Прямой, искренний и правдивый, Александр Тихонович тем не менее очень любил похвалу. Окружающие знали эту его слабость и часто злоупотребляли ею для своих личных целей.
Об авторе: Нелидова-Фивейская Лидия Яковлевна Поэтесса, прозаик, балерина. Родилась в 1894 по дороге из Самарканда в Ташкент. Училась в Томске, в женской Мариинской гимназии. Выступала в балетных спектаклях в театрах Казани, Одессы, Тифлиса, Риги, Владивостока и др. городов (1913-1920). В 1920 уехала с мужем, композитором и дирижером М.М. Фивейским, из Владивостока в Китай (Шанхай). Гастролировала в составе труппы Русской оперы по Китаю, Японии, Канаде, Мексике, США. С 1921 жила в США. В 1927 ушла из балета. Училась скульптуре в Институте объединенных искусств, основанном Рерихом в Нью-Йорке. После смерти мужа (1956) вернулась в Советский Союз. Жила в Харькове, с 1961 – в Москве, в Доме ветеранов сцены им. А.А. Яблочкиной. В 1920-е публиковала стихи в русской эмигрантской периодике – журналах «Зарница», «Москва», сборнике «Вольная Сибирь» (Прага, 1926-1930) и др. Выпустила три сборника стихов – «Подснежники» (Нью-Йорк, 1927), «С чужих берегов» (Нью-Йорк, 1939); «Запечатленные мгновенья» (Нью-Йорк, 1952); поэму об А.С. Пушкине «Невольник чести» (Чикаго, 1933; Нью-Йорк, 1936); драматический этюд «Жертва вечерняя: Из легенды о сибирском старце Федоре Кузьмиче» (Чикаго, 1934); роман «Право на жизнь» (Нью-Йорк, 1943). Автор воспоминаний о выдающихся музыкантах «На струнах памяти» (Шаляпине, Скрябине, Рахманинове, Гречанинове и др.), которые так и не были опубликованы отдельной книгой. Скончалась в 1978 в Москве.
Последние годы
Первый приезд Гречанинова в Нью-Йорк в 1929 году был настоящей сенсацией. Американцы проявили к знаменитому русскому композитору живейший интерес и уважение.
Успешно прошел симфонический концерт из произведений Гречанинова под управлением самого композитора. Дирижировал он просто, скромно, даже осторожно, как будто не вполне уверенный, что оркестр будет повиноваться ему. Зал Карнеги Холл был переполнен публикой, среди которой находилась музыкальная знать Америки. Царило приподнятое, торжественное настроение. Гречанинова принимали горячо, с энтузиазмом, с бурными овациями. Потом начались банкеты и вечера в честь Гречанинова.
А. Т. Гречанинов. Октябрь 1913 г.
В конце 30-х годов он окончательно переселился в США и первые годы был в центре внимания всей страны. В Америке хорошо знают и любят его сочинения, без которых не обходятся многие концертные программы.
Невысокого роста, светлый блондин с правильными чертами и хорошим цветом лица, со статной осанкой — Гречанинов производил впечатление взыскательного и тонкого сноба. Но это впечатление совершенно исчезало при более близком знакомстве с ним. Его кажущаяся суровость, недоступность, замкнутость (черты, присущие и Рахманинову) исчезали в общении с близкими друзьями, и чувствовалась его светлая, по-детски чистая душа. Что-то беспомощное, какая-то неуверенность замечались в нем иногда. Такое впечатление он производил главным образом от незнания английского языка и слабого зрения. Кроме того, он стал терять слух (впоследствии ему пришлось прибегать к помощи слухового аппарата).
В апреле 1929 года в Нью-Йорке был устроен вечер в честь Гречанинова. Обязанность рассказать о нем и его творчестве возложили на моего мужа, дирижера Михаила Михайловича Фивейского. Перед началом доклада Александр Тихонович взял Фивейского под руку и, уведя его в укромное место в нише окна, тревожно зашептал:
— Прошу вас, Михаил Михайлович, не упоминайте о том времени, когда я увлекался Бодлером и его «Цветами зла»!
Многочисленная русско-американская аудитория состояла исключительно из представителей всех отраслей искусства: музыки, литературы, живописи, скульптуры и даже балета в лице знаменитого балетмейстера М. Фокина.
— Признаюсь, я чувствую смущение говорить о музыке Александра Тихоновича в присутствии самого композитора, — так начал Фивейский[1]… — Ведь мы, музыканты, лучше высказываемся звуками, чем словами… Но имя Гречанинова столь близко и дорого всем нам, что, мне кажется, присутствующие, увидав во мне не докладчика, а лишь собеседника, и сами почувствуют потребность высказаться. Разве не звучат в душе каждого из нас такие его романсы и песни, как «Колыбельная», «Степью иду я унылой», «На нивы желтые», «В темной роще пропел соловей», «Узник» и другие?.. Разве не поют на всех эстрадах мира арию Алеши Поповича из оперы «Добрыня Никитич»? А его детские песни?.. Загляните в каталог сочинений Гречанинова — и вы поразитесь необыкновенной плодовитости композитора!..
А. Т. Гречанинов. Нью-Йорк, 1944 г.
В продолжение всего доклада Александр Тихонович, сидя в первом ряду, опираясь правым локтем о ручку кресла и подперев ладонью щеку, внимательно следил за речью Фивейского и порой утвердительно кивал головой. Только когда было произнесено имя Аренского, он нервно зашевелился.
Прямой, искренний и правдивый, Александр Тихонович тем не менее очень любил похвалу. Окружающие знали эту его слабость и часто злоупотребляли ею для своих личных целей.
После Детройта некоторое время Гречанинов жил в нью-йоркских отелях на шумном, вечно грохочущем Бродвее, 180, а затем снял квартиру. Последняя его трехкомнатная квартира была на тихой 76-й улице около Центрального парка, куда он каждое утро ходил кормить голубей.
— Я люблю их как детей! — говорил Александр Тихонович, кормя из своих рук голубей, которые так привыкли к нему, что не боясь садились ему на плечи.
Комнаты в его квартире содержались в чистоте и порядке. Аккуратно сложенные ноты лежали на своих постоянных местах. На маленьком письменном столе всегда были наготове остро отточенные карандаши.
Жена Александра Тихоновича, Мария Григорьевна, часто хворала, и он заботливо ухаживал за больной, сам приносил ей кушанья из ресторана и очень горевал после ее смерти.
Гречанинов хорошо знал французский язык, но никак не мог овладеть английским, и ему очень трудно было вести переговоры с американскими издателями и менеджерами. Довольно часто он прибегал к помощи Фивейского, свободно владевшего английским, итальянским и французским языками. Гречанинов очень считался с теоретическими знаниями Фивейского и часто совещался с ним по разным вопросам, любя его и как музыканта, и как человека. Если Фивейский долго не навещал его, то Александр Тихонович сам приходил к нему в студию или звонил по телефону.
— Что же вы забыли меня, Михаил Михайлович? Мне без вас скучно…
Фивейский часто виделся с Гречаниновым, особенно по-следние годы, когда все друзья и почитатели стали забывать стареющего композитора. Иногда и я приходила вместе с мужем к Александру Тихоновичу и, подолгу слушая их музыкальные беседы, молча сидела на синем бархатном диване с выпирающими наружу пружинами и вылезающей кое-где ватой. Встречал нас он всегда радушно.
Было в его натуре что-то неистребимо русское. Он очень тосковал по Родине. Русский язык его был безукоризнен. Как-то одна певица в разговоре с ним произнесла слово «поняла» с ударением на первом слоге. Гречанинов, не терпевший погрешностей в языке, строго поправил ее, делая резкое ударение на последней гласной этого слова.
Гречанинов, Александр Автографная рукопись А. Гречанинова нескольких номеров из » Рождества Христова» («Рождество Христово»), для фортепиано и вокального ансамбля.
При жизни Марии Григорьевны Гречанинова окружали ее друзья из Парижа, переселившиеся в Америку уже во время Второй мировой войны. Но после ее смерти и они постепенно стали забывать о нем. Иногда к нему приезжал из Парижа бывший парижский импрессарио Шаляпина М. Э. Кашук[2]. Тогда Кашук брал на себя хозяйские заботы угощать гостей Александра Тихоновича, предоставляя ему возможность спокойно сидеть в кресле и беседовать о музыке, попивая красное «Киянти», которое у него всегда имелось: он верил в его целебные свойства!
Однажды Гречанинов по телефону попросил нас с мужем прийти к нему как можно скорее:
— Хочу поделиться с вами моей радостью!
Когда мы пришли к нему, он взволнованно засуетился, приготовляя чай и ставя на маленький столик перед диваном торт и красное вино. От оживления даже запыхался. Совершив этот обычный ритуал, он сказал: — А теперь я вам покажу мою радость!
С этими словами маленькая, худенькая фигурка старичка скрылась за дверью соседней комнаты.
— Вот, смотрите! — торжественно произнес он, вернувшись в гостиную, и стал осторожно развертывать перед нами афишу, на которой большими красными буквами оповещалось о концертном исполнении оперы Гречанинова «Добрыня Никитич». — Вот что мне сегодня прислали из Москвы! — гордо показывал он нам эту афишу. — Видите, не все забыли меня! Помнит Родина своего композитора!
A. T. Гречанинов. Нью-Йорк, 15 марта 1948 г.
Когда экономка брала из его рук афишу, он просил ее: — Осторожно, осторожно, Евелина Францевна! Вы можете ее порвать так! — и беспокойно следил, пока она складывала дорогую для него реликвию — живую связь с Родиной, по которой он так тосковал.
Разбираясь в своих нотах, Гречанинов жаловался Фивейскому:
— Певицы поют одни и те же песни, а вот эти все лежат, никому не известные! — он показывал тетрадь с четырьмя романсами (изд. Гутхейля). — Лидия Яковлевна правильно назвала их «песнями». Это именно песни, а не романсы… Вот хочу написать песню на ее стихи, да не издают меня теперь! И петь мне трудно… А я всегда пою, когда сочиняю… Но напишу!
Александр Тихонович любил слушать Фивейского, когда он играл и напевал свои или его сочинения. Однажды, когда Михаил Михайлович напевал «Ты не плачь, береза», — сидевший рядом с ним автор возразил:
— Нет, Михаил Михайлович, здесь я хочу иначе: надо как можно дольше затянуть «пла-а-а-а-чь»! Дайте я сам спою! — и он пытался петь, широко раскрывая рот, из которого с трудом извлекал глухие звуки, но тотчас же сконфуженно сдавался: — Нет, у вас получается лучше! Конечно, я не такой пианист, как вы… и с голосом у меня что-то неладное теперь…
За чаем Гречанинов, дуя на блюдечко, с которого пил, сетовал:
— Все начинают забывать меня: и публика, и певцы, и издатели… Никому не нужен живой композитор!.. Я всегда был застенчив, всегда старался спрятаться, вот как и вы, Михаил Михайлович!
Как-то Гречанинов попросил привести его на оперу, которой дирижировал Фивейский в Карнеги Холл. Александра Тихоновича привезли в театр ученики мужа и сдали его на мое попечение. В наше распоряжение была предоставлена ложа как раз против сцены, в бельэтаже. Гречанинов оживился и даже разрумянился, с интересом разглядывая все вокруг:
— Давно я не был в театре! — говорил он, внимательно рассматривая музыкантов из оркестра Тосканини, когда они начали входить и рассаживаться по местам.
Как я доволен, что пришел на этот спектакль! — говорил Александр Тихонович. — Я просто чувствую себя как давно-давно, в Москве!.. А не помните ли вы, Лидия Яковлевна, в каком театре был мой концерт, когда я первый раз приехал в Нью-Йорк?
Здесь, в Карнеги Холл. Мы с Михаилом Михайловичем сидели тогда в этой же самой ложе. Это было лет 25 назад…
— Неужели?.. Четверть века!.. — удивился Гречанинов.
В ложе он завел со мной оживленную беседу о своих соратниках композиторах, считая, вероятно, что я их так же хорошо знаю, как и он.
Весть о том, что в театре присутствует Гречанинов, быстро разнеслась по всей публике, и в нашу ложу началось в антракте бесконечное паломничество американцев, горевших непреодолимым желанием взглянуть на знаменитого композитора. Многие американцы даже не подозревали, что Гречанинов еще жив и находится так близко от них. Это «открытие» поразило их и явилось настоящей сенсацией! Все говорили на разных языках. С английского переводила я, в итальянском мы пытались разобраться вместе с Александром Тихоновичем, по-французски он сам говорил свободно.
А.Т. Гречанинов. 11 июля 1950 г.
Окончился спектакль. Гречанинов пожелал отправиться к Фивейскому за кулисы. С удивительной для его лет энергией он протиснулся сквозь плотную массу публики, обступившей дирижера, и, обняв его, трижды расцеловал, приговаривая: — За «Мазепу»! Вы сделали чудо!..
Однажды, когда в нашей студии собрались оперные артисты для репетиции, вдруг неожиданно появившись, Александр Тихонович сказал:
— Давно уж я не сочинял, но вот захотел сделать сюрприз Лидии Яковлевне! — и, подавая мне ноты, сложенные трубочкой и перевязанные узкой розовой ленточкой, добавил: — Вот написал песню на ваши стихи!
И, сев к роялю, сам проиграл свою новую вещь, пытаясь напевать ее.
Это была его последняя песня «Ветерочек», автограф которой впоследствии я передала в Государственный центральный музей музыкальной культуры им. Глинки.
С 1954 года Гречанинов начал заметно худеть и слабеть, но всегда держался прямо, одет был аккуратно и чисто. Он уже почти ослеп и оглох. Разговаривать с ним стало очень трудно, приходилось прямо кричать, несмотря на то, что он пользовался слуховым аппаратом.
Нашему приходу он всегда радовался как дитя:
— Евелина Францевна, пожалуйста, вспрысните хорошенько мне в глаза капель, чтобы я мог лучше видеть Фивейских! — просил он.
В последние годы композитора начали снимать для предполагавшейся картины из его жизни; снимали его и за роялем, и в парке с голубями и т. п.
Нью-Йорк, 1951 г.
В начале 50-х годов стали готовить к переизданию его автобиографию, добавления к которой он сам диктовал литераторам. Даря вышедшую книгу Фивейскому, он пожаловался:
— Вы знаете, Михаил Михайлович, как дорого взяли с меня за печатание этой книги? 900 долларов за 150 страниц! Безобразие! Вдвое больше, чем это принято. Ведь я знаю, что здесь берут по три доллара за страницу! А вот с Гречанинова так надо брать больше!..
За чаем, усадив нас на диван и расположившись напротив в кресле, он говорил:
— Вы мои настоящие друзья! Кроме вас, у меня нет искренних друзей. Подождите, мы еще вернемся в Россию! Увидим матушку Волгу, поклонимся земле родимой!.. Там наша жизнь только и начнется!.. Вам-то вдвоем легче ждать это счастье…
На мою фразу, что он не должен чувствовать себя таким одиноким, так как с ним всегда музы, он печально ответил:
— Да вот музы-то не слушаются меня последнее время… Это потому, что грудь моя ослабела и болит и я не могу петь, когда сочиняю… А раньше я всегда пел, когда сочинял… Ходил и пел… А знаете ли, Михаил Михайлович, что соловьи не поют здесь?.. Пробовали привозить сюда самых голосистых, но ни один из них не мог петь здесь, в стране бизнеса! Да… Соловьи поют только в своих родных любимых рощах…
Заметив, что я записываю его слова, он сказал одобрительно:
— Записывайте, записывайте! … Может быть, и обо мне когда-нибудь напишете книгу.
Свято-Владимирское кладбище в г. Кессвиль, где похоронен А. Т. Гречанинов.
С 1955 года Александр Тихонович стал быстро терять память и угасать.
Он скончался 4 января 1956 года в Нью-Йорке в возрасте 92 лет, завещав отвезти его прах на Родину и похоронить в Москве, на Новодевичьем…
Примечания
[1] Фивейский Михаил Михайлович (1880-1956) — ученик Римского-Корсакова, композитор, пианист, педагог и дирижёр Московской оперы Сергиевского Народного Дома. После 1917 г. в эмиграции, руководил музыкальной студией в Нью-Йорке. Был мужем поэтессы и балерины Лидии Фивейской
[2]Кашук Михаил Эммануилович (1877-1952). Импрессарио. Знакомый Ф.И.Шаляпина. Отец певицы Н.Кашук. Учился в драматической школе, но актером не стал. Управляющий киевским отделением страхового общества. С 1904 г. жил в Москве. Театрал. В 1918 г. принял предложение директора московского Большого театра организовать в Москве летний оперный сезон и быть его директором. В труппу вошли актеры Большого театра: Ф.Шаляпин, JI. Собинов, А.Нежданова, Д.Смирнов. Организаторские способности М.Э.Кашука высоко ценил Ф.Шаляпин и до смерти с ним не расставался. Перед отъездом из России М.Э.Кашук был администратором Большого театра, владельцем театральной кассы по продаже билетов во все театры и на концерты, администратором студии Большого театра. Уехал за границу в 1924 г. Импрессарио Ф.Шаляпина. Организатор гастролей еврейского театра «Габима» по Европе. В ноябре 1941 г. переехал на постоянное жительство в США (Нью-Йорк). Открыл в Нью-Йорке свое театральное агентство по устройству концертов и турне.
