Елена Коровай родилась в 1901 году в Воронеже в семье обедневших дворян. Отец, биолог по образованию, член Королевского географического общества. Мать — выпускница Института благородных девиц. Вскоре после рождения дочери Елены, родители переехали в Харбин, где отец получил на КВЖД место начальника железнодорожного узла и одновременно, будучи биологом, изучал дальневосточную флору. Мать выступала, как драматическая актриса в одном из театров Харбина. Елена с детства увлекалась музыкой, поэзией, рисованием. После того как родители убедились в таланте дочери, было принято решение о переезде семьи в Петербург.
В 1914 году Елена приезжает с матерью в Петербург, учится в гимназии и одновременно в школе Общества поощрения художеств у Рериха и Наумова, куда сразу же на третий курс. В 1917 переезжает с родителями в Барнаул, где знакомится с талантливым художником Михаилом Курзиным, который в 1918 году становится её мужем.
У города, в котором жила Елена Коровай, были, казалось, только окраины, и на одной из этих окраин Барнаула, на широкой и тихой улице, в глубине сада стоял особняк, в верхнем этаже которого помещалось советское учреждение, народный суд, а в нижнем этаже обитала семья сухощавого, длиннющего пенсионера-железнодорожника Людвига Коровая. Родители отвели Елене Коровай под мастерскую и жильё оставшуюся незанятой народным судом заднюю комнатку верхнего этажа с винтовой лестницей на кухню.
В 1920 году через охваченную Гражданской войной и разрухой Сибирь Е.Л. Коровай добралась из Барнаула до Москвы и поступила учиться в Высшие художественно-технические мастерские (ВХУТЕМАС, 1920-1923), а муж её — Курзин работал с Владимиром Маяковским в Окнах РОСТА. Коровай жила в общежитии и увлеклась бурной культурной жизнью столицы 1920-х гг. – современной поэзией, посещала театры. Именно этот период сыграл значительную роль в развитии её, как художественной личности, но ВХУТЕМАС она так и не закончила.
Молодой поэт Леонид Мартынов впервые встретился с М.И. Курзиным и ЕЛ. Коровай в конце 1920 года в Москве, в общежитии ВХУТЕМАСа вспоминает, что Елена Коровай предстаёт перед ним маленькой, с кукольным лицом, причудливо одетой женщиной. Во время встреч с ним она была очень мила, читала стихи и кормила поэта печеньем. Л. Мартынов отмечает, что с Еленой Коровай творились загадочные, мистические вещи: она могла неожиданно, неизвестно откуда появиться и также исчезнуть, предчувствовать недоброе и многое другое; поэтому он шутливо называет ее «знакомой колдуньей», Михаила Курзина же характеризует лишь как «угрюмого кубиста». Художник Виктор Уфимцев запомнил Елену Коровай как энергичную девушку с огромными глазами; про Курзина вспоминает, что тот был невысоким, коренастым крепышом, решительным и смелым, человеком наделенным чувством юмором.
В 1919 г. в Барнауле были созданы Алтайские губернские художественно-технические мастерские (отделение ВХУТЕМАСа), в которых её муж Курзин преподавал рисунок и живопись (1921-1922 гг.). Среди его воспитанников – известные художники В.П. Маркова, П.И. Басманов, Н.И. Чевалков и др. В 1921 г. в Барнаульском художественном музее была показана отобранная Курзиным и привезенная им из Москвы по специальному мандату Отдела ИЗО Наркомпроса коллекция произведений современных мастеров: К.С. Малевича, А.В.Лентулова, Н.С.Гончаровой, М.Ф.Ларионова, В.В. Кандинского, О.В.Розановой, А.А. Осмёркина, И.И.Машкова и др.
В 1922 году Коровай совершает поездку в Крым, а 1923 году семья переезжает в Ташкент. Зиму 1924 г. Коровай проводит в Ташкенте, где расстается с Курзиным и возвращается в Москву, а он остается в Ташкенте, где живёт в старой части города, в узбекских домах. Работает в ташкентском театре имени Я. М. Свердлова, сотрудничает с газетами «Правда Востока» и «Комсомолец Узбекистана» и др., занимается сатирической графикой, коллажем, плакатом.
Елена Коровай в 1924 году путешествует, посещает Батуми и Баку. Рисует рекламу, оформляет городские праздники. Её плакаты, посвященные голоду в Поволжье, кстати, были признаны лучшими. В середине 1920-х она приехала в Среднюю Азию, где время от времени жила в Ташкенте, а в 1928 переехала в Самарканд, где прожила до конца Отечественной войны.
В 1928 году, подъезжая на поезде к Самарканду, Коровай переживала, что с ней будет здесь. Но всё сложилось хорошо, её встретил старый знакомый – театральный суфлёр Иннокентий Родионов и сразу «подкинул» работу к
1 Мая. Она поселяется в Самарканде, на улице Сузангаранской, расположенной к югу от Регистана, неподалёку от мечети Ходжа Нисбатдор, где в течение нескольких лет будет исследовать жизнь квартала «Восток», в котором, начиная с 1908 года компактно проживали бухарские евреи.
В Среднюю Азию из Сибири в то время переехали многие единомышленники Коровай, возникло творческое объединение «Мастера Нового Востока», которое было основано по инициативе бывших участников художественной группы «Новая Сибирь» Михаила Курзина и Вадима Гуляева, и существовало в Ташкенте с 1926 по 1930 год. К этой группе была близка и Е. Коровай, хотя формально не являлась её членом.
В мае 1930 года в Самарканде создается очередная ассоциация художников «Красный Восток». В том же 1930 году при непосредственном участии художника Оганеса Татевосяна была организована «Изофабрика» или «Экспериментально-производственные мастерские пространственных искусств», где Коровай смогла найти работу. Что интересно в 1930 году, после окончания Ростовского художественного училища по распределению отправился в Самарканд на эту «Изофабрику» Евгений Вучетич, который в дальнейшем станет выдающимся скульптором.
Детские книжки у Коровай получались хорошо и как отмечали художники: «Текста мало, всё сказано изображением. Она мастерски вырезала трафарет и заливала одним цветом – ярким, звучным. Получалось чисто, солнечно и весело…». Видимо, школа Михаила Курзина, использовавшего технику трафарета, не пропала даром. В 1919 году Курзин совершил поездку в Китай, по возвращению из которой выполнил в технике автотрафарета серию работ «Китайский театр». В начале 1920-х годов Курзин преподавал во ВХУТЕМАСе технологию материалов, а также работал вместе с В.Маяковским и М.Черемных в Окнах РОСТА, где и научил их работать в этой технике. Отсюда пошла ранняя плоскостная и трафаретная манера письма Курзина, которую потом использовала и Елена Коровай.
Работала Коровай иногда и художником в Русском драматическом театре, Государственном Узбекском театре драмы им. Хамзы, Государственном областном Узбекском театре музыки и драмы им. Хамида Алимджана, а также в Театре юного зрителя в Самарканде. Участвовала в республиканских и всесоюзных выставках. Помимо живописи и графики делала бумажные маски, ради заработка могла взяться и за оформительские работы для магазина охотничьего снаряжения, и за стенды для медучреждений, но презирала всё, что было связано с идеологией.
Личная жизнь её бывшего мужа — Курзина сначала складывалась удачно. В 1930 году он женился вновь на Валентине Марковой, давней знакомой, тоже художнице из Барнаула, своей ученице. Кстати, 1927 году Коровай и Курзин уговорили Маркову приехать к ним. Вот так она оказалась в Ташкенте. Её личную жизнь нельзя назвать счастливой: Курзин, много и часто выпивал, устраивал дебоши, и Маркова всерьёз думала о том, чтобы разорвать с ним отношения. В 1936 Курзин был арестован по обвинению во враждебной настроенности к советской власти, приговорён к пяти годам лишения свободы и сослан на Колыму. Маркова практически осталась одна – недавние друзья избегали общения с ней как с женой врага народа, у неё возникли проблемы с работой, и она в 1937 году переезжает в Ленинград.
В 1933 году Коровай активно участвует в создании Самаркандской организации Союза художников, преподает в студии. В 1935 году у Коровай родилась дочь Ирина, которой она дала отечество Георгиевна. Кто был на самом деле её отец – неизвестно, хотя Ирина этот секрет и знала.
В 1937 году в Самарканде состоялась первая и единственная выставка полотен Елены Коровай. Творческая общественность не восприняла художницу-авангардистку. Выставка была закрыта. Елена бедствовала в Самарканде, её картины никто никогда не покупал, но писать она не прекращала. Чтобы как-то свести концы с концами, она бралась за любую работу, например, делала карнавальные маски для детей. Из отзывов в прессе: «Творчество Е. Коровай … это особый мир забытых кварталов старого Самарканда с его обитателями — портными, красильщиками, уличными парикмахерами. Их быт, обычаи, дворики старого города получали вторую, таинственную жизнь в тончайших, нередко изысканных сочетаниях живописи, впитавшей русскую и европейскую художественную культуру. Голубые, синие, розовые цвета мерцают в серебристо-серых фактурах». Но хвалили Коровай лишь до поры до времени. Кампания «борьбы с формализмом» во второй половине 1930-х гг. докатилась до Узбекистана. Пространство вокруг постепенно пустело — кто-то из друзей был арестован (Курзин, Гуляев, Усто Мумин), кто-то, не выдержав нападок со стороны властей, «переобулся», кто-то позднее погиб на войне. А многие работы Коровай, попавшие в фонды Союза художников, погибли во время «чистки» запасников в конце 1940-х годов.
«Еврейский квартал Самарканда на рисунках Е. Коровай»
Бухарские евреи всегда жили только в городах, просто так сложилось, что они занимались ремёслами и торговлей, поэтому деревенских общин не было. Они производили великолепного качества шёлковые ткани, полушёлковые, хлопчатобумажные, узорные бархаты — не ткали, но были красильщиками. С древности тайну окрашивания тканей в глубокий синий цвет хранили именно бухарские и иранские евреи. Долгое время бухарским евреям было запрещено всё: ездить на осле, ремонтировать синагоги, носить головные уборы. Можно было лишь красить ткани – и только в синий цвет. На картине «Красильщики-кустари» изображён не просто процесс окрашивания, художница показывает, насколько этот труд въелся в их жизнь. У них не только руки синие, посмотрите, у них даже тела синие, и тени на лицах, и шерсть, которую они уже покрасили.
В период ислама евреи расселились в разных городах Средней Азии. Наиболее значительными центрами стали города Бухара и Самарканд. Её работы прославили еврейский квартал Самарканда, подобно тому, как картины Марка Шагала — Витебск. Здесь, в Самарканде она создаёт серию живописных работ: «В бывшем гетто» 1930-1932 — картины из жизни еврейского квартала Бухары: «Портные», «Красильщики-кустари», «Столяры», «В бывшем гетто», «Самоубийца» и другие работы. Пишет ряд портретов: «Портрет В. А. Жосан» (1934), «Автопортрет» (1935), «Автопортрет с дочерью» (1938), а также серия живописных портретов народных мастеров Узбекистана.
Важнейшее место в творчестве Елены Коровай занимают работы, изображающие бухарских евреев, созданные в начале 1930-х годов. История этого народа интересовала многих исследователей. Повседневная жизнь еврейского квартала в Самарканде была строго регламентирована во всём, от ремёсел вплоть до выбора ими одежды, украшений. Елена Коровай застала как раз то время жизни еврейской общины, когда рушились её древние устои, а сама община обособленно проживала в так называемом еврейском гетто.
Изображая типажи этого гетто, Коровай улавливала мельчайшие детали их жестов и мимики, порой подчеркивая со свойственной ей склонностью к гротеску большие носы и глаза своих портретных героев. В её работах видится симпатия и сочувствие к ним.
Встреча Е. Коровай с В.А. Фаворским
Война изменила очень многое. Чтобы понять каким был Самарканд в годы войны, обратимся к воспоминаниям Лазаря Ремпеля, доктора искусствоведения, сосланного в 1937 году в Среднюю Азию. Перед войной он жил в Самарканде, о чём написал: «В 1942 году в Самарканд были эвакуированы художественные вузы Москвы, Ленинграда, Киева, Харькова. Они заняли медресе на Самаркандском Регистане и здание школы в районе железнодорожного вокзала. Пригласили меня читать лекции в Академии художеств по теории искусств и искусству стран Востока. Я ожил. Между тем близилась зима. В колхозе нам дали другую сторожку, потеплее, сложенную из сырца, с земляным полом: комнатка в одно окно, с крохотной передней, не отделенной дверью. Завели козу, поместив в передней. Стало чем кормить ребят, а однажды ночью коза разрешилась от бремени, и уже десять минут спустя козленок прыгал по нашей постели. До вокзала, где я читал лекции студентам, было километров шесть. «Завел» ишака, по бокам его свисали хуржины с книгами. Надевал шляпу и, восседая на ишаке, плелся часами в Академию. За мной бежали мальчишки и дразнили: «Силиндр!», «Силиндр!» – показывая пальцами на мою шляпу…Как фотокорреспондент многотиражной газеты «Все для фронта, все для победы», я обходил колхозы, ночевал, где придётся, не всегда в силах двинуться дальше. Зимой мерзли (вязанка дров стоила неимоверных денег) и, понятно, голодали. Летом опять голодали, к тому же и задыхались от раскаленной пыли…».
Чета Фаворских с младшим сыном и дочерью отправилась в эвакуацию в Самарканд, старший сын сразу ушёл на фронт. Позже ушёл и младший. Оба не вернулись: Никита Фаворский (1915–1941) погиб под Москвой, Иван Фаворский (1924–1945) — под Кенигсбергом. В 1941 году Елена Коровай знакомится с выдающимся художником-монументалистом, мастером портрета, ксилографии и книжной графики, педагогом В.А. Фаворским, который был эвакуирован из Москвы в Самарканд. Он уже тогда был известнейшим художником, гравюры которого знали многие жители Самарканда. После войны при переезде из Самарканда в Москву в 1946 году, на котором настоял Владимир Фаворский, по какой-то причине Елена Коровай не могла взять с собой свои работы. Она договорилась с другом, что тот перешлёт их позднее в Москву, но так и не дождалась, и считала свои работы утерянными. В Москве Фаворский поселил Коровай у себя с дочерью Ириной в мансарде «Красного дома в Новогирееве. Двухэтажный неоштукатуренный дом из красного кирпича на Новогиреевской улице, в котором была своеобразная художественная колония, которую организовали Владимир Андреевич Фаворский и Иван Семенович Ефимов. Вместе с несколькими товарищами по искусству они выстроили этот дом для себя в 1930-х годах, в то время довольно далеко за городом. На первом этаже были мастерские художников, на втором, а также в мансарде – жильё для художников и их семей. Из-за утраты своих живописных работ в Самарканде, Коровай не имела возможности вступить в Московский Союз Советских художников(МОССХ) и вынуждена была оставить живопись. Известность к Коровай пришла много позже, благодаря Григорию Улько, автору герба Самарканда, который в 1946 году приехал в Самарканд учиться. В Самарканде он жил в той же самой келье Шердора, где ранее жил Фаворский, ночевал в одном из мавзолеев некрополя Шахи-Зинда.
В 1960 году Григорий Улько обнаружил на чердаке самаркандского художественного училища имени Бенькова в рулонах картины Елены Коровай. Он сразу же привёз их в Москву, отыскал Елену Коровай, которая жила в «Красном доме» в Новогиреево и вернул ей самаркандские картины. Благодаря этой находке художница вскоре станет членом МОССХ.
А потом произошло ещё одно чудо. Елену Коровай в Москве нашёл худой, со странным голосом, загорелый человек, которого интересовала только Азия. Это был художник, который оставил кисти и краски, став коллекционером — Игорь Савицкий, а в дальнейшем — основатель Нукусского художественного музея. Он, видя отчаянное положение талантливого мастера Е.Коровай, прозябающего в нищете, в 1966 году официально приобрёл её картины «В бывшем гетто» и некоторые другие её работы для пополнения уникальной коллекции русского авангарда для нового музея. До самой смерти она будет ощущать моральную и материальную поддержку со стороны И.В. Савицкого.
Встреча Елены Коровай с поэтом Леонидом Мартыновым
Уже после войны в Москве, на одной из художественных выставок в Центральном парке культуры и отдыха поэт Леонид Мартынов увидел полотно Елены Коровай, где узбекский мальчик, похожий на девочку, с неподвижным, милым личиком, с глазами, которые испуганно и отчужденно глядели на мир… А во второй половине пятидесятых годов к Мартынову явилась девушка, сказавшая, что она дочь художницы Коровай. Мама живет у одного художника в Измайлове и очень хочет видеть его. Поблуждав по лабиринтам измайловских новостроек Москвы, не так уж скоро они добрались до цели. Дочь Елены Коровай провела Мартынова куда-то высоко-высоко, под самую кровлю дома. И там, на небольшом чердачке или мансарде, под косым потолком, он увидел стоящую у стола, постаревшую, но сохранившую моложавость лица — Елену Коровай, которая узнала Мартынова. Она стала рассказывать, что все её работы остались в Узбекистане, но кто-то уничтожил многие из них, чуть ли не все, соскреб краски, чтоб использовать полотна для своих творений. Это не было бредом.
Мартынов, конечно, понял, что художница утомилась и не может бороться с судьбой. И тогда он понял ещё, что колдовские способности Елены Коровай не иссякли и во второй половине пятидесятых годов. Он вспомнил явственно, что, когда он в 20-х годах был у неё дома в Барнауле, он видел стены её комнаты, которые были увешаны пёстрыми карнавальными масками из папье-маше. Потом в Самарканде она тоже делала маски. Тогда ещё масок было мало, в магазинах их не хватало, и Елена Коровай подзарабатывала масками для продажи детским садам и учреждениям, и магазинам культтоваров. Мартынов вспомнил её странную позу в полу отворот от него и всё, что она говорила, что она делает только маски, но очень разнообразные, разной раскраски, маски по-папуасски, маски по-арзамасски, маски по-хакасски, маски по-закавказски, маски по-вхутемасски! Когда Мартынов перебрал все маски и выслушал её жалобу, что все её картины пропали в Самарканде, он взглянул в угол за мольберты, и извлёк оттуда – прекрасное полотно, новое полотно, портрет – женскую головку. Он спросил её: «А что это? Новое или старое?», – и она почему-то рассердилась. Глаза у Коровай сделались, как у кошки, которая сидела там, на чердачном окошке. Их было даже несколько. Мартынов вспомнил, как по чердаку, чем-то похожему, конечно, вовсе и непохожему на вхутемасскую комнату на девятом этаже, вдруг заходили кошки, много кошек – белых, рыжих, черных, розовых и голубых, как в далеком зауральском городе Барнаул. Эти кошки с зёлеными, как у хозяйки, глазами смотрели сейчас на него….
«Возвращение Коровай к художественному творчеству»
В 1968 году в Москве в Музее искусств народов Востока была устроена выставка «Живопись и графика художников Узбекистана. 1920-1930-е», а через год, в 1969 году Коровай была принята в МОССХ. В конце 1960-х — начале 1970-х годов в Москве прошло несколько выставок, где были представлены и работы Коровай. В одной из статей писалось: «Творчество Е. Коровай […] это особый мир забытых кварталов старого Самарканда с его обитателями — портными, красильщиками, уличными парикмахерами. Их быт, обычаи, дворики старого города получали вторую, таинственную жизнь в тончайших, нередко изысканных сочетаниях живописи, впитавшей русскую и европейскую художественную культуру. Голубые, синие, розовые цвета мерцают в серебристо-серых фактурах».
Впоследствии известный гравер Илларион Голицын (1928-2007гг.) писал о Коровай, с которой он познакомился, войдя совсем молодым человеком в круг художников «Красного дома»: «Обладая исключительным живописным чувством, Елена Людвиговна работала смело, по-молодому, отбрасывая лишнее, добиваясь исключительной цветосилы. Но это всё было после 1946 года, а до того была трудная житейски, но вдохновенная творчески жизнь. География её жизни: Питер, Барнаул, Самарканд, Москва, Кавказ, Крым, Самара… И везде она «заводила», заражая энергией всех вокруг себя; театр, плакаты, иллюстрации, маски — чем только она ни занималась. Я всегда удивлялся — в таком маленьком теле, почти незаметном, так мощен дух созиданья. По характеру она — несущая знамя. Она до конца была ЖИВОПИСЦЕМ — живо, правдиво, смело писала красками, и ей никогда не было скучно. На каждой выставке, где появлялись ее рассеянные в пространстве работы, они притягивали к себе как магнитом…».
Елена Людвиговна после войны оказалась в сложной житейской ситуации, и переезд в Москву стал для нее выходом из положения. Коровай теперь занимается игрушками и принимает участие в работах над мозаикой В.А. Фаворского.
С 1960-х годов художница возвращается к живописи и создает ряд натюрмортов: «Айва и гранаты» (1960), «Портрет Гали Гойрах с апельсином» (1961), «Лопухи в старинной вазе» (1967), «Желтенький цветочек», «Кактус с хризантемами», «Незнакомка», «Семейный портрет», «Сумерки», «Фрукты на скамеечке» (все 1968 г.) и другие. В 1968 г. работы художницы были экспонированы на выставке «Живопись и графика художников Узбекистана (1920-1930) из собрания Каракалпакского музея искусств» в Государственном музее искусств народов Востока.
С 1966 по 1984 год Нукусский музей стал обладателем около 90 тысяч единиц хранения и стал вторым в мире по величине и ценности коллекции русского авангарда. Савицкий сохранил произведения многих русских мастеров-авангардистов. Без его вмешательства они почти наверняка были бы потеряны, непоправимо повреждены или даже уничтожены. На месте упокоения Игоря Савицкого установлен памятник работы Д. Рузыбаева – бронзовая фигурка Музы, играющей на свирели. Надпись на надгробье гласит: «Всё тленно, не меркнут только звёзды. Спасателю красоты от благодарных потомков». Разумеется, был человек, который поддерживал и оплачивал из бюджета республики, картины, приобретённые Савицким у художников-авангардистов. Это был Каллибек Камалов. Он на протяжении 25 лет возглавлял Каракалпакскую АССР и был большим другом первого секретаря ЦК КП Узбекистана Шарафа Рашидова.
Эпилог
Елена Коровай провела в Средней Азии семнадцать лет, может быть, самых насыщенных и плодотворных и её заслуга в том, что она своим искусством сделала мир бухарских евреев широко известным. В доме Фаворского она с дочерью прожили до конца дней. Умерла Елена Людвиговна в 1974 году.
Работы Е.Л. Коровай находятся в Каракалпакском государственном музее им. И.В. Савицкого в Нукусе, Государственной Третьяковской галерее, Государственном музее искусств народов Востока в Москве, Государственном художественном музее Алтайского края в Барнауле, в музеях Самарканда, Омска и в частных собраниях. Ирина Георгиевна Коровай (1935–2018), художник-график и последняя ученица Фаворского, скончалась относительно недавно. Работала в Музее Западного Искусства на Волхонке.