В 1957 году своему другу Оресту Розенфельду Гончарова писала: «Я уже принялась за работу. Но кроме того есть и работа для себя, сборник стихов, которые, конечно, никогда не появятся в печати». Гончарова всегда интересовалась поэзией.
Зачитывалась Александром Блоком, восхищалась Владимиром Маяковским, будучи в России, иллюстрировала поэтические сборники своих друзей-поэтов Сергея Боброва («Вертоградари над лозами», 1913), Тихона Чурилина («Весна после смерти», 1915), участвовала в оформлении футуристической книги Алексея Крученых и Велимира Хлебникова («Игра в аду», 1912). В Париже художница также сотрудничала с поэтами Валентином Парнахом, Михаилом Цетлиным и другими. Именно Наталии Гончаровой Марина Цветаева предложила сделать иллюстрации к ее сказке «Молодец». Поэтесса писала, что у них с Гончаровой «много сходства: демократичность физических навыков, равнодушие к мнению, к славе, уединенность, 3/4 чутья, 1/4 знания, основная русскость и созвучие со всем…»
Гончарова и сама пробовала свои силы в поэзии. Корпус ее поэтического наследия приходится на французский период (конец 1920-х – 1950-е годы).
«Правнучка Н.Н.Гончаровой, пушкинской роковой жены», как называла ее Цветаева, Гончарова ощущала родство со словом, в котором видела возможности, неподвластные живописи. Гончарова говорила, что «есть вещи, кот[орые] нельзя нарисовать, их смысл не укладывается в их осязаемую или видимую форму».
В отличие от живописи, поэзия Гончаровой — это камерная и очень личная форма самовыражения, тонкая струя души, внутренняя потребность.
Ее стихи — это лирические высказывания о себе, о матери, о друзьях, о своем предназначении, о любви, о природе и родине, о жизни и смерти, о времени и пространстве. Художница писала их и на родном языке, и на французском.
Поэтические тетради Гончаровой находятся в архиве Гончаровой — Ларионова (ОР ГТГ. Ф.180. Оп.1), публикуются впервые. В собранных стихах дополнена авторская пунктуация и расставлены ударения для более четкой передачи интонационных и смысловых акцентов.
Я несу то, что дал
мне Господь.
Я стучала у всех дверей,
Я под окнами всеми молила
И взывала на всех площадях:
Я несу в себе Господа дар,
Я несу с собой ветер весны,
Я несу с собой летние грозы,
Я несу с собой осени поздней
Златую листву,
И метели и иней зимы.
Но закрыты и ставни и двери,
Ваши уши не слышат,
Не видят глаза.
В волосах моих иней блестит.
И столетья вам скажут:
Вы нищи, презренны —
Вы Господень презрели дар.
Как дома холодно и не уютно,
Как будто все занесено случайно:
Бумаги, книги вперемешку
С бельем и платьем на полу.
И дома не живут.
Приходят ночь провесть.
<…>
Ничей не радуется глаз
Ни полке прибранной,
Ни прибранной постели.
Быть может надо б все иначе:
Прибрать что на полу,
Повесить занавески
И комнаты почище подмести.
Но правда же никто не смотрит.
А для себя? Не хочется, не стоит.
Наверно в том беда,
Что ждали мальчика,
Родилась же девчонка,
Чудное-чудо —
Я!
Конечно, мы сестры с тобой,
Но не по отцу, не по матери,
А по тополю белому,
По тени, что падала
Утром и вечером
На твой двор и мой,
По ветру залетному,
Что листьями сыпал
Осенними желтыми
На мой двор и твой,
По блеску желтому
В серых и карих глазах,
По ритму четкому
В мазках и словах[1].
Вопросы
Ну зачем Вы выкрасили волосы?
Вы хотите моложе, милее быть?
Но разве не прелестна седина,
Как на ветках осенних капли дождя,
Как инея сияние вкруг зимнего куста?
И разве старость дает седина?
Разве старость в цвете волос?
А не в том, что от жизни ничего не ждешь?
Никаких счастливых чудес,
Никаких чудесных даров с неба?
А молодость разве в черноте волос?
А не в том, что назавтра чуда ждешь,
Которого сегодня не успел даровать Господь?
Стоит ли людей обмануть?
Господа и себя, его печальное дитя,
Разве обманешь когда?
Вам лень поднять глаза:
Вы так не увидите,
Что в это утро
Вплавлена бирюза.
Вы видите только:
Рваная тряпка,
Плешинки травяные
На россыпях
Угольной земли.
И в провалах лужных
Драгоценная подкладка мечты.
По ту сторону земли
Бездонные прорывы, облака
И уходящие в них
деревья и дома.
Страна далекая моя,
Страна полей, просторов беспредельных,
Лугов, лесов душистых как цветник,
Рек полноводных и широких,
Озер, открытых в небеса как очи.
Страна моя, где все мои остались,
Куда я верно даже мертвой не вернусь.
Мой дух в стране чужой
Всегда везде с тобой.
Я вижу крыши из гнилой соломы
На избах покосившихся твоих,
Лошадок маленьких и тощих
И баб оборванных и грязных.
В стране иной
Вся жизнь моя проходит,
И мачеха моя прекрасна и умна.
Все ж матери седая голова,
С безумными и грозными очами,
Милее чуждого прекрасного лица.
Зимой на морском берегу
Из моря сизого
Бежит волна,
Шумлива, пениста,
На берег темного песка
И разливается
Медузою прозрачной.
А на покатом берегу,
На сизом небе
Низких туч
Качают сосны опахала
Ветвей пушистых
И тяжелых,
Как дыма черные клубы,
Как пену черную
У берега небес.
А шум волны
И ветра шум
Сливаются в один
И близкий и далекий гул.
Со стоном ветр шумит,
И листья бурые
Как стая мокрых птиц
Летят над просекой
Пустынной.
Безмолвная седая
Стоит тоска —
Среди ветвей
Седой туман осенний.
Солнце спустилось
Алея за горы,
Тенью закатной
Горы сияют,
Вечер так полон
Розовой тени.
В какой-то сказочной стране
Тоска щемящая весны.
Рожок заброшен серебристый
За груды бледных облаков.
Хранит душистую прохладу
Весенних яблонь нежный цвет,
Свирель печальная звучит,
И над бездонной полной чашей
Туманный стелется покров.
Утомительна моря и гор синева,
Солнца зной на песке ослепляет,
Чуждым говором волны шумят,
Усыпляет цикад стрекотанье.
Хотелось бы тихо уснуть
И проснуться в березовой роще,
Крик грачей в черных гнездах услышать,
По дорожке заросшей пройти,
Прислониться к дрожащей иве
И душистой дотронуться ветки сирени.
Облака проплывают высоко в небе,
Ветер гонит златую волну по полям,
И кузнечики нежно стрекочут
В высокой и сочной траве.
Эту жажду, как ношу,
Я повсюду с собой ношу,
Точно сон наяву
В городах и лесах
И у берега шумного
Моря чужого.
Пахнет сиренью
В комнатах светлых.
Пахнет березой
В роще у дома.
Кони несутся
Пыльной дорогой
— Троицын день.
В церкви нарядно,
Пахнет травою,
Пахнет цветами,
Свечи горят,
Ризы сияют
— Троицын день.
После обедни
В роще над прудом
Бабы и девки
Ветки березы
С пеньем ломают,
Венки в пруд пускают.
Веночек, веночек,
Куда ты пристанешь?
Милый, желанный,
Где проживаешь?
В жизни иной
Может все было,
Все уже сбылось,
Буднями стало,
Не песнью, а былью,
Быльем поросло,
Мечта все ж осталась.
«Милый, родимый,
Где ты живешь?»
Туман и солнце
Все золотятся.
Приморский город —
Париж сегодня.
Доносит ветер
Соленый запах,
В конце бульвара
Наверно мачты,
Пройти б на берег,
Взглянуть на чаек,
Послушать волны.
Мечты из дали
Приносит ветер.
И лучше верить,
Чем проверять.
Разве много надо слов,
Чтобы сказать
Я люблю тебя?
Разве много надо слов,
Чтобы сказать
У меня по тебе тоска?
Да зачем говорить те слова,
Коль душа одинока вовеки.
Меня изменой не страши,
Я знаю, что любовь с изменой неразлучна.
За страстью следует измена,
Как ночь за днем,
Как тень за светом.
И тень лежит не отрываясь
У всякой формы,
Солнцем позлащенной.
Любовь земная связана с изменой.
Смотри не в пропасть, глубину,
В ущелья темные,
Теней убежище тяжелых,
А в голубую неба высь
Фиалками своими голубыми:
В небесной выси,
В дальней дали
Измены тени не бывает —
Мечту любви измена не страшит.
Душа моя тоскует,
Куда мне уйти?
Быть может, мой
Близится выход,
И близки иные миры.
Душа моя, что ты там встретишь?
На суд ты предстанешь какой?
В каких ты отрепьях предстанешь
Ни телом
Ни пылью
Ни светом
Земным не прикрыта.
В какой наготе ты предстанешь
С защитой однако
Своею тоской.
Как родилась одна,
Так одна и уйду.
В беспросветную
Вечную тень,
В бесконечный
Сияющий свет,
И предстану пред
Богом времен,
И на вечный
И грозный вопрос:
Что ты сделала
С жизнью своей? —
Только ужас и
Слезы во мне.
Пространству нет пределов,
И нету времени начала и конца.
Как пыль в луче,
Пробившемся сквозь ставни,
Миры плывут.
Быть может, на пылинке каждой,
Лучом закатным позлащенной,
Такая ж жизнь, как и на всей земле,
Надежда та ж,
Что завтра будет утро,
Что нет пределов разуму и воле,
Что вечна жизнь.
Но за пределами луча
Вращаются во тьме
Пылинок мириады,
И где-нибудь в пространстве бесконечном
Плывут планеты
Во мраке ледяном.
Какие существа на них?
И жизнь на них какая?
Нет времени конца,
Пространству нет пределов,
А жизни есть ли смерть?
Проснись и повторяй
Что ты живешь не вечно,
Что все пройдет,
Что будет и что есть.
Что звезды светляки
Погаснут в небесах.
И вечно лишь одно —
Предвечное ничто,
Что нет ему начала и конца.
О, стоит ли бороться и желать —
Все на земле ничто
Иль станет вновь ничем.
Закону вечности
Покорное от века.
Холодная пустая пустота,
Предвечности закона.
Сад на подоконнике
Мой сад чудесный, милый сад,
Весь солнца залит золотистым светом,
И я брожу счастливою,
Чуть видною букашкой.
Земли вдыхаю влажный аромат,
По листьям и стволам
Взбираюсь вверх,
К огромному цветенью.
Какой кумач цветы,
Заборной травки неизвестной!
Какая нежность
Розовых цветов, плюща, герани
И льна воздушного цветенье — бирюза!
Смотреть на сад какое счастье.
Пусть все в нем призрак и мгновенье —
Прелестен сказочный мой сад.
Что толку в том,
Что знаешь все писанье
И знаки всех времен,
Морей подводные теченья,
Светил небесных путь незримый,
Что можешь изрекать?
Коль не дал Бог тебе любви,
Ты обойден пред всем созданьем.
И знанья кладезь ни к чему,
И истины, что будешь изрекать,
Подобны будут льдам,
Хранящим все в своей прозрачной тверди,
Мертвящим жизнь
И жизни не дающим ничему.
Мудрей тебя на поле пахарь,
Мудрей в лугах пасущий стадо пастырь,
Мудрей лентяй, глядящий праздно в небо,
Мудрей безумец, любящий любовь,
И всякий жизнью к жизни пригвожденный,
Чье сердце кровью истекает
От жажды жизни,
К ней любви[2].
Еве Эвелине Курнан[3]
Посвящение
Не зная ничего о Вас,
Ни имени, ни кто Вы есть,
Ни ваших чар и красоты —
Мой взгляд лишь Вас искал,
Где б путь мой ни лежал,
Где б я ни шла, хоть по камням,
По грязным ли тропам,
Среди цветущих ли оград,
Иль по коврам лугов,
В тени ль густой лесов.
Мой взгляд встречал глаза
Любых цветов — темней, светлей,
Но знала я: они — не Ваши,
И даже в день,
Когда мы встретились впервые,
Не знала я, что рядом — Вы.
О, лилия долин,
Венера белая, в очах
Чьих черных тонешь, как в мечте
О сладостных ветвях
Сирени, что растет в стране
Далекой, где свободный слышен смех,
Где души — строги и просты.
О, Ева!
Бледность ваших губ
Мечту рождает о любви!
Не о смиренной, но – любви
Орла в вершинах гор,
Где молнии сверкают,
Где тучи тихие скользят,
Фантомы, грозы что таят.
Ракушки — ваши уши, заставляют
Мечтать о Той, что рождена
В морях, о том песке,
Ступила на который, лишь
Из волн родившись,
Из пены перламутровой явившись,
Она, морей Венера,
Венера нежных роз,
Венера всей земли,
Венера крови и всей красоты.
И теперь, когда белизна
И холод вершин пленили меня так,
Что сердце скоро остановится, возможно,
Я люблю Вас, Венера-Ева,
Как при первых шагах,
Что я сделала в поисках Вас.
/Перевод с французского/
В свете
Фиолетовых фонарей
Грелись
Ночные бабочки.
Слишком красивые,
Чтобы быть настоящими.
Слишком некрасивые для дневного света.
И вдоль и поперек
Узкой улицы ночью
Их призывы:
«Ты идешь, дорогой?»
/Перевод с французского/
Болеет мой двойник,
Так много он страдал.
И, словно кошка, я
Ищу лекарство, кровь
С его смываю ран.
Поправится ль — не знаю.
/Перевод с французского/
Вы — маленький камень,
Драгоценный и редкий,
Тонкий и еще плохо граненный,
Маленький камень
Достойный короны Бога.
/Перевод с французского/
Две лирические прозы
Вчера, в залитом солнцем саду, я услышала рядом с собой голос.
Это не был столь желанный мне голос. Нет. Та не пришла.
Но это был голос, который достигал глубин моего сердца.
Порой мне кажется, что существует в природе голос, который выступает
Посредником между душами людей и полуденным солнцем.
II
Стены моей души украшены воспоминаниями.
И вот одно:
Мой путь стал мрачным.
Голоса моего сердца истощались в бесплодном монологе,
И сомнение завладевало тайными местами моей души.
Вдруг она явилась.
Она не останавливалась, но судьба захотела, чтобы ее путь пересек мой.
Все в ней — музыка.
Ее душа была мелодичной,
И ее силуэт заплетал в воздухе неисчислимые арабески.
Диссонансы жизни она превращала в вибрирующие аккорды,
И даже горечь она обращала в наслаждение.
Все — от скорости ее мысли до ритма малейшего жеста, —
Все в ней было гармоничным.
Я слушала глазами эту изысканную симфонию,
Не смея даже поцеловать складку ее платья,
Боясь нарушить совершенство ее линии.
Я обязана ей неповторимым и невыразимым чувством,
Воспоминание о котором всегда будет украшать мою память.
Она прошла и, такова звезда, пересекающая небеса,
Оставила после себя нежный свет.
И в этом свете я научилась вновь находить то,
Что я потеряла в тени до ее появления.
/Перевод с французского/
Александре Авксентьевой[4]
Горошек прелестный, изящный и скромный,
Средь травки зеленой и тонких кустов,
Растет, возвышаясь в колючках, укромный,
Маня переливами разных цветов.
Малиновой лентой в косе золотистой
Горит, и мне мнится наш север и рожь…
И в солнца лучах, как во ржи, синий, чистый,
Мелькнет василек, что на небо похож.
И хочется тонко ему засмеяться,
Малиновым смехом в зеленых мечтах,
И с ласкою нежной к нему прикасаться,
Как синие струйки в его лепестках.
Примечания
[1] Вероятно, стихотворение посвящено Марине Цветаевой. Впервые будущие художница и поэтесса познакомились в московской гимназии. Цветаева вспоминает, как Гончарова, уже выпускница, отводила ее как-то раз домой по просьбе классной дамы. Обе жили в Трехпрудном переулке, в соседних домах (Гончарова в доме 7, Цветаева — 8). Вторично они познакомились в Париже в 1928 г., где Цветаева написала очерк о Гончаровой. В нем, в главе «Трехпрудный», она упоминает тополь, который был неотъемлемой частью их домов. См.: Наталья Гончарова, Михаил Ларионов. Воспоминания современников. М., 1995. С.14.
[2] В утверждении любви как высшей и главной формы земного бытия стихотворение, возможно, отсылает к словам апостола Павла из Первого послания к Коринфянам: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая, или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто…» (Первое послание к Коринфянам святого апостола Павла, гл.13).
[3] Гончарова крайне редко ставила дату под своими стихотворениями. Но «Посвящение» датировано 1957 г. Эвелина Курнан (р.1936, Америка) – балерина французского происхождения, ведущая танцовщица балетной труппы “Le Théâtre d’Art du Ballet”. Выступала под псевдонимом Анна Галина, соединив в нем имена Анны Павловой и Галины Улановой. Эвелина Курнан — воспитанница балерины Татьяны Пьянковой (Наумовой). Вслед за своей преподавательницей переехала из Нью-Йорка в Париж, где Пьянкова создала балетную студию и принимала участие в «Русских сезонах» Сергея Дягилева. На протяжении многих лет они вместе собирали произведения русских художников, оформлявших дягилевские спектакли. Были знакомы с Н.Гончаровой и М.Ларионовым. В 1982 г. после смерти своей наставницы Курнан передала в дар Советскому Союзу значительную часть коллекции, ряд работ поступил и в собрание Третьяковской галереи.
[4] Александра Николаевна Авксентьева-Прегель (1907–1984) – художник, график-иллюстратор, признанный мастер, яркий представитель культуры русской эмиграции первой волны, ученица и подруга Натальи Гончаровой)
Заглавное фото: Наталия Гончарова. Натюрморт с хризантемами.
Опубликовано в журнале «Наше Наследие» № 109, 2014.
