровой и Ларионова.
2 В этот же день, 19 февраля 1929 г., в письме к А.Тесковой Цветаева писала: «Пишу большую не-статью о Н.Гончаровой, лучшей русской художнице, а м. б., и художнике. Замечательный человек. Немолодая, старше меня лет на 15. Видаюсь с ней, записываю. <…> Ничего от внешнего. Никогда не встречала такого огромного я среди художников! (живописцев).
Из этого отношения может выйти дружба, может быть уже и есть, но — молчаливая, вся в действии. Я ее пишу (NВ! как художник, именно портрет!), а она пишет иллюстрации к моему «Молодцу». Но ни я, ни она не показываем. Много сходства: демократичность физических навыков, равнодушие к мнению: к славе, уединенность, 3/4 чутья, 1/4 знания, основная русскость и созвучие со всем… Она правнучка Н.Н.Гончаровой, пушкинской роковой жены. — Есть глава и о ней…» (Цветаева М.И. Письма // Указ. соч.Т.6. С.376).
5
<20 февраля 1929 г.>1
Дорогая Наталья Сергеевна!
Если податель сего Вас застанет, назначьте ему, пожалуйста, вечер на этой неделе, когда встретимся — нынче не могу, мне взяли билет на Стравинского (NB! не предпочтение, а необходимость, о которой очень жалею).
Если же Вас не будет, чтобы не затруднять Вас писанием — давайте встретимся во вторник на следующей неделе, после Вашего обеда 8 ½ на Jacques Callot, — Сухoмлин2 тоже хочет быть, захвачу почитать из другой статьи, русской. Очень хотелось бы, чтобы был и М.Ф.3
А если свободны завтра вечером (среда), могла бы дочесть Вам сербскую4, к<ото>рую в четверг сдаю. (Тот вторник с В.В.5) — остается).
<В правом верхнем углу:> Целую Вас. Привет М.Ф. МЦ.
Датировано по смыслу. На конверте указано, как пройти к Гончаровой.
1 «Податель сего», видимо, Николай Павлович Гронский (1909–1934), поэт, молодой друг Цветаевой. Ср. ее письмо Гронскому: «Дорогой Николай Павлович, если будете нынче в городе, не могли бы завезти Гончаровой следующую записку, — крайне нужно. (Либо 13, Visconti, либо 16, Jacques Callot, — вернее первое.) В крайнем случае воткните в дверь мастерской, а в лучшем (случае) привезите мне ответ. М.б., с моего вокзала поедете? <…>» (Марина Цветаева — Николай Гронский. Несколько ударов сердца. М., 2003. С.197).
2 Василий Васильевич Сухомлин (1885–1963), журналист, переводчик, соредактор «Воли России», с 1907 по1954 г. жил за границей. В 1954 г. вернулся в Россию. Был близким приятелем Цветаевой и Гончаровой и Ларионова. Во время войны вместе с Гончаровой и Ларионовым оказался в Париже, когда туда вошли немцы. Описал первые месяцы войны в очерке «Гитлеровцы в Париже» (Новый мир. 1965. № 12).
3 М.Ф. — Ларионов.
4 См. примеч.2 к письму 1.
5 В.В. — Сухомлин.
6
Мeudon (S. et O.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
28 февраля 1929 г.
Дорогая Наталья Сергеевна,
Мы не сговорились о часе. Буду у Вас в понедельник в 8 ½ — 9 ч. на Jacques Callot. Пишу Вас во всю (есть искушение так и назвать: живописание), на-черно для сербов1 кончила. В воскресенье сдаю, так что к Вам приду уже отчасти налегке. Хороший конец2, хотя, боюсь, для сербов — сложно.
Итак, до понедельника в 9 ч. Целую Вас. Да! У меня одна чудная идея — предложение — только обещайте, что непременно!
МЦ.
1 См. примеч.2 к письму 1.
2 Окончания в вариантах очерка, опубликованного в «Воле России» и в сербском журнале, совпадают: «…С творческой личностью — отчеркни всю живопись — все останется и ничто не пропадет, кроме картин. С живописцем — не знай мы о ней ничего, все узнаем, кроме разве дат, которых и так не знаем.
— Все? В той мере, в какой нам дано на земле ощутить «все», в той мере, как я это на этих многих листах осуществить пыталась. Все, кроме еще всего.
Но если бы меня каким-нибудь чудом от этого еще-всего, совсем-всего, всего-всего отказаться — заставили, ну просто приперли к стене, или разбудили среди ночи: ну?
Вся Гончарова в двух словах: дар и труд. Дар труда Труд дара.
И погашая уже пробудившуюся (да никогда и не спавшую) — заработавшую —заигравшую себя — всю: Кончить с Гончаровой — пресечь. Пресекаю» (Цветаева М.И. Наталья Гончарова. С.129).
7
<Март 1929 г.>
Дорогая Наталья Сергеевна!
Рукопись кончена. — Когда мне у Вас быть?
Ряд вопросов:
1) Какую музыку Вы иллюстрировали кроме Равеля?1
2) По дороге — куда? — сгорели декорации М.Ф.?2
есть еще, но то — устно.
Да! Написала «Завтрак»3. Привезу и, кстати, посоветуюсь.
Возвращаю, с благодарностью, статью.
Не потеряйте — Вы.
Я все вечера свободна, черкните, с Алей — когда и куда. Хотелось бы поскорее. Целую Вас. Тороплюсь.
МЦ.
Датировано по смыслу.
1 Гончарова делала декорации к неосуществленному балету на музыку Равеля «Испанская рапсодия» (1916), который предполагался к постановке в дягилевской труппе (сообщено Г.Г.Поспеловым).
2 Цветаева приводит рассказ М.Ф.Ларионова о погубленных декорациях: «Печальная работа — декорации. Ведь хороши только в первый раз, в пятый раз… А потом начнут возить, таскать, — к двадцатому разу неузнаваемы… И ведь ничего не остается — тряпки, лохмотья… А бывает — сгорают. Вот у нас целый вагон сгорел по дороге… (говорит Ларионов).
Я, испуганно: — Целый вагон?
Он, еще более испуганный: — Да нет, да нет, не гончаровских, моих… Это мои сгорели, к…» (Цветаева М.И. Наталья Гончарова. С.115).
3 Речь идет о картине Гончаровой «Завтрак»: «Большое полотно “Завтрак”. Зеленый сад, отзавтракавший стол. На фоне летних тропик — семейка. Центр внимания — усатый профиль, усо-устремленный сразу на двух: жену и не-жену, голубую и розовую, одну обманщицу, другую обманутую. Голубая от розовой закуривает, розовая спички — пухлой рукой — придерживает. Воздух над этой тройкой — вожделение. Напротив розовой, на другом конце стола, малохольный идиот в канотье и без пиджака. Красные руки вгреблись в плетеную спинку стула. Ноги подламываются. Тоже профиль, не тот же профиль. Усат. — Безус. Черен. — Белес. Подл. — Глуп. Глядит на розовую (мать или сестру), а видит белую, на которую не глядеть, ожидая того часа, когда тоже, как дитя, будет, глядит — сразу на двух. Белая возле и глядит на него. Воздух в этом углу еще —мление. И, минуя всех и все: усы, безусости, и подстольные нажимы ног, и подскатертные пожимы рук, — с лицом непреклонным как рок, жестом непреклонным как рок,— поверх голов, голубой и розовой — почти им на головы — с белым трехугольником рока на черной груди (перелицованный туз пик) — на протезе руки и, на ней, подносе — служанка подает фрукты» (Цветаева М.И. Наталья Гончарова. С.126).
8
<3-го марта 1929 г.>
Дорогая Наталья Сергеевна,
Ждем Вас завтра на блины1. Позавтракайте пораньше, чтобы пораньше выехать, встретим Вас на вокзале и пойдем гулять в парк, в котором вы еще никогда не были — с чудными террасами (La Terrasse de Bellevue) — от нас совсем близко. Блины будут в 5 ч., сможете вернуться не поздно.
Сделайте все, чтобы именно завтра, у нас с Алей свободный день, и погода обещает быть чудной, — два дня совсем тепло, и уже есть цветы.
Почитаю Вам новое из Молодца2, за которого взялась. Если не можете завтра, то в четверг, в то же время и с теми же планами.
Моему английскому переводчику написала, скоро будет ответ.
На вокзале встретим. Аля Вам скажет поезд, которым выезжать с Инвалидов.
Целую Вас и жду. Очень рада буду, если и М.Ф. сможет. Привет ему.
МЦ.
3-го марта, понед<ельник> — в лесу уже цветы (желтенькие).
1 Ср. письмо Цветаевой к Тесковой от 17 марта 1929 г.: «У нас весна. Нынче последний день русской масленицы, из всех русских окон — блинный дух. У нас два раза были блины, Аля сама ставила и пекла. <…> В лесу чудно, но, конечно, несравненно с чешским. <…>
— Одна работа о Гончаровой кончена и сдана, даю сербам, — 2 листа, немножко меньше (28 печ<атных> стр<аниц> формата «В<оли> Р<оссии>») — 8 чудесных иллюстраций (снимки с ее картин). Жизнь и творчество. Подумайте, нельзя ли было бы куда-нибудь устроить в Чехию? Или Чехия и Сербия — слишком близко? Пойдет в следующем № сербского Русского Архива. Другая работа, большая, пойдет в Воле Р<оссии), начиная с апреля….» (Цветаева М.И. Письма // Указ. соч. Т.6. С.377).
2 Ср. письмо к Ломоносовой о «Молодце»: «Перевод стихами, изнутри французского народного и старинного яз<ыка>, каким нынче никто не пишет,— да и тогда не писали, ибо многое — чисто-мое. Если встретимся — почитаю отрывочки. Как жаль, что всего на один день! (да еще неизвестно) — а то вместе пошли бы к Гончаровой, в ее чудесную мастерскую, посмотрели бы ее работы. Она замечательный человек и художник. Я в прошлом году живописала ее жизнь, целая книга получилась, — шло в Воле России, в 6-ти нумерах. Истоки и итоги творчества» (Цветаева М.И. Письма // Указ. соч. Т.7. С.322).
Ср. в интервью 1931 г. «В гостях у Цветаевой»: «Правда ли,— вспоминаю я,— что вы пишете поэму по-французски?
— Да. Знаете “Молодца”? Я попробовала перевести, а потом решила — зачем же мне самой себе мешать,— кроме того, многого французы не поймут, что нам ясно. Вышло, что вокруг того же стержня заново написала. У них, например, нет слова “вьюга” — пришлось говорить о снеге, чтобы подготовить,—а когда я, наконец, произношу «rafale» — ясно, что это не ветер, а метель… Я и сама никогда не думала, что возьмусь за такую работу. Вышло это почти случайно: Наталья Гончарова, знавшая вещь по-русски, сделала иллюстрации и пожалела, что нет французского текста. Я и начала — ради иллюстраций, а потом сама вовлеклась» (Цветаева М.И. В гостях у Цветаевой // Указ. соч. Т.4. С.626).
9
<2 апреля 1929 г.>
Дорогая Наталья Сергеевна! Буду у Вас в пятницу, но не к 8 ½ ч., а, если разрешите, пораньше, часам к 7-ми на Viskonti: Я вас так давно не видела, что мне того сроку (под страхом поезда!) мало. (Вообще, я Вас гораздо больше люблю, чем Вы меня, — чему и радуюсь, ибо нет хуже, чем когда наоборот!) Да! Рукопись (для первой книги)1 сдала и крайний срок говорит о неразбивке набора. Я боюсь. Вы тоже. Попросите М.Ф. А то скоро поздно будет. — Спасибо за деньги, получила и уплатила.
Итак, до пятницы. Целую Вас.
МЦ.
2-го апреля 1929 г., вторник.
<Приписано сбоку:> Вернулся из Праги Сталинский2. Очень хочет пригласить Вас и М.Ф. к себе. Он вас обоих, очень любит, даже предан.
1 Ср. письмо Цветаевой к Тесковой от 7 апреля 1929 г.: «Дорогая Анна Антоновна! Нынче кончила переписку своей большой работы о Гончаровой, пойдет в В<оле> России, в апрельском номере. Сербская уже переводится. В общей сложности — 7 печатных листов, очень устали глаза… <…>
— Не знаю, что выйдет из дружбы с Гончаровой…» (Цветаева М.И. Письма // Указ. соч. Т.6. С.379).
2 Евсей Александрович Сталинский (1880–1952), член партии эсеров, литератор. До Февральской революции находился в Париже, где был корреспондентом журнала «Русское богатство». Печатался в журнале «Северные записки». В 1917–1918 гг. — один из редакторов партийной газеты «Воля народа» в Петрограде и в Москве. Эмигрировал во Францию. С 1924 г. соредактор журнала «Воля России». Переводчик. Близкий приятель Гончаровой и Ларионова и Цветаевой и Эфрона (по Чехии). В 1925 г. в переписке Цветаевой проходит под дружеским именем «Невинный».
10
<Апрель 1929 г.>
Дорогая Наталья Сергеевна,
Очень прошу Вас: приезжайте скорей. Все цветет, а цвет короток. Пишу — непосредственно после Вас — запоем Перекоп1. Думаю: самое большое после Троянской войны2. (Ведь там тоже — ахейцы с данайцами!). Жалею, что не родилась мужчиной: столько гнева даром пропадает!
– Сговоритесь с Алей — когда. Invalides близко, сразу после завтрака, чтобы застать всю красоту. Если будет дождь — естественно отпадает.
У нас чудные места: лесные.
Жду также и М.Ф.
Целую Вас крепко. МЦ.
Датировано по смыслу.
1 «Перекоп» (август 1928 — май 1929) — поэма Цветаевой о Гражданской войне. В интервью 1931 г. «В гостях у Цветаевой» она рассказывала о работе над поэмой: «Поэма о стодневном перекопском сидении. Жизнь вала, работы по укреплению, аэропланный налет, приезд Врангеля и, наконец, — знаменитый прорыв, когда ночью служили молебен и “потушить огни” — двинулись. Прорвались и вышли — на Русь… Перетопили латышей. На этом я и кончила, но мне хотелось дать и последний Перекоп, последних два, три дня, конец всего. Тут-то и начинается. Не могу найти очевидца. Предлагают мне побеседовать со штабным генералом. Но мне ведь не генерал нужен, а рядовой офицер — мелочи важны, какая погода была, какие слова говорились. Наконец, отыскали мне какого-то дроздовца —теперь работает на заводе. Пишу ему. Получаю ответ — в таком смысле: по субботам мы пьем, в иные же дни некогда. А так как при вас пить неловко, то, значит, потеряем мы свой единственный день отдыха… Так ничего и не вышло. “Документ” сохранила. <…>» ( Цветаева М.И. В гостях у Цветаевой // Указ. соч. Т.4. С.626).
2 Событие, а не мои стихи! (Примеч. М.И.Цветаевой.)
11
9 апреля 1929 г.
Дорогая Наталья Сергеевна! Я еще не поблагодарила Вас за те тюльпаны — чудные из всех красот Пасхи уцелели одни они. Жаль, что не повидались на праздниках, у нас все цветет, я так радовалась четвергу. Ваши телеграммы всегда огорчительны.
У меня к Вам большая просьба: на днях к Вам зайдет молодой чел<овек> […], завезет билеты на мой вечер […] м.б., предложите кому-нибудь? […] и М.Ф. Цена 25 фр., больше […] больше — трудно. Вечер моя единственная надежда на лето, а на входные билеты не уедешь. Буду читать на вечере отрывки из новой вещи — Перекопа, — к<отор>ый сейчас пишу.
Давайте сговоримся через Алю, когда повидаться. Хотите — приеду к Вам? Пишу Вам на собрании Кочевья1, докладчик мешает. Целую Вас нежно. Простите за возню с билетами. Сердечный привет МФ.
МЦ.
1 Цветаева имеет в виду заседание объединения писателей «Кочевье», устраивавшего еженедельные (по четвергам) литературные собеседования. «Кочевье» возникло весной 1928 г. в Париже по инициативе М.Слонима и группы молодых литераторов; объединяло преимущественно «левых» литераторов. Обычный порядок вечеров был такой: доклад одного из членов «Кочевья», чтение произведений разбираемого автора и прения, участие в которых принимали и писатели, не состоящие в «Кочевье». Устраивались также вечера «Устных рецензий» и «Устного журнала “Кочевье”».
12
<30 апреля 1929 г.>
Дорогая Наталья Сергеевна,
Вчера я была у Вас в гостях — во сне. Мастерская была песком1, в песке — кое-где — подрамники, стен не было видно, а может быть, просто не было.
Я кинулась в песок — как была — в берете. Вы уезжали в Польшу — «13 раз съезжу в Польшу, потом вернусь в Париж». В песке я нашла медное донце работы Челлини. Тут же на песке стоял стол, пили чай. С Вами были какие-то чужие девушки, очень красивые, Вам помогали.
До свидания! Когда увидимся? Хочу проверить. Песок был розовый.
МЦ.
Мёдон, 30 ап<реля>. 1929 г., вторник.
1 Этот сон возвращает Цветаеву к началу очерка о Наталье Гончаровой: «Пол. Если от простора и света впечатление пустыни, то пол — совсем пустыня, сама пустыня. Не говоря уже о беспредметности его (ничего, кроме насущного ничего) — физическое ощущение песка, от стружек под ногами. А стружки от досок, строгаемых. Не стружки даже,—деревянная пыль, пыльца, как песок, осуществляющая тишину. Что тише земли? Песок. <…> Пещера, пустыня и — не сон же все эти глиняные горшки и миски —гончарня. Как хорошо, когда так спевается!» (Цветаева М.И. Наталья Гончарова. С.69).
13
Меudon (S. et O.)
2, Av. Jeanne d’Arc
8 июня 1929 г.
Дорогая Наталья Сергеевна! Сто лет не виделись. Назначьте через Алю вечер, когда Вы свободны, — хотите вместе пойдем в кинематограф? Есть одна чудная вещь — Solitude1 — если еще не видели. А я с радостью посмотрю второй раз. Она сейчас всюду идет. Условимся сейчас о часе — 7 ч., в Вашей мастерской. А день (недели) сообщите Вы — через Алю.
Второе: [несколько слов зачеркнуто] если увидите В.В.2 скажите (от себя!!!), что моя вещь о Вас полна грубейших опечаток, совершенно искажающих смысл.
Продержали ее 4 месяца и не дали корректуры. Я в большом огорчении и негодовании. Если бы за каждую опечатку автору бы платили — их бы не было.
Привезу Вам расчерканный3 номер. Очень зову Вас к себе. Сегодня чудный день, первый такой за неделю. Сомневаюсь, что продержится. М.б., Вы раньше соберетесь к нам? Как Вам удобнее. План. Хорошо бы устроить маленькое пиршество в честь выхода статьи. У Вас или у нас? Это также — как удобнее, п.ч. есть вся посуда. Но об этом сговоримся при встрече. Очень хочу Вас видеть. Целую.
МЦ.
Когда приду, буду уже знать, где-то идет Solitude. М.б., и М.Ф. соблазнится?
Вещь — чудная.
1 «Solitude» («Одиночество») — фильм П.Фейоша (США) 1928 г. Жорж Садуль в «Истории киноискусства» (М.,1957) характеризует фильм венгерского режиссера как забавный и очаровательный этюд из жизни мелких американских служащих — отдых в праздничные дни в Луна-Парке на Кони-айлэнд.
2 В.В. — Сухомлин.
3 Публикация очерка о Гончаровой доставляла Цветаeвой много волнений. Ср. письмо Цветаевой к сотруднику «Воли России», близкому знакомому, адресату многих ее писем В.Б.Сосинскому от 20 августа 1929 г.: «Милый Володя! Что сие означает?? Ведь Гончаровой еще 2 печатных листа, а в последнем № “В<оли> Р<оссии>” никакого “продолжение следует”. Куда ж Вы (вы) с ними теперь денетесь?? Или — трюк, чтобы не раздразнивать честного эсеровского читателя? Как бы то ни было — остаток рукописи получите на днях. Я бы советовала целиком в след<ующую>> книжку, чтобы не размазывать на 4 № (уже в двух!), но мое дело — написать…
Слонима уже известила, дивлюсь на него: отлично знал, что около 5-ти листов. Напечатано же меньше трех.
Почему мне не дают корректуры? Последнего № еще не просматривала, но в предыдущем зверские опечатки. Очень прошу корректуры хотя бы конца» (Цветаева М.И. Письма // Указ. соч. Т.7. С.89).
Судя по раздраженным письмам Цветаевой, она была очень раздосадована большим количеством опечаток в публикации. К сожалению, известный ныне очерк «Наталья Гончарова» воспроизводит во всех изданиях именно те ошибки публикации 1929 г. («Воля России»), на которые сетовала Цветаева.
Между тем в Рукописном отделе ГТГ (Ф.180; Гончарова-Ларионов) хранятся беловые рукописи двух вариантов очерка Цветаевой «Наталья Гончарова», подаренные ею художнице после окончания работы. Одна из рукописей (127 страниц) — ждет текстологического исследования; вторая (43 страницы), так называемый сербский, сокращенный, вариант, — предполагается к публикации в текущем году впервые на русском языке в издательстве Дома-музея Цветаевой вместе с письмами М.И. к Гончаровой.
14
Меudon (S. et O.)
2, Avenue Jeanne d’Arс
22 декабря. Суббота <1929 г.? >
Дорогая Наталья Сергеевна, собираемся к Вам с Кн. Д.П. Святополком-Мирским1 на следующей неделе. Напишите, когда можно? Три вечера на выбор: среда, четверг, пятница. (Днем не могу, мальчик2 в постели.) Заехали бы к Вам часов в 7, вместе бы поужинали бы в том ресторанчике, а оттуда к Вам. Очень хотелось бы, чтобы Мирский посмотрел Ваши вещи. Поговорим и о Молодце (англ.тексте)3 в связи с иллюстрациями. Не позвали бы Вы в компанию Сухомлина, он ведь не может помешать? Если сможет, будет и Сергей Яковлевич. Ответьте мне, пож<алуйста>, телеграммой, одно слово (jeudi4 или какой день назначите), pneu5 ко мне не ходят, а я должна успеть известить Мирского, к<отор>ый здесь только на неделю. До свидания. Люблю Вас.
МЦ.
1 В письме от 9 сентября 1928 г. О.Розенфельд, друг и секретарь Н.Гончаровой, пишет ей: «…получил для Вас пневмопочту от Эфрона (Евразийское издательство в Париже). Рекомендуется как муж Марины Цветаевой. Говорит, что получил от нее телеграмму с просьбой повидать Вас вместе с кн. Святополком-Мирским, который на днях уезжает в Лондон. Я ему ответил пневматически в качестве Вашего секретаря — и дал Ваш адрес» (РО ГТГ. Ф.180). Судя по публикуемому письму Цветаевой, все его герои к этому времени друг с другом хорошо знакомы.
Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890–1939), литературный критик и историк литературы. Читал лекции по русской литературе в Лондонском университете. В Париже бывал наездами. Один из теоретиков «Евразийства», соредактор журнала «Версты» и еженедельника «Евразия». Позднее стал членом британской ком. партии. В 1932 г. вернулся в СССР. В 1937 г. репрессирован, погиб в лагере на Колыме.
До личной встречи с Цветаевой он написал о ней в антологии поэзии как о «талантливой, но безнадежно распущенной москвичке». Личное знакомство сделало его поклонником таланта поэта. Святополк-Мирский написал несколько рецензий на поэмы «Молодец» (Современные записки. 1926. № 27. С.569-572) и «Крысолов» (Воля России. 1926. № 6/7. С.99-102), отвел ей заметное место в своей «Истории русской литературы», вышедшей в Лондоне на английском языке.
2 Цветаева пишет о сыне — Георгии Эфроне (1925–1944).
3 Имеется в виду перевод Алека Броуна, английского поэта и переводчика, который так и не был издан. Броун был дружен со Святополком–Мирским, рекомендовавшим ему Цветаеву. В начале 1930 г. еще были надежды на издание поэмы отдельной книжкой. Ср. письмо к Тесковой от <21 апреля 1930> : «Не знаю, знаете ли, т. е. писала ли — мой Молодец сейчас переводится на английский язык, уже кончен — Гончаровские иллюстрации тоже — все дело за издателем, к<отор>ый, по всей вероятности, найдется. Тогда все-таки получу авторские, хоть что-нибудь» (Цветаева М.И. Письма // Указ. соч. Т.6. С.386). Перевод на французский язык (к которому Гончарова выполнила 31 рисунок) Цветаева делала сама: «…За лето кончила перевод на франц<узский> (стихами) своего Молодца, к к<оторо>му Гончарова давно уже закончила иллюстрации…» (Письмо Цветаевой к Тесковой от <Сентября 1930> // Цветаева М.И. Указ. соч. Т.6. Письма. С.387). Поэма «Молодец» с иллюстрациями Гончаровой с параллельным французским переводом Цветаевой вышла отдельным изданием в 2003 г. в С.-Петербурге.
4 четверг (фр.).
5 пневматическая почта (фр.).
15
5 января 1930 года
Дорогая Наталья Сергеевна!
Итак, Аля заедет за Вами завтра между 4 ч. и 5 ч., чтобы вместе ехать к нам на елку1. Будете только Вы.
Радуюсь встрече.
Аля зайдет в мастерскую, а если Вас там не будет — на Jаcques Callot.
Завтра — понедельник, 6-е — Сочельник.
Целую Вас. Мур2 Вас очень ждет.
МЦ.
1 См. в Приложении письмо 1 Ариадны Эфрон к Гончаровой.
2 Мур — домашнее имя Георгия Эфрона.
16
<Начало 1931 г.>
Дорогая Наталья Сергеевна! Большая просьба: устройте мне встречу с Авксентьевым1, с которым, единственным из редакторов Совр<еменных> Записок2, я не знакома, и на которого, говоря о культурности редакции, все ссылаются.
Мне необходимо видеть его по делу двух рукописей — чужой и «Перекопа», от которого Воля России окончательно отказалась3. А устроить его мне нужно, — жить совершенно не на что, а работала я над ним полгода. Всего этого Авксентьеву не сообщайте, и Перекопа не называйте, — просто: мне хотелось бы видеть его по делу. Трудности в том, что я ему своего Перекопа на прочтенье дать не могу; он у меня не переписан, а переписывать не наверняка слишком большая трата времени. Мне придется ему почитать, как — помните — на вечере. Нельзя ли было бы устроить встречу у Вас? Пусть назначит, условившись с Вами, день и час на той неделе. Лучше вечером, но могу уже с 5 ч. Словом — дело Ваше и его. В Медон мне его звать не хочется [зачеркнуты полторы строчки], он, наверное, очень занят. А в редакции встречаться — дело гиблое. На удачу с Перекопом у меня мало надежды, не приняли уже в двух местах. Совр<еменные> Записки, наверное, будут — третье. Но попытаться нужно — для очистки деловой совести.
Когда же Вы к нам соберетесь?
Сегодня, например, дивный день.
Лес ждет. Целую Вас.
МЦ.
<Приписано сбоку по вертикали:> Ваши «Мрамора» и «Раздорожье»4 вспоминаю, как зачарованная. Вычеркнутое — начало письма Пастернаку5.
1 Николай Дмитриевич Авксентьев (1878–1943), политический деятель, один из идеологов партии эсеров, входил в состав редколлегии журнала «Современные записки» в 1920—1939 гг.
2 «Современные записки» — общественно-политический и литературный журнал, издаваемый при ближайшем участии Н.Д.Авксентьева, И.И.Бунакова, М.В.Вишняка, А.И.Гуковского и В.В.Руднева. Выходил три-четыре раза в год. В нем печатались стихи, проза, мемуарные очерки практически всей эмиграции. Тесное сотрудничество с журналом у Цветаевой начинается в 1933 г., когда из номера в номер в журнале начинают публиковаться ее крупные прозаические вещи — «Живое о живом», «Дом у старого Пимена», «Пленный дух», «Мать и музыка».
3 По поводу поэмы «Перекоп» М.Слоним писал: «…в начале 1929 года МИ заканчивала свой “Перекоп” и дала мне прочесть эту “белогвардейскую поэму”, как она называла ее с усмешкой. При ближайшей встрече она спросила, стоит ли предложить ее “Воле России”. Я сказал, что если “Перекоп” нельзя устроить в другом журнале, мы можем его напечатать, ведь мы ни одной ее вещи не отвергли — но, честно говоря, сделаем это без особого энтузиазма, она сама должна решить. “Это значит по дружбе и снисхождению, а не по убеждению”, — заметила МИ… Затем, подумав, прибавила: “Ну, ничего, пускай полежит”. Сергей Яковлевич, как я узнал впоследствии, посоветовал ей не торопиться с “Перекопом», и — редкий случай — она его послушалась» (Слоним М. О Марине Цветаевой // Указ. изд. С.91).
Ср. письмо к Тесковой от <1929 г.>: «Вот я полгода писала Перекоп (поэму гражданской войны) — никто не берет, правым — лева по форме, левым — права по содержанию. Даже Воля России отказалась — мягко, конечно, — не задевая, — скорее отвела, чем отказалась. Словом, полгода работы даром, — не только не заплатят, но и не напечатают, т.е. не прочтут» (Цветаева М.И. Письма // Указ. соч. Т.6. С.385).
Усилия Цветаевой напечатать поэму не увенчались успехом. Впервые поэма «Перекоп» была опубликована в альманахе «Воздушные пути» (Нью-Йорк, 1965). В СССР: Цветаева Марина. Сб. стихотворений и поэм. М., 1990.
4 О каких картинах идет речь, выяснить не удалось.
5 Возможно, идет речь о письме Пастернаку, сохранившемся в черновой тетради Цветаевой за 1931 г. См.: Цветаева М.И. Письма // Указ. соч. Т.7. С.740).
17
Clamart (Seine)
101, Rue Condorcet
1-го мая 1932. 1-й день Пасхи
Христос Воскресе, дорогая Наталья Сергеевна!
Когда же мы, наконец, увидимся?
Ведь это не Париж и Москва, а только всего Париж и Кламар.
Слышала от Лебедевых1, что Вы пишете для сербов свою рабочую автобиографию — страшно соблазнительно (прочесть). А я — для них же — Искусство при свете совести2, где есть главка: Состояние творчества — должно быть о том же, и м.б., и то же (что — Вы).
Не соберетесь ли к нам или не позовете ли к себе?
Аля отлично работает в школе, особенно гравюру, есть чудесные вещи.
Подкармливает (безработных) родителей figurin’ами3 — 10 фр<анков> штука.
Мур очень вырос, немного говорит по-французски и отлично, со страстью, рисует. Недавно впервые были на исповеди (7 л<ет> уже — отрок).
— Черти. — Злопамятность. — Ругань. — Драка.
Это все, что он сказал батюшке.
Обнимаю Вас и люблю и все еще помню, несмотря и вопреки.
Сердечный привет Михаилу Федоровичу.
МЦ.
1 Владимир Иванович Лебедев (1884–1956), один из соредакторов «Воли России». Цветаева дружила с ним и его женой М.Н.Лебедевой с 1922 г. Касаясь своей дружбы с «волероссцами», Цветаева писала 20 октября 1927 г. Тесковой: «Самым преданным оказался Лебедев, с которым я меньше всего водила дружбу. Он действительно искренне расположен, единственный из них откликнулся на все наши беды…» (Цветаева М.И. Письма // Указ. соч. Т.6. С.360).
2 Статья «Искусство при свете совести» была опубликована в № 16/17 сербского журнала «Русски архив» (под названием «Поэт и время») и (продолжение — под своим названием) — в № 18/19 за 1932 г.
3 Figurine (фр.) — фигурка, статуэтка.
Приложение
Письма Ариадны Эфрон — Наталье Гончаровой
1
Меudon. 2 янв<аря> 1930
Дорогая Наталья Сергеевна,
Сочельник, оказывается, не 5-го, а 6-го в понедельник. Поэтому ждем Вас 6-го1, когда стемнеет, как сговорились. Если не сможете, тогда предупредите, а если письма не будет, будем Вас ждать. Целую Вас крепко.
Ваша Аля.
1 См. письмо 15 Цветаевой к Гончаровой.
2
St. Pierre de Runilly
5 сентября 1930
Дорогая Наталья Сергеевна,
сижу на солнце и думаю, что я ужасная свинья и что Вы на меня очень сердитесь.Уже два месяца как я в Савойе, и еще не собралась Вам написать. Надо сказать, что думала я об этом каждый день, и каждый день собиралась… но вот, наконец, собралась.
Первым делом, где Вы находились, дорогая Наталья Сергеевна? Пишу Вам на Jаcques Callot, надеюсь, что Вам перешлют. Думаю, что как в прошлом году, Вы на юге. Я же сижу на пне, а за мной одна гора Coux, другая гора Andey, передо мной гора Mole, вдалеке река Агле, за ней Женева и озеро, которое видно только в очень ясную погоду.
Живем мы в маленьком домике в одном километре от деревни.
Тут очень хорошо, кругом сплошной сад, никого нет. Изредка приезжает сосед — косит сено — и это все.
Я много рисую, у меня уже полной альбом пейзажей — карандашом, акварелью, тушью. Из головы рисую довольно мало, больше с натуры. Я бы хотела Вам их послать, но не знаю Вашего летнего адреса. Мама окончила свой перевод Молодца, осталось только 5 страниц. Мур все растет и все сокрушает: взялся рукой за столб балкона, и тот обрушился, чуть ли не на голову ему. (Совсем как Самсон!) Недавно решил согнуть ногой гвоздь на доске и до тех пор сгибал, пока гвоздь не порвал ему подошву и не вошел в его ногу. После этого происшествия он лежал несколько дней, но теперь все, слава Богу, обошлось, и он бегает по-прежнему. Узнавши, что я Вам пишу, он порывался Вам написать тоже, но так как он умеет изображать всего лишь одну букву А, то его послание было бы не очень разнообразно.
Я благополучно сдала свой экзамен в Ecole du Louvre1, и этот год у меня будет гораздо свободнее, чем прошлый. 18 сентября мне будет 17 лет, и я с грустью отношусь к этому замечательному событию — ибо мне кажется, что чем старше я становлюсь, тем делаюсь глупее. Это все-таки очень печально! Целую Вас крепко, крепко, и Михаила Федоровича тоже.
Мой адрес: Chateau d’Аreine, St. Pierre de Runilly, Hte Savoie.
Аля.
1 Ecole du Louvre (фр.) — школа при Лувре, где училась Ариадна Эфрон. С.Я.Эфрон в 1931 г. сообщал сестре: «…недавно меня обрадовала Аля. Она учится во французской школе по классу иллюстраций. Там недавно был годовой конкурс, и Алины рисунки прошли первыми. Благодаря этому ей предложили бесплатно обучаться гравюре» (Эфрон А. О Марине Цветаевой: Воспоминания дочери. М., 1989. С.14). У Цветаевой возникло подозрение, что охлаждение Гончаровой к ней, возможно, было связано с тем, что Ариадна стала занималась живописью в школе. См. в письме к Тесковой от 22 января 1931 г.: «Друзей у меня, кроме Е.А.Извольской, нет. С Гончаровой что-то остыло. М. б., в обиде, что Аля поступила в школу? Держалось — моей заботой о ней и ее с Алей, обе кончились. Приду — рада. Не зовет — никогда» (Цветаева М.И. Письма // Указ. соч. Т.6. С.389).
3
Меudon 17 ноября 1931
Дорогая Наталья Сергеевна,
мама только что получила письмо, которое ее куда-то спешно вызывает в четверг, поэтому мне завтра придется сидеть дома, и я никак не смогу у Вас быть. Простите меня, пожалуйста, что извещаю Вас так поздно, но я сама-то не знала! А в четверг я поставлю себе натюрморт и постараюсь хорошенько поработать. Целую Вас нежно, мама шлет привет Вам и М.Ф.
Ваша Аля.
4
Меudon 7 января 1932
Дорогая Наталья Сергеевна,
не думайте, что я пропала или настолько упала духом, что бросилась с какого-нибудь моста! Не сердитесь на меня за то, что я так исчезла и ничего Вам не писала, кроме какого-то отчаянного и странного письма (мне кажется, что оно было очень странным!). Сейчас у меня есть надежда попасть к m-mе Vogel и делать figurines1, поэтому я стараюсь сейчас приобрести эту самую технику figurine. Это, м.б., даст маленький заработок, который даст мне возможность заработать. За школу еще не заплачено, я говорила с директоршей, она не торопит. Но так как я первая ученица, она мне обещала не брать платы за ателье иллюстрации. Милая Наталья Сергеевна, мы Вас очень ждем на елку (она у нас маленькая, но славная!). Мы почти все вечера дома, напишите, когда сможете приехать, у меня есть для Вас маленький подарочек. Очень Вас хотим видеть у нас, а я к Вам приду после школы, показать что сделала (работала все это время). Целую Вас нежно. Привет М.Ф.
Ваша Аля.
1 См. письмо 15 Цветаевой к Гончаровой.
Составление, предисловие, подготовка текста и примечания Н.А.Громовой. Опубликовано в журнале «Наше Наследие» № 73 2005.